– Идите, – разрешил Хитрый Глаз и уже в спину напутствовал, оставив за собой последнее слово: – И запомните, Жуков, что хорошее знание карты очень важно для каждого командира! Вот завтра пошлют вас всех в Афганистан… или в Кампучию…
Едва поспевая за кругленьким, но шустрым старшиной, Серега никак не мог успокоиться:
– Слышь, Шкарупа! А ты знаешь, чем отличается капитан Хитрый Глаз от столицы Кампучии? – и захихикал первым.
– Знаю, – отмахнулся старшина, – то старая хохма. Только там не капитан, а генерал был – пень пнем. Давай швыдче, а то все пропало!
– Что пропало? Ты меня, вообще, куда тащишь? Штаб-то слева… То есть от тебя теперь справа, – и Серегу еще пуще разобрало веселье, непонятное резко повернувшемуся к нему Шкарупе.
Тот рыскнул глазами по сторонам, придвинулся и, пошарив в кармане, воровато ткнул Сереге руку лодочкой:
– На, побачь!
На влажной ладони с фиолетовыми разводами лежала внушительного вида круглая печать с лакированной деревянной ручкой.
– Опа! – Серега присвистнул, разглядев герб и надпись по кругу: – Где взял?
– В сейфе, – скупо ответил Шкарупа и тоскливо добавил: – И влип, кажись…
– Так… – полез Серега за сигаретами: – Давай-ка все по порядку.
По порядку выходило следующее. Заступив накануне в наряд дежурным по штабу, внимательный Шкарупа сразу подметил, что капитан Иван Папкин, замполит, на сутки оставшийся в части самым старшим начальником и тем страшно гордый, вечером пребывал в состоянии сверх обычного воодушевленном и говорливом – чем дальше, тем бессвязнее с окружающей действительностью. А к моменту отъезда офицерского автобуса из части в городок резко затих и скис так, что даже посадку произвел только с третьего захода, и то с посторонней помощью…
– Трохи назюзюкался, – поставил диагноз Шкарупа, выуживая у Сереги из пачки вторую сигарету подряд.
…А поздно вечером, обходя дозором опустевший штаб, старшина обнаружил в кабинете Папкина, оставленном хозяином в некотором беспорядке и небрежении, забытую на столе связку ключей. И тут же сграбастал ее. Без заранее спланированного преступного умысла, а просто по привычке хватать все, от чего теоретически может выйти хоть какая-то польза.
– Я ж сейф чисто из интереса проверил, – оживившись от заново переживаемого момента, рассказывал Шкарупа. – А он взял да и видчинился! А там – печать…
– Да на кой она тебе сдалась, медвежатник ты хренов?
– Ну… Я ж сразу вспомнил, что у Михи – это земеля мой, ты его знаешь, – бланки увольнительных есть… А в автопарке Гриня механиком, тоже мой зема, так у него целая пачка чистых путевых листов да накладных. Мало ли, подумал, куда сгодится…
Так что, закрыв сейф и оставив связку ключей на столе («Бо тяжелая шибко!»), Шкарупа вместе с похищенной печатью провел ночь в хлопотах и коротких перебежках по расположению части.
– …Потом еще со старшиной второй роты почифирили в каптерке, ему тоже на бумажки надо было печать справить… – продолжал рассказчик, но все унылее, потому что история приближалась к утру, а утро вышло ему боком. – Я и опоздал-то совсем трошки! – со слезой вскричал Шкарупа. – Кто ж знал, что он, холера, не с автобусом приедет – его Хитрый Глаз на своей подвез. Только я в штаб – и Ваня уже тут. Я ему рапорт, как положено, а он даже не дослухал, сразу шасть к себе, ключи со стола сгреб в карман, тут я и понял, что мне крышка…
– Ты погоди вешаться, – посочувствовал Серега. – Может, еще обойдется.
– Ни. Само не обойдется. Вот я к тебе и прибежал! – с надеждой воскликнул Шкарупа.
– А я-то что сделать могу? – изумился Жуков в который раз за это утро.
– Ну, Серега, ты придумай, – заныл Шкарупа и впал в грубую лесть: – Ты же у нас умный. И меня уже выручал разок, так здорово тогда все придумал…
Что верно, то верно. Пару месяцев назад без Серегиной помощи огреб бы Шкарупа неприятностей, как бы не вплоть до суда и дисбата. Очень бледный вид имел старшина, когда каялся и признавался, зазвав Жукова к себе на склад выпить-поговорить.
В части уже который год катастрофически не хватало прапорщиков, поэтому на всякие для них предназначенные нестроевые должности – от начальников не самых стратегических складов до комсомольских секретарей – командир, скрепя сердце, вынужден был назначать срочников. Хозяйственный сельский житель Шкарупа показался идеальной кандидатурой для присмотра за закромами с немудреной амуницией и кое-каким провиантом. Домовитый, как хомяк, он действительно сразу прекрасно освоился на складе, каждую накладную проверял въедливо и на просвет, невзирая ни на чьи погоны. И на свои быстро получил максимально возможную для карьеры срочника широкую продольную лычку – за неусыпное, как всем казалось, радение об армейском добре.
