Однако же теперь Шкарупа вновь смотрел по-собачьи преданным взглядом, и было ясно, что отделаться от него будет невозможно.
– Тут думай не думай, а выход один, – вздохнул Серега. – Надо у Вани спереть ключи, иначе никак. Он сейчас где?
– В клуб пошел, концерт проверять, – с готовностью отрапортовал Шкарупа.
– Давай и мы тоже туда!
В клубе шли последние приготовления к праздничному вечеру. Сдвинув в угол за кулисы трибуну, репетировал бодрые песни вокально-инструментальный ансамбль под командой ефрейтора Дидима. По бокам сцены солдаты приколачивали свежие кумачовые транспаранты про единство армии, партии и народа, а в зале любовались другим, расстеленным в проходе, капитан Папкин и художник Вася Зернов. Папкин, потрепав щуплого Васю по погону, сказал что-то явно одобрительное и отправился в первый ряд слушать песни. Довольный Вася еще раз прошелся вдоль полотна, отступил на пару шагов, поднял к глазам зажатую в кулачке кисть, придирчиво выверяя то ли равную высоту букв, то ли общую перспективу.
– Здорово, Зернышко!
– А, привет! Хорошо получилось, правда? Папкину понравилось.
– «Достойно встретим… съезд ЦК КПСС», – прочитал Жуков и согласился: – Красиво. Только ты слово пропустил.
– Какое это? – всполошился Вася.
– «Политбюро», – сказал Серега. – С ним было бы еще лучше: «съезд политбюро цека капээсэс».
– Аааа! – тихо застонал Вася, перечитав свое творение еще раз. – Я раззява!! Все испортил…
– Да фигня, – утешил его Шкарупа. – Ты вырежи тот кусок, где цека, и сшей половинки.
– Тогда по длине в размер сцены не попадет, – замотал головой неутешный Вася.
– А ты переверни кусок с цека другой стороной и сбоку подшей, – фантазировал Шкарупа.
– Не майтесь дурью! – вмешался Серега. – Оставь все как есть, Зернышко. Папкин не заметил, а больше никому и в ум не придет.
– Думаешь? – усомнился Вася.
– Факт! – авторитетно подтвердил Шкарупа. – Я бы и сам читать не стал, если бы ты не спросил.
– А чего вы притащились? – немножко успокоился Вася.
– Мы не притащились, мы по важному делу, – сказал Серега, задумчиво наблюдая за Папкиным. – Нам надо что-то придумать, чтоб Ваня шинель снял. Есть мысли, Зернышко?
– А зачем? – удивился Вася.
– А затем, что вот этот деятель, – Жуков ткнул локтем Шкарупу, прервав его возражения, – этот деятель спер у Вани печать, и теперь ее надо втихаря вернуть, пока не хватились.
– Круглую печать? – восхитился Вася и поклянчил: – Шкарупа, дай мне ее, а? Ну на пять минут. Очень надо!
– На кой ляд она тебе?
– Почетную грамоту себе сделаю, у меня чистая есть – красивая! И генералом подпишу. А то от Папкина за два года ни разу не дождался.
– Шкарупа, не жлобься, дай, – помог Серега. – Только ты, Зернышко, в темпе – одна нога здесь, другая там…
– Я мигом, – заверил Вася и умчался за сцену, вырвав у Шкарупы неохотно протянутую печать.
Тем временем Папкин в первом ряду беспокойно ерзал в кресле, слушая, как распекает Дидим рядового солиста Соломаху:
– Ну что ты поешь, а? Какая «салака тута море»? – бушевал тот. – Читай сюда! Видишь, написано: «sarà con tutto il cuore», – совал он Соломахе бумажку с рукописным текстом. – Я для кого старался?
– Дидим! – заорал Папкин и не выдержал, полез на сцену, зацепив по дороге ногой пустое ведро.
«Та-дам! Ды-дым-ды-дым-ды-дым!..» – обрушилось и покатилось оно в проход с жестяным лязгом и грохотом.
На сцене все замолчали и обернулись к капитану.
– Какой дурак здесь ведра разбросал? – рявкнул Папкин, на ответ, впрочем, не рассчитывая, и тут же решительно продолжил: – Эту иностранную салаку вы сегодня петь не будете! Не тот день!
– Мы в самом конце хотели! – запротестовал Дидим.
– Нет! – отрезал замполит. – Нигде нельзя. А в начале я сам спою!
Ваня Папкин любил петь с детства. На его беду, когда детство кончилось, петь удавалось все реже и реже. Почему-то Папкина не брали в самодеятельность ни курсантом в училище, ни даже в самом захолустном гарнизоне в бытность его молодым лейтенантом. А теперь уже и дома Галька-стерва, порой даже не стесняясь гостей, морщилась и говорила: «Вань, умолкни, а?»
– Ну, това-а-арищ капитан! – затянул Дидим. – Мы же с вами про то уже говорили…
– Облажаетесь ведь! – ляпнул вдруг Соломаха.
– Что-о?! – гневно воззрился на него Папкин.
