Воздух был теплым, солнце тускло горело и багровело на бледном небе. Сухие листья недвижно лежали на темной земле. Туман скрывал все рваные края центра города, оставляя торчать лишь высоченную башню.
Грым любил прогуливаться по этой местности. Эта прогулка давала хороший расслабляющий эффект его уставшему мозгу, перегруженному житейскими неурядицами и политическими соображениями.
К житейским неурядицам он относил постоянные понукания и нравоучения родителей – по поводу его политического бессилия, и отсутствие постоянной сожительницы.
Он с легкостью заводил знакомства с дамами не очень строгих нравов, которых находил в ресторанах и кафе. Знакомства переходили в более-менее серьезные отношения, продолжающиеся несколько недель, или – в лучшем случае – два-три месяца. За два года своей политический карьеры он поменял множество таких сожительниц, и ни одно из этих сожительств не доставило ему желаемого удовлетворения, не считая, конечно, регулярных плотских удовольствий и удовольствий от посещения шикарных ресторанов и совместных туров в экзотические города.
Во всех этих знакомствах не было бы никакой необходимости, если бы у него была постоянная женщина, которую он любил бы всей душой и сердцем. И знать не знал бы он этой щемящей тоски, которая, впрочем, при расставании с очередной пассией была менее ощутимой, чем при сожительстве с ней, и не приглушал бы свои возбужденные нервы антидепрессантами.
Так могло бы быть, если бы от него не ушла Катя…
Катя ушла от Дмитрия ровно за день до того, как он стал депутатом Городской Думы.
Он не один сожалел об этом. Сожалели об этом и его родители, и тетка со своим мужем, и бабушка Агафья.
Бабушка Агафья была настолько потрясена, что однажды заявилась к Кате домой с целью уговорить ее вернуться к Диме. Разговор был коротким и, как и ожидала Агафья Алексеевна, беспочвенным.
Коротко поговорив с девушкой о деревенской жизни, Агафья Алексеевна спросила у нее разрешения задать ей личный вопрос. Катя, предугадывая тему вопроса, нахмурилась: – То есть, поругать меня. Так?
– Вовсе нет, дочка! Вовсе нет! Вовсе нет, Катя, – в очередной раз повторила старушка, с силой сдерживая предельное волнение. – Разве я право какое-нибудь имею ругать тебя!.. Просто мне не очень понятно – почему ты от него убежала…
– Вы ведь сами своих дочек учили: «без любви – не жизнь»…
– Это да, это да… – Старая женщина уже почти успокоилась, но говорила отрывисто, немного запинаясь. – Ты, конечно, сама себе хозяйка, но он ведь…
– Он! – гневно перебила Катя. – Хорошо проявлял эмоции, но не любил. Поверьте. И вообще, как может глупый человек любить?..
– Это ты тоже права. – Тяжело вздохнула Агафья Алексеевна, суетливо поправляя воротник пальто. – Мальчик, конечно, не очень умный, но он ведь все-таки…
– Растет! – снова перебила девушка. – Я не считаю это ростом! Вы – как хотите, а я – не считаю! Как можно расти, занимая место, на котором даже не знаешь, как сидеть!.. Вы уж не обижайтесь, бабушка Агафья, я не могу так.
– Я понимаю, Катя. Что ж я, из ума выжила, что ли… Ну ладно, всего тебе хорошего.
Провожая Агафью Алексеевну, Катя попросила ее обращаться за помощью, если будет надобность, и еще раз попросила не обижаться.
Пройдя где-то с километр, Дмитрий Сергеевич развернулся и побрел в обратную сторону. Прогулка немного успокоила его, но мысль о том, что надо наведаться к родителям и выслушать недолгие безобидные нотации, вызывала легкое неприятное ощущение. Поглядев по сторонам, Грым заприметил неподалеку небольшое кафе, и, ускорив шаг, двинулся к нему – с целью заглушить неприятное ощущение небольшой порцией хорошего коньяка или виски.
Агафья Алексеевна шла быстро, часто и сильно дыша. Эта отдышка была вызвана не столько ее спешкой, сколько душевным волнением – оттого, что внук вчера приехал к ней в обществе девицы легкого поведения. Чтобы как-то унять неприятное волнение, бабушка решила наведаться к соседке, и специально сидела у нее четыре часа, терпеливо выслушивая не очень интересные истории о внуках, кавалерах из далекой молодости, и о теперешнем президенте, который.
Отворяя калитку, бабушка посмотрела в окна своего дома и, завидев там накрашенную девушку в коротком пестром платье, резко и тяжко выдохнула.
– Где ты была, бабушка? – обратился к старушке внук, выходящий из дома.
– Где надо, там и была. – С обидой ответила Агафья Алексеевна. – Твоя цаца еще не убралась?
– Нет. – Не сразу ответил Дмитрий, виновато потупив глаза. – Бабушка, поверь, я тоже ее не люблю. Тяжелая моральная нагрузка заставляет меня расслабляться в обществе этих цац.
