Шок постепенно прошел; я привык к супермаркетам. Поэтому подарок для похода в гости выбирал совершенно спокойно, не перемножая франки в рубли. Сначала купил бутылку с надписью «VINE», подумав, что Жак обрадуется вину. Потом взял белоснежный торт, чтобы порадовалась его жена. Когда пришел в гости, Жак удивил меня тем, что на книжных полках стояли русские классики, а рядом висела гитара (на которой, как оказалось, он играл виртуозно). Конечно, Жак выразил удовольствие по поводу бутылки. Однако выяснилось, что это не вино, а уксус. На этикетке было не «VINE», а «VINEgar». Я огорчился, но Жак, посмеявшись и потрепав меня по плечу, выставил на стол три бутылки виноградного вина. Когда мы поели лягушачьих лапок, жена Жака вспомнила о торте. Она открыла коробку. Я пришел в ужас: торта не было. То есть он вообще-то был, но весь растекся по дну коробки. Это оказался не торт, а огромное мороженое! Тут хозяева стали хохотать, и мне ничего не оставалось делать, как присоединиться. Мы взяли ложки и стали наперегонки хлебать прямо из коробки.
Разных казусов во время пребывания во Франции случилось немало. Как-то раз купил в рыбном магазине какую-то еду, нарезанную кружочками. Поскольку пакет был с надписями на французском, я не знал, что купил, но думал, что это кусочки рыбы. Открыл пакет и попробовал: противный вкус сырой резины. Решил сварить. Но сколько ни варил, кусочки оставались резиноподобными. Тогда стал жарить. После долгой жарки в масле кусочки потемнели, но стали гораздо жестче, а вкус был как у бумаги. Тогда я посыпал их солью и, давясь и запивая пивом, героически съел. Назавтра из любопытства спросил Жака и Мишеля, чего это я съел. Они подробно расспросили, какой был пакетик и что в нем было, а потом радостно сообщили, что это была морская змея. Я с трудом подавил рвотный рефлекс.
Другой случай чуть не испортил мне чудесные прогулки по Парижу. По субботам я обычно ездил туда на экскурсии по музеям. Однажды после дождя брел по Елисейским полям, смотря под ноги, чтобы не попасть в лужу и не вляпаться в кучки экскрементов, обильно усеявшими тротуар собачьими и кошачьими любимцами парижан. Попутно отмечу, что Елисейские поля это никакие не поля, а обычный городской проспект. Глядя под ноги, вдруг увидел на асфальте 100-франковую купюру. Она была мокрой, но целой. Поскольку улица после дождя была пустынна, то я с чистой совестью положил банкноту в карман. Вот тут-то и началось… Я перестал любоваться Парижем. Инстинктивно всё время смотрел под ноги. В результате нашел несколько монет, зажигалок и прочей фигни. В Орсе, идя на работу и с работы, тоже неотрывно глядел вниз. Самому над собой было смешно, но глаза сами собой уставлялись под ноги. Кончилось наваждение весьма прозаически: подняв какую-то коробочку, обнаружил в ней использованный презерватив; интерес к поискам сокровищ пропал.
В первый месяц во Франции я испытал еще один шок: от порно-индустрии. В СССР слово «секс» звучало почти как мат, а тут секс был образом жизни. Глянцевые обложки порножурналов, эротические фотки в витринах магазинов, порно-видеосалоны и интим-магазины буквально наводнили Париж. Эротика – нагие женщины; порнография – нагие хрюшки. Крутая порнография – живые кадры мусорной свалки будущих анатомических препаратов. На некоторых парижских улицах вечерами выстраивались колонны алчущих проституток. Среди них было много стервозных профессионалок, словно хищных птиц, высматривающих добычу. Вообще есть два рода шлюх: профессионалки и просто шлюхи – шлюхи по зову сердца. Тогда мне и в голову не могло прийти, что когда-нибудь Москва тоже станет большим борделем. Еще я увидел, что на Западе все красотки – на панелях, а все страшилки – в университетах.
Вот все восхищаются: «Ах, Лувр! Лувр!». Да ничего особенного по сравнению с Эрмитажем. Наши цари не скупились; в Эрмитаже всё золотое – золото, всё алмазное – алмазы. А Лувре кругом липовая позолота, всё какое-то экономно-скупердяйское. Живопись в Лувре тоже не вся хороша. Мазни навалом. Как я отличаю живопись от мазни? Проще простого: живопись мне нравится, а мазня нет. Два универсальных критерия в любом виде искусств: «нравится» и «не нравится».
К примеру, Рубенс. В Лувре в самом большом зале висят несколько его преогромных картин с пышнотелыми тетками. Все тетки – на одно лицо и с одинаковой фигурой; все картины – как картинки из серии на тему «найди 10 отличий». Каждое такое полотно Рубенс малевал со своей рыжей любовницы шутя, за пару дней. В общем, халтурил мастер помаленьку на королевских заказах. А ведь халтуру тоже надо делать хорошо.
