Этот посылочный ящик, из которого я доставал варенье и мед, боясь, что оттуда на меня выскочит запеленутый в проспиртованную простынку мертвый младенчик из далекого города, – и вот этот детский гроб из страшного сна про барак, наверно, как-то между собой связаны.
– Точно связаны, – сказал мальчик. – Но как именно? Вот где бы покопать!
– Да так ли это важно? – ответил я. – Мы тут, слава богу, не психоанализом занимаемся. Да и ты никакой не психоаналитик. Во всяком разе, для меня. Просто так, поговорили. А то, что каждый человек, ах, извините, каждый мужчина любит свою маму и безумно к ней привязан, а каждая девочка еще и папу вдобавок – это, мой дорогой, нам всем давно известно. Читали, читали!
Улица Турайдас была поперек длинных улиц, которые шли вдоль моря. Поперек улицы Лиенес, улицы Йомас – этого нашего главного Бродвея, Невского и Тверской – и поперек следующей улицы, улицы Юрас, которая шла уже практически вдоль берега, отделенная от пляжа небольшой лесной полосой, чаще чуть-чуть всхолмленной, и там тоже были дома, но уже самые-самые, рассамые-пресамые – как говорится, первая линия. Правда, среди этих самых-пресамых домов еще встречались совершенные развалюхи «со следами былой красоты» (кажется, эту пошлейшую фразу впервые сказал, то есть написал, Александр Дюма в «Графе Монте-Кристо», описывая арлезианок за тридцать). Да, когда-то это были дорогие красивые особнячки. Некоторые – с колоннами, с легкими потугами на ампир. Другие – более в духе времени и места, то есть поздний северный модерн с вкраплениями какой-то вроде как бы даже готики. Деревянные дома с башенками, флюгерами, просторными верандами, с окнами в мелкий переплет, прекрасного линяло-салатового цвета. Но уже совсем обветшавшие, с худыми крышами, через которые, наверно, осенью лился бесконечный балтийский дождик и проедал перекрытия, стены и полы. Проходя мимо такого домика, я как бы въяве ощущал тяжелый теплый и мокрый запах плесени и непроветренных отсыревших комнат. С годами, однако, таких домиков становилось всё меньше и меньше: на их местах вырастали точно такие же, копирующие разрушенную благодать псевдоампирные и «модерные» особнячки. И украшены они были табличками «сдается» или «продается».
На другой стороне улицы Юрас, плоской, без лесных пригорков, всё обстояло куда более благополучно, ухоженно, а в некоторых случаях даже шикарно. Видно было, что домики, без дураков, дорогие. Но что особенно приятно, что резко и радикально отличало юрмальские роскошества от подмосковных, – это заборы. Заборы были не выше, чем в человеческий рост, а чаще всего и того ниже – метр или метр двадцать. Наверно, там недалеко была какая-то заборная фабрика, на которой изготовлялись стандартные металлические заборные пролеты, две жерди снизу и сверху и редкие – такие, что кошка свободно пролезет, и йоркширский терьер тоже, но вот Лабрадор уже вряд ли, – редкие металлические палки с шариками наверху, а также серые бетонные столбики, невысокие, стройные, со скромным тисненым узором в виде очень упрощенного орнамента в стиле модерн. Например, две или три линии с меандрическим загибом. И сквозь эти заборы было видно абсолютно всё: стриженые газоны, гравийные или мощенные плиткой дорожки, кресло-качели под навесом, брошенный мячик, стоящий посреди газона горшок с летним цветком, который на зиму, очевидно, забирали и ставили на веранду.
А еще раньше эти заборы были деревянные и тоже редкие. Открывавшие весь двор, и дом, и окна, в которых по старинной северной привычке то ли вовсе не было занавесок, то ли занавески почти никогда не задергивались.
Говорят, что эта манера – не задергивать занавески – появилась чуть ли не во времена испанского владычества в Голландии. Якобы герцог Альба, опасаясь мятежей и заговоров, запретил голландцам иметь занавески, чтобы патруль, проходящий по улицам, всегда мог лично убедиться, что во всех домах всё благополучно, никто не точит ножи и не чистит шомполом ружья с целью свержения испанской короны. Параноик, конечно, был этот Альба, но приказ приходилось выполнять. А дальше как обычно: всякая гадость и неудобство, укоренившись, становится частью национального быта и даже своего рода ценностью и гордостью. «Честному человеку нечего скрывать», – говорили гордые северяне, сначала голландцы, затем скандинавы, а вслед за ними, возможно, и жители восточного берега Балтийского моря. А может быть, это я всё выдумываю, фантазирую на ходу, и речь шла всего лишь о стиле, о стиле с большой буквы, о пуританской искренности, откровенности и нестеснительности, потому что стесняться в этом скромном и дисциплинированном быту было и в самом деле нечего.
