Всегда аккуратный, чисто выбритый и пахнущий свежеразделанной рыбой, Игорь Семенович последние полгода проводил обеденные перерывы вместе с Наргизой в своем небольшом кабинете, облицованным плиткой цвета белоснежных зубов, с бордовым фартуком, переходящим на рабочую поверхность стола, чем походил на чувственную нижнюю губу порочной женщины. Места на столе было с избытком не только для предпродажной подготовки огромных тушек норвежской семги, чья скользкая чешуя на ощупь напоминала густой влагалищный секрет беременной женщины, но и для вполне обыденного приема пищи, ведения бухгалтерской документации и секса с Наргизой. Мужчина с удовольствием, день ото дня, наблюдал за трансформацией женского тела. Обнаженная, выложенная на стол для обладания, Наргиза в разные периоды беременности соответствовала в его воображении различным обитателям морских вод: от судачков до дельфинов. Но всех роднила между собой слизь, обильная смазка, ощущения которой на пальцах, погруженных глубоко в женщину, приводили к сильному, почти до потемнения кафеля в глазах, желанию забрать этот дар природы и опустошить нектар ее любви до дна, как бутылку премиальной водки, забытой в камере хранения при входе в магазин кем-то из случайных богатых покупателей.
Наргиза знала, что секс беременным полезен всегда, а уж материальные блага, связанные с ним, тем более. Она не чувствовала себя проституткой, как каждая русская девушка, а отдавалась, хоть и без любви, но только одному мужчине. Собственно, по этой причине Нарги и не подпускала к себе Гаджи. Она не делила свое тело между мужчинами, и это позволяло сохранить целостность собственной личности, возвести прочную стену отчуждения между мирами, а не растащить ее по кирпичикам нравственности, оставшись одуванчиком на ветру, готовым сорваться за любым ветром. Главное – сохранить корни и прутья, и тогда куст зацветет вновь.
К полудню солнце перевалило через хребет и во всех деталях осветило мирную жизнь горцев. Отряд Скворцова был в наблюдении с раннего утра, когда еще густой туман не растаял и розовые краски рассвета смешались с ароматом акации и робкими голосами первых птиц. С расстояния в километр звуки аула гасли в разреженном воздухе, и доносился лишь прерывистый крик младенца, которого женщина в черном прижимала к груди. Небритые мужчины небольшой группой сидели на корточках возле старой, без номеров, «Нивы» и курили, изредка переговаривались, почти не размыкая губ, что, тем не менее, было хорошо видно при двадцатикратном увеличении бинокля. Одинокой невестой, в цвету, на окраине селения стояла яблоня, привлекая своей красотой внимание разведки больше, чем скучный быт возможного противника. Казалось, она светилась изнутри ярче солнца, намного ярче, так что свет ее затемнял свет последнего, стирал звуки и, подобно вспышке, останавливал навечно, намертво все живое, превращая его в неживое изображение на черно-белом фото.
– Петр Алексеевич, оставьте парня в покое. Его ребята ждут и командир.
– Ни хера. Работаем.
Алексея бортом доставили в Москву на другой день после ранения. В воздухе сердце останавливалось дважды и уже четвертый раз теперь в госпитале. Нинка, совсем молодая, год как после училища, сестричка, никак не могла понять упертость и, в ее понимании, глумление дежурного врача над телом солдата. За год уже повидала немало и прекрасно понимала, как и другие, что парню конец. Но доктор почему-то не пускал к бойцу мамку проститься и не отпускал его к роте на тот свет. Жестоко. Не милосердно.
Наталья Петровна чувствовала себя уставшей и подавленной. Третий месяц после родов давался непросто. Ребенок рос беспокойным, несколько раз за ночь просыпался и грудь брал плохо. Виктор часами мог укачивать его, чтобы дать передышку молодой жене, но материнский инстинкт не позволял расслабиться и нормально поспать. В итоге все были раздражены, наэлектризованы и истощены бессонницей. Кроме того, угнетала обстановка в стране. Нарги день ото дня все крепче становились на ноги, и эта устойчивость вместе с озлобленностью имела негативные последствия для коренных жителей. Славяне, по сути, имели меньше прав. Любая трудовая деятельность строилась на контрактной основе, и если нарги нельзя было лишить работы без решения трудового районного суда, то с более высоко оплачиваемыми работниками разрешалось прекращать отношения по усмотрению работодателя. Дешевая рабочая сила ценилась выше патриотических убеждений. Прибыль опьяняла. Капитализм жил по своим экономическим законам, и безработица среди русских людей росла. Стихийные возмущения жестко подавлялись властью, в ОМОН шли и нарги, и вместе с русскими парнями лупили протестующих. Многие сотрудники федерального агентства по ассимиляции народов вступили в общероссийское движение «Против!». Примкнули к нему и Виктор с Натальей. Архитекторы социальной перестройки чувствовали личную вину. Замысел унизить и растоптать нарги привел к обратному, совершенно не прогнозируемому результату. В Минюсте готовился документ о признании движения «Против!» экстремистским, и не было никаких сомнений относительно голосования госдумцев по этому вопросу.
