Тиховаров все делал продуманно и серьезно: умный человек. Он хорошо работал и хорошо женился. У него двое детей. А если и бывали запутанности, то именно у него они бывали изящными, как нестеровские петли. На работе его ценили и ценят сейчас. Он ученый, кандидат наук. Все замечательно. Все прекрасно. Но он почему-то несчастлив… А Валя Чекина жила нелогично и несерьезно. Она и была замужем, и не была. На работе ее не всегда ценили и даже выгоняли. И она всегда была счастлива. Вот ведь как.
Из этого не делался вывод. Боже упаси. К примеру, другой мой приятель тоже жил нелогично и несерьезно, но счастлив не был. Его жизненная нитка тянулась, дергалась и вдруг запуталась в удивительно нелогичный узел.
Но это лишь небольшой спор о Валечке Чекиной. Это частности. Случайная такая минута.
А в общем-то, мы сидим и вспоминаем. Гущин стал самым молодым академиком. У Егорова и Цаплиной трое детей, все мальчики. Дягилев погиб, ныряя в воду. Ну и так далее.
Была такая девочка. Валя Чекина. Славная и милая. Жила она в маленьком городке, без отца – с матерью и с маленьким братом. Училась старательно, без троек. Читала запоем Бальзака. Вместе с Бальзаком был у нее томик Шекспира, но она его не осилила, хотя некоторые фразы запомнила. И даже умело вставляла в свою речь. Жили они бедно, но Валя всегда была чистенькая и опрятная. И решила ехать в Москву, поступать в институт. Провинциалочка.
В школе у нее были славные учителя. И она – поступила.
Валя любила рассказывать о таком вот забавном случае. Это случай со «вторым компотом».
Прямо с поезда она пришла в приемную комиссию. У нее приняли документы, все честь честью, и дали беленькую бумажку – направление. Валя захотела поесть. Дело было к обеду.
Она спустилась в столовую. У кассы была очередь. Она встала в хвосте и, приглядываясь, уже поняла, что такое «выбить чек» и как после по этому чеку получить еду.
Касса была уже в двух шагах.
– Что такое гуляш? – шепотом спросила Валя, увидев паренька из ее же городка и даже из ее же школы. Но юный провинциал лишь густо покраснел. На лоб выкатились капли пота. Он что-то буркнул, что можно было понять и так, и этак, и вообще никак. Этот провинциал был я. Мы все были такими.
И как раз Валя подступила к кассе. Она «выбила» понятный борщ, гуляш и компот. Заплатила деньги.
И вот тут-то, когда нужно отходить, она спросила у кассирши:
– А еще один компот можно?
Кассирша улыбнулась:
– Конечно, можно. Если есть деньги.
Жизненная нитка помедлила и на миг как бы задумалась, а затем поселила Валю в общежитии института, в комнате с номером 120. Все-таки круглая цифра. Заправлять и командовать в комнате с номером 120 – а жили они по четверо – стала Лариса Чубукова. Она была уже второкурсницей и, значит, имела некоторый опыт. Плюс властный характер. Крупная, крепкая, с чуть грубоватым лицом и толстой поэтичной косой. Такой вот тип студентки.
– Что это ты улыбаешься? – спросила Лариса появившуюся в комнате Валю Чекину.
Та, робея, вместо ответа сказала:
– Меня… Валечкой зовут…
Все остальные так и фыркнули, давясь смехом. Валя заалела, затем опомнилась и поправила себя и с этой минуты только так себя и называла:
– Валя.
Лариса Чубукова отметила поправку, чуть улыбнулась и спросила вторую девушку:
– А ты… Ну-ка представься теперь ты.
– Чечеткина.
– О господи. Да мы все на «ч»?
– Наверное, так и расселяли по комнатам. По алфавиту.
– А ты?
– А я – Цаплина.
– Тоже недалеко ушла.
– Конечно. Ведь «ц» и «ч» рядом, – охотно согласилась симпатичная Цаплина.
Так, вчетвером, девушки и стали жить. И весь первый месяц Лариса Чубукова звала их по фамилиям.
– Я не люблю всяких Машечек, Валечек, Женечек, – говорила она. – Во всяком случае, не с первого дня.
Разумеется, Ларисе было наплевать и на имена, и на фамилии – тут было важно нажать на новеньких, а как и чем нажать – для ее натуры было не так уж существенно. Через месяц Лариса сама удивилась своей причуде. И сама стала называть девушек по именам, а за ней и они все как бы получили разрешение на это.
Но Валя так и осталась для нее – просто Чекина.
– Извини, пожалуйста, Чекина. Что это ты развесила?
– Картинки. А что?
– Что за картинки? – Лариса гладила платье и будто бы даже не смотрела на развешанные над кроватью Вали репродукции. Они были простенькие, огоньковские, то есть вырезанные из вкладок журнала «Огонек». «Девятый вал». «Шоколадница». И всякое другое.
