– Ну как вам мой т-г-риумф?…
Вот так вот, Слава, вот так вот, Володя, а вы говорите: «Ваши пальцы пахнут ладаном», а вы говорите: «Желтый ангел»…
* * *
Я закончил свое повествование и позволил «публике» освежить бокалы и выпить за ледяной дождь, который «взрывает дурацкие устои и табу, сплачивая людей в стремлении к добру и свету». Это был тост Бори.
– Про добро и свет ты хорошо сказал, – обратился Виктор к балагуру Хирургу.
– А вы знаете, – продолжил Виктор, – ведь когда-то Весник работал на эстраде с еще одним блестящим актером Геннадием Дудником. Геннадий Михайлович тоже был великолепным пародистом и имитатором. Последние годы жизни, в конце восьмидесятых, мы жили по-соседству, и он мне рассказывал, что однажды в эфире подменил заболевшего Юрия Левитана, и никто этой подмены не заметил. Это происходило еще при жизни Сталина. Я хочу попробовать пересказать вам его историю о походе в Германии на стриптиз в те еще годы, в годы торжества строителя социализма.
– Виктор, не томи, – начал торопить Боря.
– Нет, я хочу сказать, что актерских данных Дудника, Весника и даже Славы у меня нет, поэтому… Все-таки буду рассказывать от первого лица, так, как я это услышал от Геннадия Михайловича.
– В общем так… Мы с группой артистов Москонцерта оказались в Германии. И в конце нашей поездки попали в портовый город Гамбург. А вы понимаете, что портовый город – это и проститутки, и контрабандные товары, и наркотики. И вы помните, что на собеседованиях перед поездкой за границу мы обещали не участвовать в демонстрациях и не ходить на стриптиз? А интересно было – как же это ихние девки должны раздеваться, чтобы за это отваливать такие деньжищи?!
И мы с Леней Усачем, еще одним мастером разговорного жанра, решились. Если вы не знаете, кто такой Леня, я скажу… Примерно моего возраста, но невысокий, с очень характерной внешностью. Его лицо… Леня своим лицом вытворял умопомрачительные гримасы. Он что-то говорил, обычно в образе крепко пьющего мужчины, но что говорил – это не имело никакого значения. Его физиономия передавала массу оттенков человеческой души: от удивления, возмущения до отвращения, любезности и прочего, прочего. Все это вызывало почти животный смех у зрителей. Текст его монологов был, как правило, немногословен и быстро им заучивался практически на любом языке. И поэтому он был незаменим в зарубежных гастролях и из загранки не вылезал. И вот ведь как бывает – из загранки не вылезал, а на стриптизе ни разу не был.
Так вот я ему и говорю:
– Леня, а не сходить ли нам с тобою в заведение с раздеваниями гражданок, предварительно сбив руководителя поездки со следа?
– Я не вижу никаких противопоказаний, – услышал я ответ Усача. – В конце концов, после сытных обедов из привезенной московской колбасы и супчика, сварганенного на электроплитке, гормон играет, и хочется хоть взглянуть на обнаженную женскую натуру, если остального нельзя…
– Правильно… И еще мы должны убедиться, что ихние фемины с нашими бабами ни в какое сравнение не идут.
Сказано – сделано… И в ближайший вечер, как бы между прочим, мы сообщили, что хотим полюбоваться ночным Гамбургом. Около десяти мы с Леней вышли из отеля. Прямо перед входом нас каждый день встречала пожилая, лет пятидесяти пяти, работница панели. У меня с ней состоялся привычный диалог на русско-немецком языке.
– Я, я, – глядя мне в глаза, говорила дама, подразумевая, что я понимаю, что это означает только «да» по-немецки.
Но я мыслил по-русски и, лучезарно улыбаясь, отвечал ей:
– Ты, ты.
И мы расходились в разные стороны. А наша сторона в тот вечер имела название Рипербан. Путь был неблизкий, и мы отправились туда пешком, зная, что в облюбованном нами заведении, шоу идет в режиме non-stop. Денег на кармане было немного, поэтому решили сэкономить на транспорте. Наконец, мы подошли к намеченной цели. Зазывалы чуть ли не за руки затаскивали прохожих внутрь. Нас заманивать было не нужно. Мы знали, что в стоимость билета на стриптиз входят еще и выпивка, и легкая закуска. Мы приобрели билеты и вошли в зал, довольно большой, столиков на сорок. Публика прилично одетая, с дамами, а иногда, как мы с Усачем, – сугубо мужская.
Смущаясь от отчаянности нашего поступка (а вы учтите – это конец шестидесятых) и не очень хорошо понимая, как нужно себя вести, мы нашли свой столик и уселись за него. Обслуживали уважаемую публику девушки одетые, вернее раздетые. Как мы потом выяснили – профсоюз не позволял девочкам работать обнаженными, поэтому их одежду можно было назвать условной. Дамочки были в туфлях на каблуках, чулках на резинках и передник абсолютно прозрачный. Нечто подобное русскому кокошнику венчало эту «спецовку». Короче, одежда – смотри не хочу.
