…Государь всматривался в свой сон, ничего в нем не понимая. Из глубины раскаленных магм, со Дна поднималось на поверхность планеты довольно странное существо, ужасающее своей двойственностью. Голова у существа была благообразной, вполне человеческой и даже симпатичной. Монгольский прищур узких глаз выдавал ум, пусть и лукавый, но это даже лучше, чем угрюмый идиот с неразборчивой дикцией, который вылез вслед за ним. Кому нужна прямота топора, выдающего себя за энциклопедиста и корифея всех наук? Этот же, лукавый и лысый, был даже остроумен, любил Бетховена, понимал кое-что в политэкономии, а над «Палатой № 6» господина Чехова рыдал в полный голос. Его интеллигентность многих вводила в заблуждение, и прежде всего самого носителя этой интеллигентности: кто я, спрашивал он себя, и как это я попал в подобную передрягу? Однако тело под головой было нечеловечески гигантским, с многочисленными щупальцами, отростками и присосками. С изумлением Николай Александрович узнал в чудовище симпатягу Ульянова, и сердце во сне сделало мучительный перебой: да верить ли своим глазам? Тот ли это Владимир Ильич, умеренный коррупционер с круглым животиком, который и себе возьмет, и России кое-что оставит?.. Нет. Не может быть! Его заколдовали и превратили в гигантское насекомое!..
Но это был именно он – Владимир Ильич. При нем сын восстал против отца и брат пошел на брата. Он, как Христос из Евангелия от Матфея, сказал: не мир пришел Я принести, но меч! Началась величайшая смута. В гражданской войне всех против каждого не могло быть победителя и не могло быть опоры. Но опора все-таки нашлась вопреки ожиданиям.
В несколько месяцев кожаный Лейба, у которого даже галифе скрипели, как несмазанные петли, из дезертиров, бандитов и оковалков, умеющих лишь браниться и играть в очко, сделал боеспособную армию, по-видимому, лучшую в мире. Этот бывший сброд, эти любители, неумехи, вечные неудачники, лентяи и тунеядцы, порубили в капусту асов военного дела из Белой гвардии, и Лебединый стан, общипанный и жалкий, разлетелся по всему миру, плача о своей горькой участи. То же самое они сделали и с Антантой. Случилось военное чудо, осмыслить которое в полной мере не представлялось возможным. Троцкий не был Александром Македонским, в стратегии не разбирался, в оружии знал лишь спусковой крючок, но из-за слабого зрения часто стрелял мимо, рискуя укокошить зазевавшуюся ворону. Говорили, что чудо произошло из-за строгой дисциплины внутри войск, граничащей с террором. Но в этом была лишь малая часть правды. Полной же правдой было то, что люди вдруг узнали цель, за которую не стыдно умереть. Давние полузабытые слова Христа о Царстве Божием и Правде его, которые надобно искать, а все остальное приложится, отлились вдруг в лапидарный лозунг о свободе, равенстве и братстве для всех трудовых людей. Это братство требовалось восстановить внутри страны. Это братство насаждалось далеко за ее пределами. И если бы на Луне жили люди, то красноармеец, конечно же, высадился бы на нее с тем же плакатом о свободе и пением «Марсельезы» в безвоздушном пространстве. Идея традиционной Империи умерла. Неумные феодалы, канонизированные посмертно и машущие копьями при жизни… что может быть пошлее? Ну куда тебе весь мир? Сиди, убогий, в своем околотке и не высовывайся!..
Вместо имперской идеи возникла идея Республики труда на всей земле, все завертелось и запрыгало вокруг нее, но экономика внезапно умерла… Она лежала на железнодорожных путях бездыханно, как мамонт, и ее оледенелые останки разносили мародеры по холодным деревням – кто принесет колесо от железнодорожного вагона, кто шпалу, кто трубу от паровоза. Вещи-то нужные в хозяйстве, необходимые. Шпалой можно растопить печь, трубу можно поставить на крыше, только с колесом непонятно… куда его девать? Пусть лежит себе во дворе, это колесо, авось сгодится на что-нибудь в будущем.
…Царь всматривался в толщу времени, где его сон был похож на большое увеличительное стекло, и не переставал ужасаться.
