В больнице все догадывались о неладах в их семье, но никто не выказывал сочувствия. Прохорова считали разрушителем благополучной семьи, а Светлану – бесстыдной бабой, бросившей мужа и детей. Эти двое в глазах общественности были преступниками. Особенно поначалу досталось Прохорову, а когда он серьезно ушел в бизнес, попытавшись воспользоваться реалиями смутного времени, с издевкой и нескрываемой радостью наблюдали за его просчетами. Дмитрий Ильич оказался в числе тех, кто не выдержал крутых перемен. Обстоятельства сложились не в его пользу: заработки оказались не такими, на которые рассчитывал, вернувшись в больницу, понял, что потерял квалификацию. Свою роль сыграли большой перерыв в работе, постоянное нарушение режима – Дмитрий справлялся со стрессами при помощи алкоголя. Прохорова больше не считали хирургом от бога. Его записали в неудачники.
В такой момент важна поддержка семьи, а Светлана только подливала масла в огонь. Ее недовольство становилось невыносимым. Она постоянно обвиняла Дмитрия в своей неудавшейся, разбитой жизни, частенько ни за что доставалось Илюше. За это Прохоров жену тихо возненавидел. Она не имела права вмешивать в их проблемы с сыном. Мальчик страдал от непонимания между взрослыми – это было самой большой пыткой для Прохорова. Он чувствовал себя виновным в происходящем, но не находил в себе смелости окончательно и бесповоротно изменить ситуацию. Дмитрий взвешивал «за» и «против»: лишить ребенка матери или сосуществовать в обстановке полного непонимания? Решил оставить все как есть. Пусть Илюша подрастет… тогда… В конце концов, столько семей так живет, и ничего. Дмитрий Ильич вздохнул. Что толку теперь вспоминать – Ильи больше нет. Виски сдавило. Прохоров глубоко вздохнул, закрыл глаза.
– Так что о Светлане? – Саша прервала затянувшуюся паузу.
– Светлана… – он с трудом разжал тяжелые веки. – Она убита горем. Мне плохо, а ей – в сто раз хуже, потому что она – мать. Я знаю, что она могла быть сыну лучшей матерью, но почему-то не захотела. Она словно все делала вполсилы. Иногда мне кажется, что это беспокоит ее больше всего. Глупо звучит? Может быть, я предвзято отношусь к ней?
– Почему?
– Не столь важно. Главное, мы не можем больше быть вместе, – мрачно произнес Прохоров, глядя в сторону.
– Недоговариваешь.
– Наверное… – Ему было тяжело встречаться взглядом с Александрой. – И… Честно говоря, я не знаю, что еще сказать.
– А я решила, что мы только начали. – Саша видела, что, не успев открыться, он снова закрывается, отгораживается.
Прохоров был зол на себя. Зачем он пришел? Нашел, кому изливать душу: той, которая растоптала ее двадцать лет назад. Кретин! Такое можно сделать только в состоянии полного безумства. Он не проронит больше ни слова. Пусть она изливает на него свое красноречие, пусть старается разобраться в том, в чем даже Господь Бог уже наверняка запутался.
– Ты жалеешь, что затеял этот разговор. – Лескова наблюдала за неконтролируемой мимикой его лица, прежде чем сделать такой вывод. – Это естественная реакция. Есть возможность изменить течение мыслей, а значит – и саму жизнь. Ты всегда можешь попробовать.
– Последнее время я все делаю неправильно. Вообще, странно, что я могу что-то обсуждать, о чем-то думать. Зачем? – Прохоров вскинул на Сашу голубые глаза, полные слез. – Все кончено.
– Не говори так.
– Больше незачем бороться. Моя жизнь – вереница ошибок, – слезы покатились по его щекам. Он не вытирал их, плача беззвучно, как маленький ребенок, которому настолько больно, что не осталось сил даже всхлипывать.
– Каждый имеет право на ошибку. Не то сказал, не так поступил. Неверный подход. Изменить – не в нашей власти. Никогда ни о чем не жалеть! Повторяй это до тех пор, пока не поверишь. Слышишь?
Лескова почувствовала, что сама вот-вот заплачет. Резко поднявшись, она подошла к окну. Поправила римские жалюзи. Она не хотела видеть его слез, пыталась сдержать свои. Неожиданно почувствовала рядом его дыхание. Повернувшись, она встретила его жесткий взгляд. Дмитрий Ильич стоял рядом.
– А ты все в своей жизни делала правильно? – зло спросил Прохоров. – Идешь вперед, не оглядываясь? Призраки прошлого на горло не наступают?
– Нет! – с вызовом произнесла Саша, чувствуя, как фальшиво звучит ее ответ.
– На нет и суда нет, – выдохнул Дмитрий Ильич, повернулся и пошел к двери.
– Дима!
– Оставь, – на ходу отмахнулся он. Этим жестом Прохоров напомнил Лесковой мужчину, который грозил покончить с собой. Он вот так же отчаянно отмахнулся от нее, закрывая за собой дверь ее кабинета.
– Дима! – Бросившись за ним, Саша перекрыла выход.
– Ты что? – изумился Дмитрий Ильич.
– Куда ты?
– Домой.
– И что? – Саша схватила его за руку.
– Ничего. Извини, что отнял у тебя время. Мне не нужно было приезжать. Я не твой клиент.
Лескова крепче сжала пальцы. Нет, она его так просто не отпустит, но как его удержать? Что происходит в последнее время: ее посетители берут инициативу в свои руки! Она уже не хозяйка в собственном кабинете?
– Не уходи, пожалуйста, – едва слышно попросила Саша.
– Зачем?
– Так нужно.
– Кому?
– Нам…
– Отпусти руку, – хмуро попросил Прохоров.
– Извини. – Саша закусила дрожащую губу. Нечего сказать – психолог со стажем.
– Я могу остаться, только говорить будешь ты. Согласна?
– Согласна.
Теперь она отошла от двери. Вздохнув, словно сбросив с себя тяжкую ношу, Лескова села в кресло и уронила голову на скрещенные руки. Со стороны ее поза выглядела очень наигранной, но в этот момент Саша меньше всего думала об этом. Она сама не знала, что с ней происходит. Она не собиралась устраивать себе сеанс самоанализа. Когда теряешь контроль над собой, самое время сделать паузу и оглянуться. Лескова собиралась сделать именно то, от чего зачастую предостерегала своих пациентов. Для многих из них экскурс в прошлое мог оказаться непосильным испытанием.
– Мне все равно, правду ты будешь говорить или сочинишь на ходу свою историю. – Прохоров устроился в кресле напротив. – Просто рассказывай.
– О чем?
– О чем хочешь.
– Ты не вправе требовать. – Лескова облизала кончиком языка пересохшие от волнения губы. – Мы не должны меняться местами.
– Ради бога! Каждый останется на своем месте. Я на твое не претендую. Говори. Начни с того места, когда тебе было очень плохо. Так плохо, что жить не хотелось.
– Зачем? – Саша почувствовала, как краснеют щеки.
– Какая ты непонятливая. Когда плохо еще кому-то, легче пережить собственную боль. Я буду смотреть на тебя, как ты рассказываешь и снова переживаешь мучения, о которых стараешься не вспоминать. Мне просто интересно, сколько тебе тогда было лет? Пять? Десять?
– Перестань.
– Почему? Мы все родом из детства. Хотя прости, – Прохоров зло улыбнулся, – ты родом из юности. Именно тогда в твоей жизни происходили незабываемые события. Правда?
– Поняла. Ты так и не простил меня? Никто не застрахован от ошибок. Я ведь была молода.
– Перестань. Несколько дней назад я похоронил сына, а ты хочешь разжалобить меня событиями двадцатилетней давности? – резко прервал ее Дмитрий Ильич. – Ты придала нашей истории слишком большое значение. Не стоит. Я как раз хотел убедить тебя в ее мимолетности. Речь не об этом. Кстати, а у тебя дети есть?
– Нет.
– Нет? – Прохоров поджал губы, в недоумении поднял брови. – Вот об этом ты и расскажешь.
– Все. Хватит! – Лескова вскочила, быстро подошла к столу, достала из ящика пачку сигарет. Пальцы дрожали так, что едва удалось прикурить от зажигалки.
– Что такое? Есть за что краснеть? Сигарета вас не спасет, доктор.
Наблюдая за Александрой, Дмитрий Ильич даже не попытался помочь. Он сидел, положив ногу на ногу. Всем своим видом выражал безграничное презрение. Лескова включила очиститель воздуха и с вызовом смотрела на своего старого знакомого. За давностью лет она записала его именно в эту категорию. Оказалось, эти люди могут быть непредсказуемыми и жестокими.
– Плохие привычки, – назидательно произнес Прохоров, – это наше второе «я».
– Для меня это просто ритуал, – разглядывая сигарету, словно впервые видя ее, задумчиво сказала Лескова.
– Ритуал, от которого трудно избавиться?
– Хоть завтра – не проблема.
– Ни один алкоголик не признает себя больным.
– Оставь, пожалуйста, – Саша немного успокоилась и смогла увидеть в происходящем положительный момент: Прохоров сумел встряхнуть ее, вывести из полусонного состояния, которое она влачила уже не один год.
Слишком долго она пребывала во сне наяву, подменяя понятия, обманывая себя. Стоит только взглянуть правде в глаза, и откроется неприятная картина: она лгунья. Когда врут дети, в доброй половине случаев это можно простить и понять, но в ее возрасте ложь давно превратилась в ее суть, и это уже не безобидный обман. Это плотный непробиваемый кокон, скрывающий ее настоящую. Не ту успешную, улыбчивую, независимую, каждый день демонстрирующую несгибаемость и силу духа, а ту Сашу Лескову, которая споткнулась на крутых ступенях взрослой жизни много лет назад.