Валя улыбнулась:
– Разве нельзя?
И она заговорила восторженно:
– Девочки!.. Я люблю, чтобы было красиво! Приходишь – и глаз радуется. Да вы посмотрите-ка!
Но девушки смотрели только на Ларису. Молчали. А Лариса так же молча гладила платье.
Валя поникла:
– Но я правда люблю… чтоб все вокруг… было…
– Может быть, ты большая модница? – перебила Лариса.
– Нет, нет…
Ларисе было все равно, откуда атаковать непонравившуся первокурсницу. Пробуя пальцем утюг, Лариса как бы нехотя продолжала:
– Кстати, быть модницей – это совсем неплохо. Нельзя быть неряхой.
– Я не неряха, – сказала Валя тихим голосом.
– А я не уверена… – И Лариса заключила: – Ладно. Посмотрим. С этого понедельника будем считать, что началось твое дежурство.
И не только в это дежурство, но и в другие свои дежурства Валя убирала комнату по нескольку раз на день. Она убирала с особенной тщательностью, чувствуя, что за каждым шагом ее следят. Она ловила каждое слово Ларисы. Она всегда соглашалась с Ларисой и была как бы самой послушной. Но одно не переменилось.
– Висят!.. Ну вы подумайте! – сказала Лариса про картинки, вернувшись на следующий день с лекций.
Прикнопленные репродукции: медведи, сосны, лицо Незнакомки – все продолжало висеть большим цветовым пятном на стене. Лариса не допускала, что Вале не хочется снять их так уж сразу, так уж по-собачьи покорно, и что через неделю Валя их потихоньку снимет, улучив минуту, когда все уйдут и она будет одна. Но прошла неделя и две, а картинки были на прежнем месте.
– Вот она какая цаца, наша Валя!
И Лариса тут же строго спросила своим грудным и красивым голосом Чечеткину:
– У вас ведь на днях комсомольское собрание? Всего вашего курса, да?
– Да, – сказала маленькая Чечеткина, вся затрепетав.
Заканчивалась лекция по химии. Чечеткина шепнула Цаплиной – они сидели рядом:
– Я волнуюсь.
– А я, может быть, вообще не пойду на собрание, – сказала Цаплина.
– Что ты! Меня одну оставишь?
Хорошенькая Цаплина подумала, какую бы назвать причину.
– Я не ела, – сказала она. – Я хочу поесть.
– Ты обманываешь, – догадалась Чечеткина. – Ты не хочешь в это вмешиваться… Ой, десять минут осталось.
Цаплина тоже посмотрела на электрические часы, висевшие в аудитории:
– Собрание начнется сразу же?
– Да. После лекции.
– Ну вот видишь, а я не ела…
– Тише вы! – зашипел паренек с задней скамьи.
Но как раз лектор, заканчивая тему, пошутил, и довольно удачно – все засмеялись. Чечеткина под прикрытием этого общего смеха опять зашептала, шептала и показывала на сидящую впереди Валю:
– А она даже не подозревает…
– Если по-честному, тебе бы ее предупредить надо… Дескать, на собрании я собираюсь выступить, – сказала Цаплина.
– Я бы предупредила, но мне совестно.
– А выступать тебе не совестно?
– Тише. Вот разошлись, балаболки! – прикрикнул парень сзади.
– Скажите пожалуйста – отличник отыскался, – отмахнулась Чечеткина.
А хорошенькая Цаплина тихо, но вполне слышно поставила точку:
– Не связывайся, прошу тебя. Он глуповатый.
Прозвенел звонок. Цаплина сумела-таки выскользнуть потихоньку из аудитории. Оставшуюся в одиночестве Чечеткину била мелкая зябкая дрожь. Студенты складывали тетради и ручки, шумели, но не вставали – будет собрание. Перед самым началом в аудиторию успела забежать на минутку сама Лариса Чубукова.
– Ну как, готова? – подбадривающе спросила она Чечеткину.
– Д-да…
– Не робей… Все получится… Наш второй курс разделался бы с такой девицей запросто.
И Лариса ушла.
Собрание началось. Вопрос о близких праздниках. Затем – вопрос об успеваемости. И наконец, то самое «Разное».
Еле живая, наволновавшаяся, Чечеткина подняла руку, встала и дрожащим голосом заговорила:
– Вот если девушка… Если не сжилась с подругами по общежитию. Если вывешивает на стене всякие картинки – хорошо это или плохо?
– А какие картинки? – раздался любопытствующий голос парня.
– Тише! Тише! – заколотил карандашом по графину председательствующий. И уже в тишине сказал: – Кто хочет выступить?
Никто не понял, о чем речь. И желающих выступить не было. И тогда председательствующий спросил:
– У кого еще есть «разное»?.. Давайте.
– Я предлагаю всем курсом сходить на «Пармскую обитель», – сказала хроменькая студентка из первого ряда.
