– Кто?
– Пашенька Середа хочет что-то спросить.
Пашенька спросил какую-то дребедень. Аделаида быстро ответила, стараясь дать понять, что разговор окончен, и она очень спешит продолжить уроки. Однако было поздно… Слишком поздно…
Мама стояла в проёме двери. Сёма прямо за ней. Глаза его горели в предвкушении шоу.
Василий! – устало произнесла мама, глядя поверх входящей Аделаиды. – Иди сюда! Иди сюда, я сказала! На! Иди, полюбуйся на свою дочь!
Из кухни послышались шаги…
Когда папа увидел альбом с марками, то остановился как отмороженный. Он идеально правильно воспринял команду и мгновенно вошёл в образ.
На, смотри! – и мама швырнула альбом к его ногам.
Прекрасный, сделанный на совесть немцами альбом крякнул, но не развалился. Только, о, ужас! Открылся не где-нибудь между флорой и фауной, а на «Семье Наполеона»!
Папа бережно поднял высыпавшиеся марки…
– Суволоч! А, суволоч! Ты хочешь, чтоб меня в турму посадили? Фотографии царя у нас дома держиш?! Хочеш чтоб меня из партии выгнали?! Ах, суволоч!
Папа вовремя упел избавиться от «царя-Наполеона»! Папу не посадили в тюрьму, и ему даже не пришлось класть на стол партбилет.
Вообще папа всегда был начеку и всегда очень бдительно охранял спокойствие семьи. Например, однажды мама привезла из другого города банку мака, чтоб посыпать рулеты и печенье. Папа узнал, что серый песок в буфете – это «мак». Когда мамы не было дома, он вместе с тарой всё это безобразие выкинул в мусор, чтоб, как он ей объяснил, милиция не арестовала, потому что мак – это «пляхое лэкарства – наркотык» и «эво дома храныт незя».
Папа, даже не переодев тапочки, твёрдым шагом вышел во двор, неся в руках серо-голубую квадратную книжицу. Он облил её спиртом и поджёг. Стоя у негреющего костра, папа аккуратно перелистывал прутиком каждую страничку в отдельности до тех пор, пока горстку пепла не разнёс по траве ветер…
После потери альбома она долго переживала. Но потом рана как-то затянулась, хоть и очень, очень-очень было жалко дедулечкин альбом. Единственное, что очень долго мучило Аделаиду и несколько месяцев не давало ей по вечерам заснуть – это Сёмкины глаза, с живым интересом и ажиотажем прямо в зрачках. Она многое бы отдала, чтоб узнать точно: случайно позвонил Пашенька Середа, или Сёма был абсолютно уверен, что она после второй смены, как всегда, ровно в восемь сядет за уроки?..
Аделаида долго не могла забыть, как, только она перешла во второй класс в школе, её тут же «отдали» в музыкальную школу, чтоб она «ходила» на фортепьяно. «Отдали» – ей было похоже на мешок картошки, который «отдавали» в обмен на пальто во время войны. «Пиянино» – так называли у них в городе этот чёрный, массивный музыкальный инструмент. В каждом доме, где росла девочка, обязательным атрибутом было именно «пиянино». Могло не быть мебели. Неприхотливые горожане привозили из деревни диванообразное сооружение, называемое «оттоманкой». Оно было безумно жёстким и неудобным. Чтоб как-то придать «оттоманке» товарный вид, на неё клали пёстрые ситцевые подушки и похожие на гигантские карамели «мутаки». Могли сами сколотить стол, стулья, табуретки. И всё это только для того, чтоб приобрести «пиянино». Как только наступала весна, и можно было открывать окна, то практически на каждом шагу слышались то гаммы, чтоб «разработать пальчики», то просто знакомая мелодия. Но чаще всего слышалось старательное пение под аккомпанемент. Это могли музицировать «две сестрички». Одна, так сказать, «играла», вторая, прямо как в настоящем кино, «пела», стоя рядом и облокотившись на «пиянино» острыми локотками под кружевным рукавчиком «фонарик». Именно доносящиеся из открытого окна звуки музыки указывали на уровень семьи, наличие в ней половозрелой «девочки», иногда даже двух «сестричек» и более, их хорошее воспитание и благочестивость семьи в целом.