А тот уже и сам испугался, забегал глазами по залу и заметил, что оттуда Жуков производит какие-то странные телодвижения, одновременно кивая изо всех сил Дидиму и явно подзывая его, Соломаху, загребающими пассами рук.
– Товарищ капитан, это не про вас, это из анекдота, – начал спасать ситуацию Дидим, тоже косясь на Жукова.
– Какого анекдота? – подозрительно спросил Папкин.
– Да старый такой, наш, музыкальный. Там негр просился играть в джаз на саксофоне, а ему говорят: «Не возьмем, ты облажаешься…»
Соломаха под рассказ Дидима втихую убрался со сцены – и от греха подальше, да и узнать, наконец, чего хочет Жуков.
– Скажи Дидиму – пусть Ваня споет, – захотел тот.
– Тебе-то зачем? – удивился Соломаха.
– Он же не будет петь в шинели! – логично заключил Серега и в два счета разъяснил понятливому Соломахе ситуацию, пока капитан внимательно слушал длинный и бородатый (да и, по совести говоря, несмешной) анекдот.
– …И в первый же вечер негр облажался! – закончил Дидим, и повисло тяжелое молчание.
– Я не буду играть на саксофоне, – холодно сказал Папкин. – Я петь буду. Хорошую песню, правильную, а не салаку вашу дурацкую.
Соломаха в это время на сцене быстро шептал Дидиму, а тот, слушая, хмуро поглядывал в зал на Шкарупу с Жуковым.
– А про что песня? – мрачно спросил, уступая, Дидим.
– Про весну, – отрезал капитан.
– «Весна сорок пятого года» Пахмутовой? – подхалимски догадался, заглаживая свой ляп, умный Соломаха и засуетился вокруг Папкина: – Очень хорошая песня, товарищ капитан. Давайте вашу шинельку, я за сценой повешу.
Капитан презрительно покосился на него и хмыкнул, но начал выпрастываться из рукавов, помогая Соломахе.
– Нет. Другая, но тоже хорошая, – снизошел он: – Давай, Дидим, подыграй, – и запел, не дожидаясь, a capella:
У солдата выходной!
Пуговицы в ряд!
Ярче солнечного дня!!
Золотом горят!!!
Пел Папкин звонко и, на удивление, не очень и перевирая мотив, хоть и чересчур мажорно. «Ну это поправимо», – подумал Дидим, но вслух спросил:
– А где там про весну?
– Сразу дальше, – сказал капитан: – «Часовые на посту, // в городе весна, // проводи нас до ворот, // товарищ старшина!»
Дидиму крыть было нечем. Он взял первые аккорды и махнул рукой остальным.
Все вместе они быстро отстали от капитана, пришлось догонять. Но тут уже отстал Папкин.
– Стоп! Давайте сначала, – скомандовал Дидим.
На второй раз дело пошло уже дружнее. Папкин заметно старался, весь вытянувшись в струнку, от чего стал немножко похож на покинутого своей стаей журавлика, хоть песня и была веселая. А лучше всего у капитана получался ее синхронный сурдоперевод.
То есть, когда он пел про пуговицы в ряд, то очень красиво показывал рукой сверху вниз вдоль пуговиц на кителе. А когда про старшину-провожатого, то величаво помавал ладонью в предполагаемом направлении КПП. Ну и так далее. Он даже маршировал на месте, когда пел «идет солдат по городу, по незнакомой улице…», и при этом очень натурально озирался по сторонам.
Заслушались и загляделись в итоге все. Даже Шкарупа увлекся, позабыв о беде, и встрепенулся, только когда рядом объявился Соломаха.
– Держи! – вручил тот ему ключи. – Чеши скорее в штаб, пока мы тут Ваню развлекаем.
Шкарупа дернулся бежать, но тут же затормозил:
– А печать-то? Где Зернище шляется??
– Вон он – за занавеской, пирожок ест. С повидлом, – уточнил Соломаха.
Вася, действительно, спокойно обретался в кулисах, жевал и тоже любовался Папкиным. Заметив внимание к себе, он отправил в рот последний кусочек и сделал в зал успокаивающий жест ладошками – мол, все в норме.
– Сюда ходи, Зернище! – громко зашипел Шкарупа.
Вася неспешно спустился, вытирая о гимнастерку руки.
– Чего ты орешь? Я за тебя уже все сделал, расслабься и скажи спасибо.
– Что ты сделал за него? – страшным голосом спросил Серега, догадываясь.
– Все! – доложил гордый собой Вася. – Так удачно получилось – я иду назад, а она там висит, я взял да и сунул печать в карман… Э, вы чего? – забеспокоился он, глядя то на побледневшего Шкарупу, то на сраженного припадком беззвучного смеха Соломаху. – Ты же сам говорил, – повернулся он к Сереге, – что надо с Вани шинель снять и втихаря печать вернуть…
Соломаху тут вовсе скрутило в три погибели. А поскольку песня как раз кончилась, то всем пришлось громко аплодировать, чтобы его хрюканье не было услышано капитаном и неправильно понято.
