Капитализм, конечно, дерьмо. Я хоть и не левак, но говорю это с полной убежденностью. Да, капитализм – дерьмо, но он всё же иногда, при благоприятных обстоятельствах, способен совершенствоваться. Например, снести это безобразие.
Но я как-то сильно отвлекся.
Я-то говорил о том, что было лет тридцать, а может, даже больше, тому назад, когда все эти полуразрушенные домики еще были как будто бы в полном порядке, и в них располагались корпуса вполне советских санаториев и домов отдыха, названных именами местных комиссаров. Санаторий имени Фабрициуса, например. Других не запомнил. Или Дом отдыха ДКБФ. Знаете, что такое ДКБФ? Ни за что не догадаетесь. Так и быть – дважды краснознаменный Балтийский флот. Смешное выражение «дважды краснознаменный». Я раньше думал, что «краснознаменный» – это значит просто красивое прилагательное, вроде «золотопогонный», «беззаветный», «отважный», «благородный». Нельзя же быть дважды благородным или трижды отважным. Но нет, «дважды краснознаменный» – это всего лишь дважды награжденный орденом Красного Знамени. Сейчас на месте одного корпуса санатория ДКБФ находится самый дорогой отель «Балтик Бич». Он эдаким кораблем смотрит на залив. Позднесоветский авангард, семидесятые годы. Разумеется, всё внутри перестроено и отделано под пять звезд. Другие корпуса до сих пор пусты. Вполне солидные каменные здания стоят вдоль берега в некотором отдалении и ждут своего часа.
Так вот, в те времена, когда в этих деревянных домиках еще была советская санаторно-пансионатская жизнь, если идти от станции Майори по Лиенес и свернуть на Турайдас, то справа, не доходя до глобуса, о котором я уже говорил, – глобуса, в который упиралась улица Йомас, так вот, не доходя до глобуса, был Дом творчества художников. Это было довольно большое здание, четырехэтажное. Солидный гостинично-пансионатский корпус, с балкончиками и со столовой внизу. А рядом, метрах в ста, было совсем другое здание, с огромными окнами. Там были мастерские художников. Потому что, ясное дело, писателю для творчества нужен только письменный стол, а Дом творчества кинематографистов (я и в таких бывал) – это вообще смешно. Это просто дом отдыха. Потому что не станешь же там устраивать съемочные площадки, павильоны и монтажные цеха! Так что кинематографисты в своих Домах творчества творили, что называется, в уме, вынашивали планы и набрасывали их в блокнотах. Ну а также предавались творческому общению. Видите, какой я благородный и сдержанный. Я не пишу: пьянствовали и трахались. Тем более что мнение о разврате и алкоголизме среди творческой интеллигенции чрезвычайно преувеличено, ну просто раздуто до невозможности. На самом деле художники, писатели и кинематографисты, вместе взятые, по части пьянства и разврата никогда не угонятся за обыкновенным бараком в фабричном предместье. Это я вам говорю совершенно ответственно как человек, проводивший не только социологические опросы, но и многолетние полевые исследования в предместьях и бараках. Шутка. Хотя на самом деле чистая правда.
– Зачем нужно это длинное, совершенно никчемное описание? – спросил мальчик.
– Совершенно незачем, – сказал я. – Незачем!
Мальчик, мне показалось, обиделся.
– Ага! – сказал дядя. – Дом художников! Как же, как же!
Однажды Лиза с Машей поехали в Дом художников, а Дима остался в Москве, но потом все-таки поехал к ним на неделю. Ах, какие тогда были длинные сроки отпусков и отдыхов! Двадцать четыре дня – это же с ума сойти! На неделю – это казалось очень мало. Буквально на чуть-чуть. А вот теперь люди за границу ездят на шесть дней, пять ночей, и им кажется, что так и надо. Впрочем, может быть, действительно так и надо. Вот в Америке, например, ровно так и есть, и поэтому они чемпионы по валовому внутреннему продукту, инновациям и ударной мощи вооруженных сил. Но всё равно тяжело.