Или вот еще: «Джоконда». Когда я в Лувре добрался до нее, меня постигло разочарование. Картина оказалась маленькая, размером всего 50 см. Она находилась за толстым стеклом, которое отсвечивало неприятным бликом. Краски на полотне виднелись тускло. Абсолютно статичная Джоконда безучастно смотрела куда-то в пространство. Никакой таинственной загадочной улыбки я не углядел. Картина как картина, каких в Лувре сотни. Перед ней, как перед иконой, стояла восторженная толпа. Что в ней такое видят? Может, неимоверную стоимость картины?
Во Франции я заработал кучу денег. У мужчины голова и руки – чтобы зарабатывать (у женщины – чтобы считать им заработанное). Деньги я вез домой в конвертиках: в одном франки, в другом доллары. Таможенник в Шереметьево-2, увидев в декларации сумму, попросил показать. Я вытащил из кармана оба конвертика и отдал. Он приоткрыл их, неловко перевернул и уронил. Доллары и франки рассыпались по столу и полу. Публика в очереди приятно оживилась. Как говорится, при виде больших денег даже статуя нервно глотает слюну. Таможенник и я стали собирать упавшие деньги, а очередь бросилась нам помогать. Удивительно: ни одна банкнота не пропала!
Из Франции я привез еще кое-что, получше денег: научные результаты, а также письмо Жака директору Института с предложением о сотрудничестве. Письмо я отдал в дирекцию. Там оно благополучно затерялось…
Худшее из бед это когда у человека ум есть, а мудрости нет. В молодости, чувствуя себя время от времени полным придурком, я мучительно размышлял, как же сделать так, чтоб поумнеть? Вирус глупости заразителен, а посему – надо предохраняться. Чем? Мудрыми мыслями. Читатель! Хочешь стать мудрым? Если да, то знай, что немного ты уже помудрел. Где ищут мудрости, там возникают красота и умиротворение; а где не ищут, там всё превращается в грязь. Однажды мне в руки попала книжечка «Золотые россыпи». Это был сборник изречений великих людей, среди которых были Пушкин и Вольтер, Эпикур и Хайям, Шекспир и Конфуций… «Вот! Вот то, что мне нужно! Вот где духовный эликсир жизни!», – обрадовался я. Началось увлечение мудрыми мыслями.
Я стал читать сборники изречений, философские книжки и тому подобное. Выискивал интересные фразы и выписывал их в записную книжечку. Надеялся таким путем с годами поумнеть. Не получилось. Но интерес к афоризмам («афоризм» – от греческого слова афорисмос – краткое изречение) из увлечения перерос во вторую профессию. Я стал афористом (но это не значит, что жизнь не удалась).
Афоризм, как анекдот в пару строк, не дает скучать. Надо сказать, что в советское время афоризмы и пословицы издавались редко; это был дефицит. Дефицит – запретный плод социалистического рая. Я всяческими путями доставал нужные книги: покупал на черном рынке, брал в библиотеках, выпрашивал у знакомых. Обычно качество книжек было слабое. Составители сборников, конечно, проделали громадную работу по извлечению оригинальных мыслей из моря литературы, а авторы монографий – по созданию собственных крылатых мыслей; вместе с тем, они не всегда имели мужество «просеять» полученный материал. Жемчужины мыслей в подобных книгах были затеряны в груде изречений тривиальных, плоских, скучных.
Скучны они были до зевоты. Составители и авторы руководствовались принципом «чем больше – тем лучше», не уделяя пристального внимания качеству. Не менее трети объема сборников занимали изречения классиков марксизма-ленинизма. Это не зверствовала цензура. Это каждый составитель, опасаясь «как бы чего не вышло» и демонстрируя лояльность режиму, сам «унаваживал» свое произведение.
Приходилось, стараясь не заснуть, упорно продираться через сотни страниц белиберды, чтобы в какой-то момент обнаружить (как находит петух в навозной куче) драгоценное зерно мысли. Сначала я делал выписки в тетрадь, а потом стал печатать на пишущей машинке (компьютеры были в СССР такой же безнадежной мечтой, как коммунизм).
Через несколько лет накопилось 3000 избранных афоризмов. Когда появились деньги (после работы на синхротроне во Франции), я решил на свои средства издать сборник. В то время стали появляться частные издательства. Нашел профильное. Его возглавляла женщина-директор, которая была одновременно редактором, корректором и бухгалтером. Составили договор, согласно которому она бралась в течение полугода выпустить книжку тиражом 30 тысяч экземпляров, причем, оплатить тираж нужно было заранее. Рука редактора всегда в кармане автора. Я заплатил тысячу баксов. В то время это были Деньги.