При такой его репутации Серега сначала никак не мог взять в толк, почему Шкарупа аж трясется в ожидании обыденной ревизии. Рутинное дело, всего три проверяющих – зампотех Хитрый Глаз, вольнонаемная Лида из бухгалтерии да сержант Жуков. То ли включенный в комиссию кем-то с чувством юмора, кто знал о своеобразных взглядах капитана на уроженцев столицы, то ли сам Хитрый Глаз вписал, предвкушая, как погоняет сержанта-«деда» вверх-вниз по высоченным складским стеллажам.
– Тут такое дело… – Пряча глаза, Шкарупа разливал по алюминиевым кружкам кислое и едкое «Лучистое» из здоровенной бутылки мутного стекла. – Короче, не хватает тут у меня кое-чего…
– И много? – осторожно уточнил Серега.
Шкарупа выпил одним махом, вздохнул, достал листочек в клеточку и начал колоться по пунктам, от каждого из которых Серегу брала оторопь.
– Шкарупа, я понимаю – тушенка. Это предмет такой, что удержаться трудно, вот он есть, а вот – уже нет… Но, к примеру, носки офицерские, хабэ, зеленые, да в таком количестве!
– Ну… носки… – бурчал Шкарупа. – Подумаешь, носки. Ты вот не знаешь, а их на гражданке нынче не купить. Разве что у вас, в Москве. Мать написала, я домой послал. И парни просили тоже…
– А планшеты командирские, кожаные, три штуки?
– А братану младшему, в школу ходить! У них там, веришь-нет, мода сейчас пошла такая…
– Но три-то ему зачем?
– Ну… – опять тянул волынку злостный расхититель.
– Ладно! – осенило Серегу. – Ты вот что сделай. Ты все такое, в чем у тебя нехватка, перетащи на самые верхние полки. А мне на бумажке напиши, сколько его должно быть. Наверх, кроме меня, никто не полезет.
– Выручишь – век не забуду! – на глазах расцвел Шкарупа и многозначительно пощелкал пальцем по опустевшей бутылке.
Назавтра все прошло гладко. Лежа пузом на пыльных полках под потолком, Жуков озирал их пустынные просторы и вслух громко считал:
– Так, носки офицерские зеленые – пять… девять… семнадцать… двадцать восемь упаковок. Кальсоны зимние шерстяные – шесть… восемь… одиннадцать…
Вольнонаемная толстая Лида внизу мусолила затрепанные ведомости, ставила галочки в тетрадке и кивала капитану:
– Сходится… Сходится…
Хитрый Глаз кивал в ответ и, задрав голову, с прищуром следил, как в тусклом свете лампочки елозят в вышине по стеллажам сержантские сапоги. А к Шкарупе с каждой новой галочкой возвращались бравая осанка и уверенность в завтрашнем дне. «Скоро уж на дембель, – думал он. – Сдам по описи, а там нехай дивятся…»
Через пару дней Шкарупа вновь затащил Жукова на склад, прямо с плаца после вечернего развода. Вытащив из тайничка тугую резиновую грелку, гордо встряхнул ее:
– Во! Горилку из дома прислали – ты такой, поди, не пробовал никогда.
Щедро набулькав в кружку, ткнул ее Сереге в руку:
– На, пей!
– Ты чего? – опешил тот. – Я же только что в наряд заступил, дежурным по роте.
– Пей, пей скорей! Шкарупа добро помнит!
Под таким напором Серега почти машинально выпил. Самогонка крепко шибала резиной, а Шкарупа, приплясывая от холода в выстуженном складе, уже наливал снова и опять торопил:
– Давай, давай швыдче, а то зачинять пора…
Только шагая через плац, Серега опомнился: «Это чего же я учудил?..» Но тяжелая волна уже поднялась из желудка в голову, гореловой резинкой… резиловой горе… – грелкой? – укрыла мозг, и в казарму Жуков явился уже никакой. Наорал зачем-то на ошалевшего дневального, подумал: «Надо чифирнуть, чтоб прийти в сознание…» – но, возясь в каптерке с нехитрыми приспособлениями, был дважды бит током, пережег пробки, отправил дневального их чинить, а сам рухнул, не снимая сапог и шинели, на койку. Где и обнаружил себя перед хмурым рассветом с гудящей головой, наждачной сухостью во рту и с твердым намерением никогда больше не иметь со Шкарупой никаких дел.
Однако же теперь Шкарупа вновь смотрел по-собачьи преданным взглядом, и было ясно, что отделаться от него будет невозможно.
