– Что?! – кричит. – Что вы сказали?
Я говорю, уже начиная кое-то понимать:
– То, что вы слышали, Валентина Андреевна. Костя и Саша сейчас вместе, в одном стройотряде. Я думала, вы знали.
Она замолчала и молчала очень-очень долго, только дышала так тяжело, что я даже стала опасаться, не случилось бы там инсульта. Потому что, судя по дыханию, предрасположение имеется.
Я говорю:
– Валентина Андреевна, вы еще здесь?
И тут она отвечает таким ледяным голосом:
– Да, Изабелла Борисовна, я еще здесь. Я полагала, что Саша едет в Палангу. Что у Саши путевка в дом отдыха. Так мне было сказано моим сыном, вашей дочерью и, кстати, говоря, вами, Изабелла Борисовна.
– Ну да, – говорю, – так и предполагалось. Саша забронировала себе путевку в институте, но в самый последний момент кто-то перехватил. Я и сама узнала об этом только в последних числах июня. Путевку отдали кому-то другому, и Саша осталась ни с чем…
– Ага, – говорит она тем же ледяным голосом. – Саша осталась ни с чем. Ни с чем. Ага. Знаете, Изабелла Борисовна, ваша Саша меньше всего похожа на девушку, которая готова остаться ни с чем.
Сашенька, доченька, по-моему, эта женщина тебя ненавидит. Такое у меня создалось впечатление. Не буду тебе ничего советовать: я никогда не была замужем, а значит, и свекрови не имела. Но тут, по-моему, что-то очень неприятное, Саша. Даже не знаю, как и сказать.
– Валентина Андреевна, – говорю, – я вас не понимаю. Вам чем-то не нравится моя дочь?
– Все вы понимаете, – говорит она. – Хотя нет, не все. Зарубите себе на носу, и своей дочери передайте: это вам с рук не сойдет… не сойдет!
Последнее слово, Сашенька, она просто провизжала. Я в жизни не слышала, чтобы телефон издавал звук такой высоты. И Бимуля тоже, потому что в этот момент она выскочила из твоей комнаты и стала бегать по коридору из конца в конец и рычать. Наверно, собака решила, что мы с тобой нуждаемся в срочной защите. Как знать, возможно, она не так уж и неправа. Потом Валентина Андреевна просто швырнула трубку.
Вот такой разговор, доченька. Моей первой мыслью было скрыть его от тебя, чтобы не расстраивать. Но потом я поняла, что лучше все-таки дать тебе знать, причем как можно скорее: от этой женщины можно всего ожидать. Например, она может собраться и приехать к вам туда в Минводы. Или станет писать письма в какие-нибудь инстанции. Это ведь только кажется, что нет таких инстанций, потому что обвинить тебя и Костю не в чем. У нас так говорят: было бы письмо, а инстанция найдется. В общем, будь, пожалуйста, настороже. И напиши мне, как только сможешь.
Обо мне не тревожься: я чувствую себя великолепно, давление в порядке и сердце не беспокоит.
Целую, мама».
Я перечитала письмо трижды, вложила его назад в конверт и пошла искать Лоську. Его нигде не было – ни в столовке, ни в спальне, ни во дворе. Пришлось вернуться к себе, но в комнате не сиделось. Я еще пять раз просмотрела мамино письмо – выборочно и полностью, с начала до конца, а затем с конца до начала. Просмотрела и убедилась: как ни смотри, лучше оно не станет. Час спустя я снова вышла на поиски – и снова безрезультатно. В актовом зале начались танцы; несколько пар, презрев запреты, интенсивно обжимались под музыку в уютном полумраке. Самое освещенное место было занято танцующими Труди и Райнеке. Она, задрав вверх по-пролетарски непреклонный подбородок, честно выдерживала дистанцию в двадцать сантиметров между своей плоской грудью и вожделенным телом партнера. Он покорно переступал с ноги на ногу, как нескладный баран на стрижке. Со стороны все выглядело, как раньше, но я-то хорошо знала истинное положение вещей: Ольга Костырева вот уже две недели возвращалась в комнату едва ли не под утро. Отсыпалась она после работы, а то и прямо в цеху, пристроившись в уголке на ватничке. Не знаю, когда удавалось вздремнуть ее возлюбленному, и удавалось ли вообще. Впрочем, в тот вечер мне было не до чужих проблем.
Я обошла зал и хотела уже уходить, когда кто-то тронул меня за локоть:
– Александра…
Сатек. В другое время я с удовольствием поговорила бы с ним.
– Станцуем, Александра?
Не дожидаясь ответа, он подхватил меня и одним длинным движением вынес на середину зала. Я чувствовала его сильные руки на своей спине, его дыхание, прикосновения его тела. Не могу сказать, что это мне вовсе не нравилось, однако… Он словно ненароком прижал меня вплотную, и я секунду-другую безуспешно старалась восстановить прежний ход мыслей. Ах да, однако… – однако, я должна сейчас заниматься совсем-совсем другим. Или нет?
– Какое «нет», дурища?!! – возопила у меня в голове умная-я. – Немедленно отправляйся разыскивать Лоську! Сейчас же!
