Могила проводил тетю Машу к столу.
– Мы всегда называли тебя Машей, а не Мариной, – удивленно проговорила мама. – Не помню даже, почему.
– В садике, на спектакле под елкой я играла козочку Машку, да так и пошло.
– Значит, ты и была женой Вэла?
– Гражданской женой, Женя. Прости меня, если можешь! Понимаешь, ты уехала, а он все приходил поговорить о тебе. Я убеждала, что ты хороший человек, что он во всем сам виноват. Он каялся, я жалела его. У него ведь такая мать, что жить расхочется! Потом у меня начались неприятности. Муж решил, что я подавляю его своими деньгами, и уехал. Владик заболел астмой, ну и с бизнесом разладилось. А Валентин стал поддерживать меня. Знаешь, он не такой уж плохой человек, как ты думаешь. Прости меня!
Мама встала и обняла ее.
– Ну, что ты… Почему сразу не сказала, я бы поняла.
– Это ты сейчас так говоришь, а я тебя с детства помнила, как ты за справедливость боролась! Ты же непримиримая – только черное и белое. И если честно – я всегда понимала, что предала тебя, и всегда чувствовала себя виноватой. Поэтому хотела сделать что-нибудь хорошее. И уговорила Валентина никогда в жизни не признаваться тебе в наших отношениях. Мне было так стыдно от мысли, что ты узнаешь!
– Маш, я сильно изменилась со времен детства…
Тетя Маша продолжала каяться:
– Я всегда знала, что ты вернешься к дочери. Поэтому и от Селены, как могли, скрывали – даже не фотографировались вместе. И как только ты приехала, я сразу вернулась в свою квартиру. Мы расстались с Валентином.
Мама усадила подругу на диван рядом с собой. Теперь стало ясно, что тетя Маша – под маминой охраной. Понял это и человек-шкаф, до того с иронией наблюдавший за происходящим.
– Игорь, а почему так важно знать, кто жена Корды? – спросил Могила.
– Потому, что я с ног сбился, искал ее. Соседка сказала, что Марина работает в институте, и я все вузы в Гродине обежал, надеясь найти нашу Машу. А она не Маша и работает в университете не штатно, а по договору. Это я случайно узнал уже после того, как выяснил, на кого именно оформлен номер таинственной Марины. Ладно, ближе к теме: это вы, Марина Константиновна, позвонили Диме Чудаю и сказали, что у вас есть новости о его матери?
– Нет, это не я. Я почти ничего не знаю о матери Димы. Когда-то Вэл работал в психиатрической больнице, и она там лежала, а лет пять назад он сказал, что та женщина умерла.
– Но звонили-то с вашего номера!
– Так, может быть, кто-то брал мой телефон? Я не беру его в танцевальный зал, а вещи в раздевалке оставляю.
– Вы в курсе, кто ранил Корду?
– Нет, откуда? Мы только перезванивались, да и то редко.
– Марина, где Дима? – спросил Пантелеич.
– Я же сказала – не знаю!
– Я вас задерживаю по подозрению в похищении человека до выяснения обстоятельств дела. Идемте!
Мама вскочила:
– Игорь, ты с ума сошел! При чем тут Маша? Она не знает Диму!
– Ева, не вмешивайся в мое расследование! Я провожу его для тебя!
– Для меня – оставь мою подругу в покое!.. Теперь же все стало ясно: Вэл заплатил старым курицам, чтобы они сообщили полиции, будто меня видели, а сам ранил себя ножом с моими отпечатками!
– Ничего еще не ясно, Ева!..
– Ясно!
И они поссорились.
Янов все же уступил маме и отпустил зареванную, разбитую тетю Машу на все четыре стороны. Только уйти пришлось ему, а не ей. Тетя Маша осталась у нас ночевать и они с мамой почти до утра сидели на кухне.
А меня разоблаченная мамина подруга стала раздражать – она поступила, как баба, а не как друг! Терпеть не могу, когда женщины плюют на своих подруг ради любого мужчинки.
На следующий день мама решила уехать из Гродина.
– Видишь, как все обернулось, зайка, – сказала она, наливая мне утренний какао в большую желтую чашку. – Гродин не принимает меня, не хочет впускать. А я не люблю его.
– Мам, но ведь все кончилось!.. – воскликнула я и осеклась, вспомнив о Диме. – Или почти все. Просто папа оказался сумасшедшим.
– Ты можешь это принять?
– Если ты со мной, то смогу. И если бы Дима нашелся, то совсем бы не парилась.
– Итак, – мама улыбнулась, – ты поедешь со мной в Ейск?
– Почему в Ейск?
– А почему бы и не в Ейск? Женщины везде хотят соблазнять, быть особенными и неповторимыми. А Ейск – на море. Люблю море.
– Зимой?