У Кощейки «пиянины» не было, а у Аделаиды стояла «в гостиной», как говорила мама, чтоб все, переступившие порог дома, тут же на неё и натыкались. В то время Аделаида продолжала аккуратно посещать уроки игры на фортепиано. Алина Карловна Аделаиду никогда не ругала:
– Ты сегодня не готова к уроку. Пожалуйста, – тихо просила она, выучи, пожалуйста, этот этюд к следующему разу, хорошо? А то твоя мама будет мне звонить и спрашивать, а мне не за что будет тебя хвалить! Некрасиво получится, согласись…
Выучу! – Аделаида охотно соглашалась. Она так не хотела расстраивать Алину Карловну! И ей было так стыдно перед такой замечательной Алиной Карловной, что в ту секунду она сама свято верила, что выучит. Обязательно выучит! Потом, дома, с трудом пересилив себя, садилась на свой крутящийся чёрный стул и сосредоточенно раскрывала ноты. Но как только Аделаида брала первые несколько аккордов этого «этюда», ноты становились такими страшными, какие-то жирные чёрточки под ними, говорящие, что это «восьмушки» и надо их играть быстрее, быстрее, ещё быстрее… Аделаиду тут же начинала одолевать тоска, пальцы путались и сбивались… Аделаиде было скучно. У этюда был совсем неинтересный мотив, даже мотива вовсе не было, было стучание по клавишам. А ей хотелось научиться играть хотя бы какие-нибудь песенки из кино, или которые пели в школе. Но такие ноты не продавались, а подбирать у неё не получалось. Правой рукой ещё можно было что-то сыграть, зато аккомпанемент левой совсем не подходил. Конечно, можно было посмотреть у кого-нибудь, как это делается, но Аделаида сразу забывала ноты. Вроде когда кто-то играл, было легко, а у неё не получалось. С сольфеджио дела обстояли и того хуже. Аделаида так и не поняла смысла этого предмета и его предназначение. Там что-то надо было в тетрадь записывать, что-то петь. Она в школе училась только во втором классе и так быстро писать пока не умела. Поэтому, чтоб «восполнить пробел», мама взяла у учительницы по сольфеджио тетрадь и дала своей ученице в школе, чтоб та дома красивым почерком переписала в новую тетрадь для Аделаиды «всё как надо». Так Аделаида стала обладательницей тетради «всё как надо» и «материала».
Каждый раз, когда она приходила с музыки домой, мама строго спрашивала, прямо пока Аделаида снимала туфли:
– Был урок?
– Был! – отвечала Аделаида.
Это уже был ритуал.
– Был?
– Был!
Мама спрашивала уже просто по привычке, не слушая ответа. Она постоянно возилась на проходной кухне, стоя спиной к входной двери. Иногда даже казалось, что маме скучно в комнате и она специально на кухне придумывает себе дела, чтоб подольше там находиться. Как-то в очередной раз, придя с музыки, Аделаида как обычно неуклюже толклась в проходе, снимая туфли, и пыталась насадить на ноги тапки.
Был урок? – это прозвучал позывной. Мама не слушала ответа и не оборачивалась. Она в раковине чистила рыбу.
Нет, – Аделаида всё ловила большим пальцем непослушный тапок.
Как «нет»??? – мама даже не сразу поверила. – Что значит «нет»?! Ты сказала «нет», или мне показалось? Подожди: так ты сказала «нет»?! – мама так внезапно обернулась, как если б Аделаида-таки засветила ей по голове той самой суковатой палкой, которой папа постоянно советовал ей «бит маму па галаве» чтоб «бистрей канчаг» (ударить маму по голове, чтоб не мучить бедную женщину, а скорей прикончить). Ну и где же ты в таком случае шлялась?!
Аделаида не полностью понимала термин «шлялась», точнее, никогда о значении этого слова особо не задумывалась. Мама всегда по отношению к ней использовала именно глагол «шлялась». Поэтому Аделаида не заморачивалась и просто считала, что «отсутствовать из дому» и «шляться» – это в сущности одно и то же… Ох, как часто ей потом приходилось вляпываться в дурацкие истории с мамиными словами! Оказывается, не все люди говорили так. Она нередко повторяла то, что слышала дома, абсолютно не задумываясь о значении. В частности, мама очень любила всякие заграничные слова и выражения. Она знала названия всех лекарств, любила заумные диагнозы. Мама никогда не могла запомнить имена Аделаидиных подруг, зато с лёгкостью жонглировала словами типа «тромбоцитопеническая пурпура» и очень любила название своего диагноза: «стеноз коронарных сосудов» и «гипертрофия задней стенки левого желудочка». Слово «коронарных» мама произносила, слегка прикрыв глаза веками, и было видно, что это слово доставляет ей особое удовольствие. Простые слова в своей речи мама тоже любила заменять на научные. Например, вместо «не груби!» мама говорила «не утрируй!»; одеяла неизменно были «жаккардовыми»; морковь «цвета терракоты»; ложка «дэсэртная». Вообще Аделаида всегда знала наперёд, что мама скажет: если Аделаида спрашивала, как пишется то или иное слово, мама никогда не отвечала прямо. Она говорила: «Суффикс – очк – пишется с буквой „о“. Суффикса – ёчк – нету! Поэтому пишется „девчонка“! Повтори: „девчонка“! Поняла? Не знаешь правило! Сядь! Будем писать диктант!»