Закусив губу, дабы привести себя в чувство, я уперлась Сатеку в грудь обеими руками. Забавно, но какая-то другая моя часть – наверно, я-дура – попутно отметила в этом некую дополнительную приятность. Да-да, вот так, двумя руками на эту гладкую красивую грудь – сильно и тесно – о, в этом определенно что-то было. Что-то жаждущее продолжения…
– Немедленно!! – вопил умный голос, разрывая мне мозги.
– Подожди, Сатек! – сказала я вслух. – Я ведь уходила. Я не могу. У меня дела…
– Почему дела? – возразил он. – Давай потанцуем. Ты и так сюда никогда не приходишь. А я жду.
– Чего ты ждешь, Сатек? Глупости. Пусти, мне надо идти.
– Жду тебя.
– Глупости! – повторила я, не зная, сердиться мне или радоваться. – Пусти, пожалуйста. Мне очень надо.
– Тогда обещай, что придешь на танцы потом.
– Ладно, – согласилась я, – приду потом. А сейчас пусти.
– Потом сегодня? – не отставал он.
– Нет, потом… – я наконец высвободилась из его объятий.
– Потом завтра?
Я неопределенно махнула рукой:
– Потом потом…
Лоська сидел на кровати у себя в спальне и смотрел в пол. Я подошла и села рядом. Мы помолчали минут пять, прежде чем я решила попробовать для начала сыграть в «как-будто-ничего-не-случилось».
– Лоська, десерт?
Он все так же молча помотал головой из стороны в сторону. Плохо дело.
– Письмо? – спросила я. – От матери?
Лоська кивнул. Он по-прежнему не смотрел на меня.
– Покажешь? – осторожно предложила я. – Дашь почитать?
Голова снова мотнулась туда-сюда. Нет, не даст.
«Вот ведь черт, – подумала я. – Сама виновата: нельзя было бросать его одного. Лоська есть Лоська. Что же теперь делать-то?»
Я отдернула одеяло и положила руку ему на плечо.
– Ложись, поспи, милый. Ты просто очень устал. Ведь устал?
Кивок.
– Ну вот. Значит, надо поспать. Утром все покажется иным. Давай, милый, укладывайся… Вот так… вот так…
Он подчинился мне, покорно, как баран на стрижке. Как нескладный Райнеке в руках у своей эсэсовской Белоснежки. Сравнение было явно не из тех, которыми я могла бы гордиться, то тут уж ничего не попишешь. Мы не всегда похожи на самые лучшие образцы, бывает и намного хуже, чем хотелось бы. Я уложила Лоську в постель и укрыла одеялом, которое он немедленно натянул на лицо. Он не хотел смотреть на меня. Или так: он не хотел смотреть на весь этот гадкий мир – а я, как-никак, была неотъемлемой частью мира. Я еще с полчасика посидела рядом с ним на краю кровати. Лоська не шевелился. Спал? Не спал? Я не осмеливалась проверить. Потом стали возвращаться с танцев его соседи по комнате, и я ушла, чтобы не отвечать на вопросы и тем умножать сложности.
Улицы спящего городка смотрели удивленно, словно спрашивая, почему я одна. Вишня уже совсем перезрела – конец десерта, конец вишневого счастья, конец эпохи. Зато поспели абрикосы. Что это значит, Саня? Нет, что это значит, Александра? Мне вдруг вспомнился Сатек – вспомнился и уплыл, отброшенный к дальним берегам другими, давящими, плохими, сметающими все на своем пути мыслями, как парусник – штормовыми ветрами.
Что там могло быть такого в этом чертовом письме от гиены? Такого, что Лоська не смог показать его даже мне? Валентина Андреевна заправляла в этой семье всем; военно-морской папаша, невзирая на погоны кавторанга, был при ней то ли юнгой, то ли вовсе корабельным котом. Кем же тогда ощущал себя Лоська – малым мышонком? Чтобы подавить редкие проявления несогласия, ей обычно хватало одного взгляда – даже не приходилось повышать голос. Я знала это слишком хорошо из Лоськиных рассказов и собственных наблюдений. Всё так – но неужели, предлагая мне эту поездку, Лоська не понимал, что рано или поздно гиена пронюхает об этом? Да и возможно ли утаить такое?
Наверно, понимал – как же иначе? А значит, заранее должен был готовиться к этому моменту, к этой ярости, к этому письму. Впрочем, одно дело – готовиться к буре и совсем другое – встретить ее лицом к лицу. Реальный шторм всегда страшней, неожиданней и опасней, чем любые представления о нем. Неудивительно, что Лоська настолько потрясен. Но первое потрясение проходит вместе с первой волной. Нужно просто дать парню немножко времени, чтобы прийти в себя. И тогда, успокоившись, он припомнит свою подготовку, свои заранее составленные планы и сможет организовать отпор. Возможно, уже завтра утром Лоська посмотрит на меня совсем другими глазами… или, для начала, хотя бы не отведет взгляда. А не завтра, так послезавтра. Или через неделю. Так или иначе, не надо давить на человека. Отойти на время в сторонку, и просто быть готовой помочь, поддержать, приласкать…
