– Ой, мама, я забыла один тапочек в раздевалке! Я быстро сбегаю и вернусь, ладно?
Мама на счастье пребывала в неплохом духе. Она не стала говорить, что Аделаида только и ищет повода, чтоб «отвлечься и не делать уроки». Она равнодушно сказала:
– Совсем дебильная! Рассеянный с улицы Бассейной! О чём только ты думаешь, хотела бы я знать? Ветер у тебя в голове, что ли? Иди, давай, быстро!
Аделаида уже не слышала окончания фразы. Она, надев дворовые туфли, рванула через дорогу.
Всё правильно. Через стекло видно, как в вестибюле как раз было построение спортивной группы и перекличка. Знакомые всё лица…
Вот Зинка из техникума. Она плавает лучше всех – у неё почти первый разряд. Так Зинка и сама старше всех. Когда ей – Аделаиде – будет столько же, сколько Зинке, она вообще у всех выиграет! Вот Калюжный… около парка живёт… Женька Ширяев, его что ли сосед, а вот… а вот…
Самые страшные подозрения воплотились в ещё более страшную реальность!
Совсем рядом с Ширяевым в строю настоящих спортсменов стоял толстый, отвратительный Гиичка вместе со своим ртом-присоской! Он опять молчал, делая вид, что никого не видит, и чихать ему, что он стоит с разрядниками, чихать, что еле плавает, зато он там стоит! С ними! С зеленоволосыми прекрасными русалками и весёлыми, щиплющими друг друга витязями! И они это убожество не дразнят и вообще не трогают!
Аделаида забыла, зачем пришла. Она молча и равнодушно посмотрела в окно, потом развернулась и пошла домой.
– Ну, чтоо-о?! Нашла свои вещи? – мама ждала её на проходной кухне.
– Что? Какие вещи? Ах, да… нашла… Мне сказали, что завтра отдадут, когда будет та же самая уборщица, которая была днём, то есть – вчера…
– Да? Так днём или вчера, или позавчера?! – казалось, что для мамы это сейчас самый главный вопрос, вопрос жизни и смерти: так вчера или позавчера?! Или днём?!
Аделаида чувствовала, как в ногах забегали какие-то букашки. Ноги не слушаются и становятся чужими. Значит, даже этот жирный, похожий на девочку Гиичка лучше неё?! Все вокруг лучше неё?! Ну, так если жирных всё-таки берут, то почему папа не уговорит тренера, чтоб и её взяли?! Она бы уже за полгода чемпионкой города стала! Она бы так старалась, так старалась! Подумаешь, у Зинки первый разряд! Правильно, она тренируется два раза в день, вот и натренировалась, а если б её пускали… если б её только пускали… она бы так натренировалась, что все бы просто обалдели!
– Э! Ты что, опять не слышишь? – мама поправляла ногой сбившийся половик. – Ладно, давай, давай, не теряй время! Садись, делай уроки!
Она села. Только вместо того, чтоб видеть перед собой Тараса Бульбу и Запорожскую сечь, ей чудился такой же толстый, как Тарас, Гиичка. «Запорожская сечь»… Как они там бились со шляхтичами… Ненавидели их, наверное, люто, вот и рубали их саблями от души. Точно ненавидели… потому, что убить от всей души можно когда ненавидишь. Аделаида вдруг почувствовала такую ненависть, такое страшное отвращение к этому Гиичке, который даже не замечал её существования, что впервые в жизни ей захотелось убить на самом деле! Нет, не усыпить, как одну из кошек, или котов, или чего там у неё, Лидиванны. Не «прижать к носу тряпку, смоченную эфиром», а именно взять и с размаху воткнуть нож в его толстый, розовый живот!.. Убить и отрезать и рот-присоску!.. Так что мечты?! Это же всё можно и сделать! Быстро и замечательно! Было бы неплохо, когда он пойдёт домой, просто подкараулить его, выскочить из кустов вон там вот, в скверике, и ни слова не говоря, вспороть ему брюхо. Оно у него как холодец болтается…
Картинка из учебника, где «в дыму задыхается старый Тарас, прикрученный к дубу тройными цепями», померкла. Хотя до этого тоже вызывала интерес. Гримаса на лице Тараса, ноги, объятые огнём… Интересно, как может человек гореть, если Аделаида вот хотела поджечь мясо и оно не горело? Одежда, конечно, горит, ну, волосы там… А мясо? То есть тело?
К своему удивлению, Аделаида вдруг совершенно ясно поняла – эти мысли о смерти безумно ей нравятся. Даже не о самой смерти, а скорее о текущей ручьём свежей крови, о чьих-то мучениях. Ей было приятно рисовать эту картину: вот Тарас Бульба, «прикрученный к дубу тройными цепями» горит, воняет, наверное, всё горелым мясом. Он орёт… голос срывается… все вокруг смотрят, перешёптываются. А вот толстый Гиичка, ничего не подозревая, в своей женской куртке, натянутой на животе как барабан, молча идёт на остановку. Вот она сидит в кустах, затаив дыхание и слышит, как бьётся собственное сердце. Вот он поравнялся с ней. Красный рот-присоска на расстоянии вытянутой руки. Вот он, ничего не подозревая, проходит немного вперёд… она выходит из кустов, делает шаг… Всего один единственный шаг вперёд, и такая картина…
Ах! Ах, как хотелось Гиичку убить! И убить на полном серьёзе, не то что тогда маму! Тогда было просто в шутку, она об этом думала, чтоб развлечься, зато Гиичку… Гиичку прямо с удовольствием… ножом так ткнуть… интересно – человеческое мясо мягкое? Может, нож надо специально как-то заточить?