Итак, улица Турайдас шла от улицы Лиенес, пересекая Йомас и Юрас, и выходила прямо к морю. Надобно сказать, что улицы Йомас и Юрас утыкались в Турайдас. Если идти от станции к морю, то они были слева, а справа был узенький выход на проспект Дзинтару. Вообще же улица Йомас упиралась в какой-то выставочный зал, где в разное время был то музей автомобилей, то просто чем-то торговали. А перед ним стоял огромный, диаметром, наверно, метра два медный глобус, который можно было даже вертеть. А дальше, после незаметного поворота на проспект Дзинтару, была главная достопримечательность Юрмалы – концертный зал, очень большой, открытый, но с широким деревянным потолком, так что слушать музыку можно было в любую погоду. А еще дальше, к морю, была маленькая ротонда, кафе, где в свое время был просто бар и можно было взять бокал вина или рюмку коньяка и, пожалуй, больше ничего существенного. А сейчас там очередная пиццерия. И напротив – тоже ресторан. Популярность Юрмалы, наверно, дала много новых рабочих мест, много прибыли, но сильно ее испортила в смысле уюта и романтики: на каждом шагу рестораны и кафе. Хорошо, когда их много, но когда их слишком много, становится тоскливо. А еще тоскливее – от идиотских аттракционов, от этих дешевых плюшевых мишек и тигров, которых дают в награду за меткое попадание то ли стрелой в мишень, то ли мячиком в дырку, то ли камешком в консервную банку. И беда еще в том, что в каждом таком киоске играет музыка. Играет веселая музыка, а на табурете сидит парень или девушка с унынием на лице, потому что к ним никто не подходит и никому не хочется тратить три евро на метание мячика в дырку, для того чтобы в случае удачи получить кособокого плюшевого тигренка стоимостью в лучшем случае один евро. Дураков нет. Но хозяева этих ларьков и аттракционов все-таки пребывают в святой уверенности, что дураки есть. Причем не просто отдельные идиоты, а дураки в количестве, достаточном для получения прибыли от этих дурацких затей.
Кажется, впрочем, что в последнее время этих киосков становится все-таки всё меньше и меньше. Хотя, возможно, что в дело тут вступила не невидимая рука рынка, а административное, а может, даже силовое давление, потому что на улице Турайдас эти шумные киоски располагались как раз против стройки, где на месте полуразрушенных деревянных дач тридцатых годов возводилось нечто по-настоящему солидное, и вполне возможно, что хозяева или, скорее, продавцы этих вилл рассудили: ну кто же это купит? Кто захочет поселиться в доме, напротив которого с полудня до полуночи творится вот такое вот цветное плюшевое безобразие с громкой музыкой, а иногда даже с хлопками, потому что некоторые аттракционы состояли в кидании коротких оперенных стрел в надутые воздушные шарики. Плати три евро – получай три стрелы «Паф! Паф! Третий мимо! Попробуйте еще!», а рядом стоит младенец, который орет: «Еще! Еще!», и нет такого родителя или учителя, который смог бы ему объяснить, убедить его, что за эти три евро можно купить двух тигров, мишек или котиков.
Ясное дело, что нуворишам такое соседство ни к чему. Оно как-то не укладывалось в их представление о благородной сдержанности прибалтийского комфорта, поэтому эти ларечки – во всяком случае, на улице Турайдас – почти совсем исчезли. Хотя, наверно, какие-то упорные души остались до сих пор.
Но оставим эту битву титанов и посмотрим вперед, на море. Еще десяток шагов, и мы подходим к главному спуску, к главному выходу на пляж. Нигде, впрочем, не было написано или обозначено, что этот выход главный. Но как-то так получилось, что он был самым солидным, каменным, двукрылым, с каменными скамейками, где так удобно было присесть, чтобы отряхнуть песок с пяток, обстучать туфли или вообще надеть носки, после того как полчаса шлепал по кромке залива, заходя босыми ногами в холодное море, и с небольшой, но тоже очень монументальной смотровой площадкой. В какой-то год на этой площадке поставили бар в виде высокого остроконечного шатра, прозрачного (вместо стекол была пленка), а с внутренней стороны каменной ограды смотровой площадки поставили столики. Это было ужасно. Визуальная катастрофа. Раньше, когда шел по Турайдас к морю, видел только каменный парапет спуска и несколько флагштоков, а дальше небо и залив, и это было прекрасно. И вдруг какая-то пошлая башенка не башенка, домик не домик, в общем, точка общепита, которая заслоняла небо и море. Слава богу, через год ее сняли.