– Может быть, может быть. – В этот раз бабушка ответила спокойно, но с плохо скрываемым раздражением.
В доме хозяйку ждала еще одна небольшая неприятность: на столе, помимо тарелок с пловом, фруктами, красовалась резная заморская бутылка с остатками бледно-желтого алкоголя на донышке.
Вошедший следом за Агафьей Алексеевной Грым тут же пояснил: – Бабушка, это я просто сегодня разгружаюсь: завтра с утреца у меня важная встреча – с моими бывшими коллегами по железному труду.
– Слава Всевышнему, хоть завтра пообщаешься с нормальными людьми…
– Ты считаешь, с нормальными?
– Да уж понормальней, чем твои депутаты-трутни!
Дмитрий ненадолго задумался. На этот мимолетный умственный труд его спровоцировала ассоциация: нечто подобное о его бывших коллегах-шоферах говорил ему Антон Лукавцев.
Как-то – еще в период своего слесарного прошлого – Дмитрий сказал Антону, что с удовольствием пристрелил бы большую половину своих коллег-рабочих. На что Лукавцев с полной серьезностью сказал ему: «Не стоит, Димка-бимка! Эти твои батоны, козлики, полторухи, бузуны необходимы человечеству. Они, конечно, гадкие индивиды, но они и не социопаты. Они необходимы социуму – как сорняки, с которыми познаешь цену простой травы и земли, когда выкорчевываешь их корни и обкалываешь об них руки!»
Подумав с полминуты, Грым решил, что и Лукавцев и бабушка Агафья в какой-то мере правы. Тут же в его притупленном сознании созрел не очень приятный для него вопрос: в какой мере они неправы? Этот вопрос созрел из ничего, и немного подпортил настроение Дмитрия, из-за чего был поставлен в разряд нетрезвых вопросов, засоряющих интеллект, и мгновенно забыт. Чтобы заглушить неприятное ощущение от этой неприятной деятельности своего подсознания, Грым прямо из горлышка бутылки выпил остатки из резной бутылки. Потом зашел в другую комнату, где находилась та самая цаца, вызвавшая бурную неприязнь его бабушки.
Девушка лежала на кровати, лениво поглаживая свесившейся рукой бахрому одеяла. Услышав скрип двери, она лениво перевернулась на спину и заунывным альтом проговорила: – Жаль, конечно, что здесь сходить некуда…
– Только вчера приехала, и уже скучно без кабачков и дискотек? – С неприязнью спросил Грым.
– Нет, просто как-то тоскливо.
– Тоскливо?.. Выйди в сад, прогуляйся. Или тебе это не катит?
Гламурная женщина на минуту задумалась. Потом с тоской промолвила: – Да. Я, видать, совсем испорченная. А мне всего лишь двадцать два годика…
– Так исправляйся, пока не постарела. – С улыбкой сказал Дмитрий. – Старость – не за горами. Мне вот всего тридцатничек, а я уже ощущаю себя старым.
– Ты и смотришься каким-то старым. – С невинной улыбкой сказала цаца, и, заметив, как блеклые глаза её ухажера яростно блеснули, тут же поправилась: – Ты просто передозировался. Ты так всегда выглядишь, когда перепьешь немножко.
– Да, я почти один литровую бутылищу умял.
Сказав это, политик посмеялся сам себя и пристроился возле цацы, забыв о бабушке, которая готовит ужин на кухне. А через минуту и вовсе забыл обо всех правилах приличия, забавляясь со своей временной сожительницей безо всякого стеснения и не сдерживая самых низких порывов.
Дама Дмитрия оказалась не совсем испорченной. После ужина она предложила Агафье Алексеевне помочь ей помыть посуду, чем приятно удивила старушку. Бабушка покосилась на руки девицы с длинными ногтями, раскрашенными всеми цветами радуги, и с трудом заставила себя мило улыбнуться: – Ну, если очень хочешь – пожалуйста… Грым некоторое время с блаженной улыбкой наблюдал, как его девушка помогает старой женщине. Потом пошел в сад. В саду он смотрел на благоухающие поздние цветы и мечтал о скором будущем – то есть, о повышении в своей карьере, которую, как уже известно, делал не он сам, а делали ему Ирина Владиславовна, Василий Валерьевич и несколько его приближенных. На душе у него был покой и блаженство. В такие моменты он пробовал сочинять стихи. Вот и сейчас ему в голову пришел стих:
Здесь вот, в бабушкином саде
Я любуюсь розой чайной
В предночной звездной прохладе,
В эйфории чрезвычайной
Это незатейливое стихотворение показалось ему довольно неплохим. Он даже решил записать стих в одном из своих блокнотов. Всего блокнотов у него было три: один – для записи информации, которую Ирина выделяла красным маркером, второй – для умных мыслей, третий – для стихов.
Запечатлев поэтические строки в блокноте, Дмитрий Сергеевич решил прогуляться по двору. Подойдя к хлеву, он поймал себя на мысли, что все еще хочет заглянуть в него, несмотря на то, что там нет никакой живности.