Уроки приготовились на удивление быстро и с удовольствием. У Аделаиды так поднялось настроение, что она весело предложила:
– Мам! Давай я вытру пыль!
Если вправду вытирать пыль, то можно ни с кем не разговаривать и думать про Гиичку, вспоротого ножом, бесконечно долго. Сколько хочешь!
– Чего это ты? Может, в школе «четвёрку» получила и скрываешь? Имей в виду: во вторник опять отец в школу придёт! Смотри – исправляй положение! Всё равно мы рано или поздно всё узнаем. Даже то, что ты тщательно скрываешь!
Но, в отличие от предыдущих предупреждений, на этот раз Аделаида совсем не испугалась, что «папа придёт в школу». И ей стало смешно и жалко маму, потому что мама действительно надеется, что «всё о ней знает или узнает». Ага! Узнаешь ты, держи карман шире! Вот зарежу я этого «спортсмена» и посмотрим, как вы все найдёте, кто это сделал! Ты даже не можешь знать, о чём я сейчас думаю, а тем более если я что-то сделаю! Действительно, вот интересно – подумают на неё или нет? И вовсе не страшно, что во вторник папа придёт в школу. Придёт и пусть себе придёт! Да хоть в школе поселится!.. Зато у меня теперь есть тайна!
Оказалось о Гиичке приятней всего думать перед сном. Аделаида раньше не любила рано ложиться. Когда родители укладывали её и Сёму в девять вечера, она ворочалась и долго не могла заснуть. Особенно летом, когда весь двор жёг костры и через открытое окно доносились весёлые голоса играющих в круговую лапту и хриплый вопль дворничихи:
– Лия-я! Лия! Иди домой, возьми деньги и сходи за хлебом!
Теперь Аделаида стала ложиться с превеликим удовольствием, накрывшись с головой одеялом, она предавалась сказочным мечтаниям, представляя себе много чучел и мумий, и Гиичку в цветастых плавках – украшение её коллекции.
Много, много чего интересного ждало её впереди: и чучела со стеклянными глазами, и Гиичка с ножом в желудке… а тут так некстати эта несносная «директорская» работа по математике!
Аделаида хорошо знала, когда шла от тёти Нади домой, что пережить ей нужно только несколько часов с той секунды как она переступит порог отчего дома и до отхода ко сну. Конечно, когда папа с мамой узнают, что она получила по этой самой «директорской» работе по математике «двойку» – будет грандиозный скандал, полная катастрофа. Даже представить себе трудно, что будет. Однако, как она решила – чтоб остаться в живых, надо: сосредоточиться, взять себя в руки, самой, не дожидаясь вопроса «что принесла?», подойти к маме или папе и, глядя твёрдо, прямо в глаза, очень серьёзно, следя за дикцией, чеканя каждый слог, сказать то, что по дороге придумала.
«Да! Я плохая ученица! Я получила двойку, потому, что большего не заслуживаю! Потому, что мало занималась! Потому, что несерьёзная, распущенная, несобранная, часто отвлекаюсь, думаю о глупостях. Но я даю честное Пионерское слово, что исправлю положение! Я даже на плаванье больше не пойду! Столько времени теряется! Ведь по часу три раза в неделю – это уже три потерянных часа! Извините меня, мама и папа! Я, конечно, вас не достойна. Вы на меня жизнь кладёте и ничего не получаете взамен. Вы в лепёшку разбиваетесь! Я чуть не стала настоящей уличной швалью. Когда у меня не было сольфеджио, я не пришла сразу домой, а осталась в пустом классе вместе с Танькой и тётей Ирой. Ещё мама стирает мои трусы, хоть я давно взрослая девочка и мне должно быть стыдно. Но я всё поняла про себя. Больше такое не повторится! Пусть меня Малина теперь вызывает по математике хоть на каждом уроке! Я знаю – у меня, как у папы, математическая голова, просто я ленивая. Математика – это мой любимый предмет! Вы живёте ради меня и Сёмочки, и вся ваша жизнь – во мне, а я – наглая и неблагодарная дрянь. Я знаю, что львиная доля „маминой болезни“… – именно так надо сказать, как мама называет свои гипертонию и близорукость, – львиная доля – на мне! Накажите меня как считаете нужным, а теперь я пошла делать уроки!» – да! Именно вот так и надо сообщить о своей самой первой в жизни даже не «тройке», а самой настоящей «двойке»!.. Потом надо будет опустить голову пониже, как бы не смея больше поднять своих бесстыжих глаз на измученных отца и мать и руки держать по швам, но не кладя их в карманы! Не надо сутулиться и придётся волосы со лба зализать назад. При таком раскладе поругают, конечно, очень сильно, будут кричать, но если повезёт, то, может, не побьют и маме не станет плохо. А когда маме плохо – это гораздо страшнее, чем побьют. Но у всего же есть свой конец? Ну, закончится же весь этот скандал хоть часа через два?! Потом придёт вечер. Он пройдёт за мучительным решением совершенно непонятных задач по математике, никак не запоминающейся историей. Одна радость – литература. Её мама разрешает делать только последним предметом. Потому, что она говорит, что сперва надо делать «сложные уроки» на «свежую голову». А где эту «свежую голову» взять после двухчасового воспитательного мероприятия? Зато вот потом можно будет лечь в постель и с наслаждением думать и представлять себе как, например, делают чучело слона… и сколько много, наверное, кишков… и как надо осторожно всё это потрошить, чтоб не повредить кожу… ведь у слонов её так много… Наверное, когда кожа лежит в углу отдельно от слона, она похожа на ворох тряпок…