– Всегда люблю. Притом, скоро же лето!
– Мам, октябрь на дворе!
– Это не отменяет лета.
– А Игорь?
– А он будет к нам приезжать.
Игорь нес сумку Евы, словно тяжелый крест.
Ссоры и споры, в которых они провели больше недели (Янов приехал из Курортного три дня назад, а до того звонил по пять раз на день и все со скандалами), утихли. Осталась только накипь обиды, да ощущение тоски от предстоящей разлуки. Удивительно – пройдя земную жизнь больше, чем на половину, он так влюбился!
Янову стало бы легче, если бы Еву провожала и Селена, но она застряла на коллоквиуме. Он глянул на исподлобья на любимую женщину, опасаясь встретиться с ней взглядом. Игорь чувствовал себя жалким и не хотел, чтобы она это поняла.
Но Ева и не думала смотреть на него. Она держала на поводке Шарика, который, как и обычно, пользовался огромным успехом у каждого встречного-поперечного. Сегодня собачий успех был некстати, но Ева этого не показывала – любезно реагировала на похвалы, разрешала гладить равнодушного афгана, уверяла, что он не кусается, в отличие от нее самой.
На носу Евы сидели антрацитовые очки, спортивную теплую куртку она застегнула до самого подбородка, руки спрятала в перчатках. Янов чувствовал – она закрыта для внешнего мира и для него самого, она осталась при своем мнении – ей надо уехать. А его чувства оказались за кадром.
Вчера ночью, когда он все же сумел подпоить Еву, она призналась:
– Не смейся, но я точно знаю, что приношу несчастья. Ну, сам посмотри: Алена дружила со мной – ее убил дурак Вэл, который был моим мужем, а стал убийцей и самоубийцей-неудачником. Машка разбила свою жизнь – тоже из-за меня! Она бы и не познакомилась с этим дураком Вэлом, если бы не я. А ведь он ей не пара, он ее только топил всегда – я чувствую это! Думаешь, почему моя Маша стала неудачницей и врушкой?.. Она даже призналась, что Вэл постоянно ходил на сторону! Из-за моей глупости и слабости Селена провела детство и юность без матери, без настоящей семьи. А бедный Дима и вовсе пропал. И с тобой что-нибудь случится, если останешься со мной! Поэтому не обижайся, отпусти меня и забудь!
Сначала Игорь решил, что она выпендривается – кто же отказывается от настоящего чувства из-за выдумок! Значит, либо она не любит его, либо набивает цену, либо просто расстроилась из-за всего случившегося в Гродине. Но сейчас, ежась на ноябрьском холоде, он осознавал сердцем: Ева не ломается, не кокетничает, не валяет дурака.
Она бережет его. Потому, что любит.
Игорь пытался составить радостную картинку на перспективу: пройдет сколько-то времени, он приедет к Еве и найдет способ остаться с ней рядом навсегда. Но в сердце не теплело, и что-то беспокоило его с той минуты, как она исповедовалась. Игорь попытался поймать суть своего беспокойства – может, Ева сказала что-то важное?..
Он увидел, что она смотрит на него, и сразу забыл обо всем.
– А вдруг, – сказал он неуверенно, – ты все же останешься?
– А вдруг, – в тон ответила она, – ты приедешь ко мне?
У платформы остановился автобус. Янов погрузил чемодан Евы в багажное отделение, вернулся к ней, все еще стоящей на ветру у раскрытой двери рядом с Шариком. Вряд ли пес чувствовал настроение хозяина – афганы на такую ерунду плевать хотели, но подведенные черным восточные глаза были полны грусти.
– Пока, любимый!
– Пока…
Возле больницы, в которой спал почти вечным сном Вэл Корда, Янова поджидал Могила. Они договорились заранее – Игорь проводит Еву, Борис осмотрит рану Корды, а после Янов заедет за патологом и они вернутся в Курортный.
Игорь нашел друга в вестибюле.
– Проводил? – спросил Могила.
Молча кивнув, Янов направился к выходу.
В машине патолог рассказал о результатах осмотра:
– Ты мне прислал фото ножа, который вынули из раны жертвы. Столовый нож, ничего примечательного. Но вот вокруг раневого отверстия заметен слабый след синяка – откуда он мог взяться, учитывая, что рукоять ножа продолжала его лезвие? Вот если бы удар был нанесен ножом с гардой…
– Это штука, чтобы при ударе рука не соскакивала с рукояти на лезвие?
– Да. Гарда оставляет на теле человека синяк – подобный след есть у жертвы.
– Ты можешь ошибаться?
– Могу, так как исследовал не труп, а живого человека, а на живых травмы имеют обыкновение зарастать. Не люблю иметь дело с живыми. На трупе я смог бы проверить раневой канал. Тогда стало бы ясно…