Супруги еще посещали митинги, разрешенные властями, когда ждали ребенка, но теперь оставались только участниками протестного портала, где вместе с активом движения готовили документы по ограничению прав нарги. В Думе удавалось взаимодействовать лишь с депутатами фракции «Ярило», чьи националистические взгляды последние полгода разделяли уже не меньше половины электората, но мандатов было всего пятнадцать.
– Сашка заснул. – Женщина села рядом с мужем за стол и положила голову ему на плечо. Жареная картошка и сосиски смотрелись как никогда аппетитно в желтом полумраке кухни. В последнее время поужинать вместе не получалось.
– Блин, восемь только – ни туда ни сюда заснул. Предстоит нам, подруга, веселая ночка. Надо перед вахтой подкрепиться хорошенько. Кушай, солнышко, кушай!
Наталья наткнула на зубочистку несколько ломтиков картошки из тарелки мужа.
– Вить, как на работе?
– Да, никак. Спустили секретный циркуляр о мерах по углублению интегративных процессов. Все в шоке. Итак, эти нарги через жопу до самого мозга доползли, углубились и закрепились. А этим горным козлам наверху все мало, куда уж глубже?
– А шеф что, как держится, что говорит, какие задачи ставит?
– За него не беспокойся. Ставит задачу, проводит дискуссию, но сам вдумчиво молчит.
– Ну, наш Серега – тертый калач, никогда не подставится. Умеет дружить с властью.
– Ну, знаешь, Наташа, если никто подставляться не будет, то ничего и не изменится. Карьера, конечно, хорошо, но нашему ребенку здесь жить.
– Вить, а я вот думаю: боремся мы за права, за будущее наше, а надо ли? Риск с каждым днем все выше и выше. Может, продадим все и свалим жить на острова, в Грецию например?
– Малыш, ну где мы заработаем столько денег, как здесь? Власть за обслуживание своих интересов платит хорошо. Деньги, если их не зарабатывать, обязательно заканчиваются. В Греции всегда безработица.
– Это так, но вылизывать зад властелину тоже тошно. Мы ведь не ОМОН. У нас должен быть выбор. Мы не быдло.
– Тусь, мы с тобою сохраняем баланс между работой, рубкой бабла и личной позицией. Мы против черножопии и, как можем, сдерживаем засилие иноверцев. Наша личность цельна, мы, как и все интеллектуалы, против этих перехлестов в политике государства, против нарги.
– Когда этот бред уже закончится? Как думаешь, ведь и беспределу приходит конец?
– Ну, какой беспредел, ты о чем? Это политика. Мучения временные. Построят империю и успокоятся, поставят младших братьев на место, но их земли будут нашими, российскими. Еще пару лет, думаю.
– А потом?
– Потом снова будем петь гимн о едином и могучем союзе. Экономика младших рухнет окончательно, и наш властелин станет главнокомандующим новой крупной державы. Все к этому и идет.
Запищал Сашка.
– Пойду грудь дам, может, заснет…
– Ну, дай бог. Если что, сменю – покачаю.
Виктор быстро доел ужин и уже собирался включить новости, как в дверь позвонили.
На пороге стояли двое в казачьей форме. Один крупный, с хохлацкими усами, и второй, низенький, с широким лицом и узкими глазками. Тот, что старший, держал бордовую папку с золотым двуглавым орлом. Вежливо поклонился и сердито произнес:
– Добренького вечера, казачья почта. Распишитесь, вашей семье повестка в окружной суд на одиннадцать утра.
В зале судебных заседаний было душно, некоторые дети негромко плакали, но Сашка спал на руках у Виктора. Механизм правосудия был отлажен и работал четко, без очередей. Дебаты сторон были упразднены. Дознаватель излагал факты, судья выслушивал мнение коллег и оглашал приговор. Прокурор сидел рядом с судьей и делал пометки в своем блокноте. Преступные деяния подсудимых отображались на большом экране в виде выдержек из текстов личной почты, эсэмэс-сообщений, форумах на сайтах, свидетельских показаний, а также стенограммы прослушек телефонных разговоров и бесед как дома, так и в общественных местах. Система раннего предупреждения преступлений «Стальной купол» работала безупречно и уже третий год стояла на страже интересов государства. Свободными оставались только мысли, но их передача между людьми была под жестким контролем.
