Аделаида перестала плакать.
Это было уже не по маминому сценарию… Мама обычно действовала по-другому…
Аделаида сперва чуть было не обрадовалась. Значит, мама устала, немного успокоилась и пошла прилечь! Но мама должна была кричать, что у неё лопается сердце и ушло дыхание. Мама молчала. Ей стало страшно. Страшно до пузырьков в коленках. Сидя на краю ванны, Аделаида напряжённо ждала, не донесётся ли из комнаты ну хоть какой-нибудь звук. «А может, мама вообще вышла во двор? – лихорадочно перечисляла она возможные варианты. – Нет… Если б мама вышла, она бы очень громко хлопнула дверью. Значит, она где-то дома… А может, она стоит под дверью и у неё в руке тот лом, который принёс папа?» – Аделаида чувствовала, как страх, нет, не страх, а настоящий животный ужас льётся во все её клеточки, разливается по ним и выжигает всё, как соляная кислота. Ноги немеют и больше не хотят слушаться. Встать на них невозможно… Тишина теперь кажется ещё более зловещей, чем треск дверного косяка под мамиными руками. Аделаида испугалась так, как не испугалась даже получив свой двойной листок в школе с этой «двойкой». «Наверное, маме стало на самом деле очень плохо, – с тоской и ужасом понимает она, – поэтому мама молчит!..»
Аделаида больше не плакала. Несмотря на теперь нестерпимо болевшие ноги и спину, не плакала. Она так и сидела совершенно без мыслей, растрёпанная и испуганная, на краешке ванны, до краёв наполненной водой, с опухшим лицом и красными глазами, в которых всё двоилось. Из комнаты всё ещё не доносилось ни звука. Переждав ещё несколько минут и напряжённо прислушиваясь, не донесётся ли снаружи хоть шорох, она осторожно приоткрыла дверь и оглянулась.
Если б мама действительно стояла под дверью с папиным ломом в руках, было бы спокойней, но мамы нигде не было. Аделаида открыла дверь пошире, ещё раз огляделась, и наконец вышла из своего убежища. Сперва она боялась, что мама просто спряталась и вот сейчас, когда она выйдет, выпрыгнет из шкафа и схватит её за шкирку. Но мама так и не выпрыгнула. В предчувствии чего-то нереально, не по-человечески дикого и ужасного, во рту Аделаиды всё пересохло, и очень захотелось пить. Она ладонью зачерпнула воду из ванны и…
– Мама! Мамочка! Что с тобой?!
То, что Аделаида увидела, заставило её забыть и про багровые полосы на ногах, и про воду, которую так хотела.
Мама лежала на полу прямо посередине коридора. Тело мамы безжизненно раскинулось на паласе, подвернув правую руку под спину, голова нереально повёрнута, и она не подавала признаков жизни.
Умерла?! – у Аделаиды платье прилипло к спине и ладони стали мокрыми. – Умерла! У неё же больное сердце! Мамочка умерла?! – тут страшная догадка осенила Аделаиду. – Нет! Она не умерла! Это я её убила! Я! Я! Это я во всём виновата! Да! Это я её убила! Мама! Мамулечка! Оживи, пожалуйста! – она вонзила ногти себе в лицо. – Мамочка, родненькая моя! Ты только оживи! Я всегда во всём буду слушаться! – Аделаида опустилась на пол рядом с мамой. Мир померк и Земля повернулась в другую сторону. Ничего не видя перед собой от слёз, стала гладить её лицо, волосы, что-то приговаривая, о чём-то умоляя, ведь мама умерла! Мама лежала неподвижно. Аделаида хотела как-то за руку приподнять её, но мамина рука выскользнула и бессильно упала, гулко стукнув об пол. Это что же такое будет?! Это будет как в тот мартовский день много-много людей в чёрном, белое шёлковое покрывало и ненавистные красные гвоздики в ногах?! И мама… Но второй раз пережить такое невозможно!
Аделаида, почти ничего не соображая, вдруг вспомнила, что надо вызвать «скорую». Она бросилась к телефону.
– Так умерла или без сознания? – равнодушный голос привыкшей ко всему тётки поставил Аделаиду в тупик.
– Да я ж не знаю!! – кричала она и не узнавала свой голос. – Я же не врач! Я – пионерка и учусь в школе!..
– Так пойди, пионерка, и пощупай пульс на руке своей мамы, потом расскажешь!
Где щупать пульс, Аделаида знала. И давление мерять умела. И уколы делать, если понадобится. Папа научил. Мама, как только хотела убедиться, что ей плохо, всегда говорила:
– Ох! Что-то я странно себя чувствую. Сегодня всю ночь я не спала! Ну-ка, Аделаида, измерь мне давление!
У них был дома ртутный манометр Приварочный – предмет зависти большинства соседок, которые тоже изредка приходили померить себе давление.
Аделаида, швырнув телефон, снова кинулась к маме и с замиранием сердца схватила её за запястье…
Ровный, хорошего наполнения пульс. Сердце стучит! Значит, мама жива!
– Мамочка! Ты меня слышишь?! – тихо, чтоб не спугнуть, прошептала Аделаида. – Мамочка! Очнись, пожалуйста! Ты же живая!
Веко на правом глазу дрогнуло. Затем дрогнуло второе. Мама медленно, с трудом, но приходила в себя…
Где я? – тихо выдавила она.
– Дома, мамочка! Дома! – слёзы радости и восторга душили Аделаиду. Мамочка, её марлечка жива! Она совсем не умерла!
– А! А-а-а… а почему я лежу на полу? Что-то случилось? Было землетрясение? – мама по-детски доверчиво и с большим интересом заглядывала Аделаиде в лицо.
– Нет… Землетрясения не было… Это я виновата… Я в школе…
Мама с гримасой боли снова прикрыла глаза:
vПомню… помню… я всё вспомнила… я… – мама, мотнув шеей, шумно проглотила что-то застрявшее в горле. – Всё-ё-ё помню!.. У-в-в-в… ув-в-в-в-в…
Мама, вдруг снова закрыв глаза, повалились на бок. В ту же секунду на её губах вдруг надулся пузырь из слюны какие пускают груднички:
– У-в-в-в… Ув-в-в-в! – мама дёргала веками, но глаз не открывала. Слюнной пузырь стал прозрачным, надулся с лесной орех и лопнул. Тут же, следом за первым надулся второй, за ним третий. Аделаида, как завороженная, смотрела на пузыри и слюнные капли, стекающие по подбородку. Так плохо маме ещё не было! Даже когда она хлестала её по лицу недочищенным лещём!
Мама окончательно поняв, что так за пузырьками и бегущей слюной дебильная Аделаида может наблюдать бесконечно долго, решила окончательно «вернуться», чтоб ускорить события.
– Ты кто? – устало прошептала она. Мама снова её не узнавала!
– Я – твоя дочка – Аделаида!
Какая «дочка»?! У меня нет никакой дочки! – но, внезапно, словно с огромным усилием воли что-то вспомнив, мама приподнялась на руках, пропустив по всему телу судорогу отвращения:
– А-а-а! Я поняла… Уйди, сволочь! Ненавижу тебя! Как я тебя ненавижу! Уйди, Аделаида! Чтоб ты сдохла, а-а-а, как ты меня мучаешь! Ты всю мою кровь выпила капля за каплей! Капля за каплей… Как ты мне делаешь больно!
Видя, что у мамы в углах рта запеклась пена как пена от шампуня, Аделаида испугалась ещё больше, перестала ползать на коленях и попыталась обнять маму.
Пошла вон, дерьмо собачье! Не смей ко мне прикасаться! Не подходи ко мне близко! Я тебя ненавижу! Ты всё мою жизнь отравила. Я ей: «Аделаидочка, доченька!..» А она мне «двойки» со школы! Так я даже не поверила! Я думала, Анна Васильевна шутит!.. А – а – а – а!!! А-а-а-а! Ага-ага-ага! А-а-а!
Мама вдруг снова начала в голос рыдать. Казалось – она обиженный, разочарованный ребёнок, у которого-таки отобрали то самое долгожданное мороженое.
Большая Кукла смотрела со шкафа на простую человеческую жизнь интеллигентной семьи и в глазах её застыл ужас.
Ночью Аделаида очень долго не могла заснуть. Намного дольше, чем обычно. У неё очень странно немели руки и ноги. Было похоже на «минералку» – это когда долго сидишь в неудобной позе, а потом встаёшь, и ноги чужие, и в них как газ из бутылки. И ещё ей хотелось сделать глубокий вдох, но было такое ощущение, что лёгкие как будто не хотели разворачиваться и воздух входил и выходил только в нос. Это было ужасно и мучительно. А под утро, забывшись ненадолго каким-то дырявым, похожим на решето, сном, она внезапно проснулась от страшной боли внизу живота. Ей показалось, что живот болит от того, что очень хочется писать. Она с трудом слезла с постели и, держась за стенки, доползла до туалета. Теперь казалось, что уже болит всё тело. Тошнило так, что можно было рвать прямо в коридоре. Отравилась она чем-то, что ли? Но ведь не ела ничего вчера, ведь маме было плохо, и она не хотела лишний раз выходить из «детской» комнаты, чтоб маму не беспокоить. Тогда чем же всё таки отравилась?
Посидев немного в туалете, стараясь собраться силами, Аделаида решила, что пора выходить, чтоб не привлекать к себе внимания. Она привычно заглянула в унитаз и… В эту секунду она поняла, что всё кончено. Она смертельно больна: унитаз был полон крови…