Я помню, как одна моя американская подруга плакала, да, да, по-настоящему плакала – слезы градом, потому что из-за какого-то фатального обстоятельства – кажется, ее сын поступал в университет, но с чем-то там ошибся, то ли не рассчитал, то ли не посмотрел примечание в расписании, – в общем, в результате она, чтобы везти его на экзамен, вынуждена была истратить один день из своего законного годичного оплаченного отпуска. А этих дней всего было семь, и она горько плакала, потому что вместо семи дней на берегу в шезлонге, с закрытыми глазами, забыв про всё и ото всего отключившись, ей оставалось только шесть, и она громко плакала. Я чуть не заплакал вместе с ней. И сказал: «Да брось ты всю эту байду! Хватай своего мужа и едем в Россию! Работа будет и отпуск уж по крайней мере не семь дней. А если я тебя в университет устрою, а я могу, и у тебя же вон какая специальность (у нее действительно специальность была редкая и востребованная), то вообще оплаченный отпуск – два месяца. Соображаешь? Два месяца оплаченный отпуск! Плюс на время зимней сессии, фактически весь январь без аудиторных часов. Так, показаться пару раз на кафедре, отчеты заполнить, экзамены принять». У нее сразу высохли слезы, и она зло засмеялась и сказала: «Нет уж, спасибо! Мы уж как-нибудь». Мне даже стало немножко обидно за свое многострадальное отечество, которое щедро позволяет своим гражданам бездельничать и перебиваться с хлеба на квас, считаясь при этом интеллигентами, интеллектуалами, а порой даже культовыми фигурами. Дает возможность работать на пяти работах одновременно, брать работу на дом и вообще жить. Просто, понимаешь ты, жить! Ни в чем себе не отказывая. А вот люди этого не ценят. И выдумывают какие-то странные причины, вроде свободы слова, конституции, уровня ВВП и прочих, как мне тогда казалось, абстракций.
– Итак, – продолжал дяденька, – Дима остался в Москве. Что-то он там делал, но потом не мог вспомнить что. Это были странные годы, когда он сам не мог точно сказать, чем он, собственно говоря, занимался. Что-то писал, но что, кому и за какие деньги – у него начисто вылетело из головы, хотя иногда он пытался припомнить. Но всякий раз останавливался. Потому что «припомнить» – это отдельное предприятие. Лезть в шкаф, доставать оттуда чемодан, где сложены ежедневники прошлых лет, найти ежедневник за нужный год, предварительно вспомнив, какой это год был, и дальше из записей о звонках и встречах попытаться составить себе хоть какое-то представление о том, чем же он, собственно, в этом году занимался, «что он делал для житья», как говорят англичане: what did he do for a living. Вернее, «для прожитья».
Но это было бы слишком долго и хлопотно. Бог с ним.
Итак, Дима болтался в Москве. Жил с мамой на даче, ездил в Москву с кем-то встречаться – забыл, с кем и зачем, – но потом поехал к своим.
Билет на поезд Диме доставал один знаменитый актер, друг покойного папы. Он позвонил в воинскую кассу Рижского вокзала, и там Дима, выстояв сравнительно небольшую (всего каких-то десять человек) очередь, получил свой билет. Интересно, что поездов тогда было столько же, сколько сейчас, во всяком случае, на рижском направлении. И билеты соотносительно с зарплатой стоили не так уж сильно дешевле, и однако тогда покупка билетов была отдельным приключением.
Касса была воинская, и купе тоже было воинское. Там ехал полковник со своим сыном-лейтенантом, который только что окончил училище и ехал в Ригу к месту службы. И еще юная бело-розовая девица, так примерно восьмиклассница, офицерская дочь. Полковник угощал всех портвейном и докторской колбасой. У него были странные значки в петлицах. Дима спросил, что это такое. Полковник ответил: «Трубопроводные войска». Дима первый раз услышал, первый раз узнал, что такие бывают. Полковник рассказал, что у трубопроводных войск две задачи. Первая – быстренько проложить трубопровод, а вторая – охранять существующие трубопроводы от возможных диверсий. Дима очень уважительно подумал о нашем Генштабе, потому что сам бы ни за что не догадался учредить трубопроводные войска. Хотя после объяснений полковника понял, что они в наше время абсолютно необходимы.
Полковник спросил Диму, к каким войскам он имеет отношение. Дима честно ответил, что получил в воинской кассе билет по блату. «Ну и хорошо, – развеселился полковник. – Это правильно».
Лиза и Маша встретили Диму очень ласково, они стали гулять, болтать и вообще всячески развлекаться. Ходили на рынок, покупали у армян большие сочные персики, и дочь рассказала, что один армянин-торговец угостил ее персиком. Дело было так. Они гуляли по рынку, дочка попросила персик, а Лиза сказала… – уж не знаю, правду она сказала или просто хотела приучить ребенка к скромности, беря пример с Димы, который по части спартанского воспитания своей дочери был просто зверь? – так вот, она сказала дочери: «Нет, нет. У нас денег нет». И тут торговец поманил Машу пальцем (она была очень хорошенькая, с золотыми волосами, светлоглазая) и вручил персик: «Кушай, девочка!» Кажется, Лиза сказала, что вот, мол, у нас сейчас денег нет, а приедет папа и привезет. Потому что на следующий день Маша очень осторожно намекнула, обтекаемо спросила, привез ли папа – то есть Дима – с собой денег. Дима сказал: «Да, а что?» «Тогда давай пойдем на рынок за персиками», – сказала дочь. Вот тут Лиза рассказала Диме всю эту чепуховую историю про дареный персик, и Диме почему-то вдруг очень жаль стало свою девочку. Вдруг в его расчетливом сердце проснулось простое желание сделать своему ребенку приятное – купить чего-нибудь вкусного, подарочек подарить и всё такое.