В опустошенной войной России Ульянов решил вдруг восстановить ограниченный капитализм. Он, по-видимому, осознал, что коммунизм является прежде всего литературой. Иногда неплохой, но чаще всего – трескучей. И претворять литературу в жизнь – занятие не только жестокое, но и опасное для самого претворяющего. Нужно было не насиловать действительность, а смотреть и слушать, что этой действительности нужно и куда она, эта действительность, идет. Производитель в деревне и городе был лишь придушен, но не убит. Память о довоенном развитии, навыки практической работы еще сидели в глубине людей, заменяя инстинкты или сливаясь с ними. Получилось, как с армией Троцкого, быстро и крайне эффективно. Рост зерновых превысил довоенный уровень уже в третий год реформы, золотой рубль покончил с гиперинфляцией, став надежной мировой валютой. В магазинах с забитыми, как на войне, витринами появились элитные дорогие вина, а сами витрины, избавившись от досок, заиграли всеми цветами потребительской радуги. В страну наехали американцы, которые первые установили с Советской Россией дипломатические отношения. Они несли с собой идеи индустриального развития и специфических совместных предприятий, которые назвали концессиями. Распределительный социализм приказал долго жить. На смену ему шло меньшевистское понимание марксисткой догматики: без бурного развития производительных сил и производственных отношений невозможен коммунизм будущего. Без развитого капитализма нет развитого пролетариата. Следовательно, нет и социализма, куда можно войти всем человеческим общежитием. «Мы, конечно же, провалились», – сказал Ильич во сне, имея в виду классический коммунизм, и тем самым приблизил собственную кончину.
И тогда все рухнуло во второй раз. И рухнуло еще более серьезно, чем в феврале 1917-го… Николай Александрович напрягся во сне, пытаясь разобраться в видении, которое бушевало в его сознании, как детский калейдоскоп, постоянно меняя конфигурацию фигур и образов.
Ульянов был арестован под предлогом болезни, которую спровоцировали несколько выстрелов в упор, сделанных с близкого расстояния. Стрелявших было двое, их фамилии знали в партии, но обоих не репрессировали. Они фигурировали на процессе эсеров в 1924 году и благополучно проработали в органах НКВД до середины тридцатых, сгинув в кровавых чистках как опасные исполнители чужой воли. Покушение свалили на полуслепую женщину, бывшую каторжанку, которая переходила улицу с поводырем и мало что понимала. Ильич, как былинный богатырь, неожиданно оправился, но с понятием физического здоровья его было покончено навсегда. После инсульта, спровоцированного выстрелами, он был отрезан от внешнего мира на небольшой даче под Москвой. Властью в стране завладели три расторопных человека, активно помогшие своему вождю справиться с болезнью и навсегда отправиться в мир иной. Они же предложили идею бальзамирования покойного, чтобы ни одна экспертиза в мире не могла бы опознать в его теле медленно действующий яд. Ограниченный капитализм по Ульянову не входил в их планы, так как гарантировал экономическую основу гражданской свободы. Литература снова вышла с обочины на главную дорогу, вытаптывая живые побеги и заменяя их искусственными цветами, под которыми были лишь идеологические восклицания. Понадобился террор, небывалый в новейшей истории, чтобы эти восклицания донести до каждого и навсегда впечатать в мозг.
Но страна еще шевелилась. Еще был жив патриотизм и внеклассовое понимание того, что не хлебом единым жив человек, так же, как не коммунизмом единым он существует. Разразилась война с Германией, с еще одной страной, стоявшей всецело на художественных рельсах. Если русский большевизм явился наиболее полным воплощением национальной литературной идеи о всеобщем братстве, то Германия работала с романтизмом как стилем и дошла с ним до последних результатов. Во главе государства оказался человек, который последовательно воплощал в жизни литературные сюжеты собственного народа и постепенно терял представления о реальности. Прочтя у Гёте о гомункулусе – совершенном человеческом существе, выращенном в пробирке, этот германский лидер стал растить его в реальной жизни, назвав истинным арийцем и не предполагая, что пробирка может однажды треснуть и разлететься в куски. Романтизм требовал связи с потусторонними силами, и вся верхушка Рейха вдруг впала в угрюмый и темный мистицизм. Этот же литературный стиль звал Маргариту – невинную чистую девушку, что должна сойтись с Фаустом, погубив собственную душу. Такая девушка была найдена, и связь ее с лидером Рейха превратилась для обоих в многолетнюю пытку. Наконец, венец романтизма как стиля – самоубийство «юного Вертера» – произошло в бункере под землей, причем носило коллективный характер. Наверху грохотали русские танки, страны, которая путем немыслимых жертв, казалось, искупила грехи мира, и вот-вот наступит «тысячелетнее царство праведных», которое звали евреи.