Выпивка, скажу я вам, была условная, и я даже не знаю, сколько таких порций надо влить в себя, чтобы опьянеть. Наглядевшись на девиц, мы занялись осмотром уважаемой публики и пришли к выводу, что наши так богато не одеваются и не умеют так достойно носить костюм. А на сцене тем временем происходил какой-то, как бы сказали в Москонцерте, сборный концерт. Немолодой мужик пускал мыльные пузыри, хорошо что не носом. Потом не очень худая тетенька с голой грудью, украшенная юбкой-пальмой каталась на одноколесном велосипеде.
– У нас в стране медведи, и те катаются на великах лучше, – вдруг громко сказал Усач.
– Тихо ты!
– А чего тихо, кто нас тут понимает?
– Ну все равно, наверное, надо знать приличия.
– Гена, ты же знаешь, на что я способен, если забуду приличия.
– Леня! – я умоляюще посмотрел на своего соседа по двухместному номеру в отеле Гамбурга.
– Давай выпьем. У нас там есть еще бабки?
– Можем и заказать, но тогда в Москву без подарков.
– Гена, в Москве что-нибудь придумаем.
Мы подозвали официантку и заказали выпивку. Она, приняв заказ, ушла, привычно играя своими бедрами.
– А знаешь, Леня, Белоусов в Москонцерте со своим номером был бы здесь лучшим. Жонглировать пятью булавами… Кого они хотят удивить? Мы это сожрали тысячу лет назад.
– А я тебя хочу спросить: «Где эта беспорточная команда с нашим заказом. Где наша выпивка? В конце концов, я не понимаю – кто победил в последней войне, мы или они? Разве можно над нами так издеваться?»
Пришла, наконец, наша красавица, и мы немедленно усугубили. А спиртное все же забирало. И мы не заметили, как с шепота перешли на довольно громкий и не всегда цензурный русский язык.
Наконец, ведущий объявил стриптиз. Вышла молодая девица, которая под музыку, поворачиваясь к нам и так, и этак, сняла с себя всю легко расстегивающуюся одежду и упорхнула за кулисы.
– Ну и как тебе хваленая германская грудь? Думаю, при Гитлере она не была бы олицетворением материнства.
– Гена, ладно, грудь… Ты посмотрел на ее задницу? Я бы с такими достоинствами постеснялся бы перед нами раздеваться.
– Да, мы видели экземпляры и получше. Как ей только не стыдно?
И тут, словно гром среди ясного неба, на чистом русском языке мы услышали:
– Господа, а как вам не стыдно? Вы сидите и весь вечер материтесь тут.
Нас с Усачем моментально парализовало. Ураган мыслей о нашей дальнейшей судьбе пролетел в мозгу… То, что мы теперь не выездные, это к бабке не ходи. Из партии погонят, а значит, из Москонцерта тоже. И как дальше жить? Удар был сильный, но это был не нокаут. При счете шесть мы встали на ноги, а при счете девять способность соображать вернулась к нам.
– Слушай, – сказал Леня, – если он так чисто говорит по-русски, значит, он наш… Да, может, он не советский, но по психологии русский.
– Правильно, его надо угостить.
И мы собрали все свои оставшиеся деньги и заказали бутылку коньяка. Если русский, то не устоит.
Когда наша, ну та, в переднике, принесла бутылку, я отправился парламентером на переговоры. Но блюститель нравственности и чистоты русского разговорного выпивать с нами отказался. У нас окончательно опустились руки, и мы съели наш коньяк в рекордно короткие сроки. Забрало ли нас, я не помню, но вечер был смазан. Мы вышли из заведения и пошли в сторону отеля.
Где-то через квартал нас окликнул голос, который мы моментально узнали.
– Господа! Извините, я вижу, испортил вам настроение. Я не хотел, видит Бог. Но вы поймите, в этом зале кроме меня русский язык не знает никто, но русский мат знают все. Вы, наверное, заметили, когда узнают, что ты русский, часто приветствуют: «О, мистер! Твою мать».
– А вы кто? – спросил я нашего мучителя.
– Не бойтесь, я не из КГБ, я – эмигрант и вот уже несколько лет живу в Западной Германии.
– Ах ты, продажная морда, – вдруг осмелел Усач. – Мало того, что ты Родину предал, так ты еще нам, русским мужикам, выпить спокойно не даешь.
И мы пошли в сторону отеля, а наш немец сел в свое авто и отчалил. Ближе к четырем утра мы доплелись до своего жилища. Знакомая проститутка встречала нас у входа. Леня опередил ее и довольно громко сказал:
