Ознакомительная версия.
– Так вот, по поводу вечера, – подтвердил мужчина мысли женщины. – Я думаю, что, поцеловав свою принцессу и пожелав ей спокойной ночи, ты можешь смело оставить ее на попечение бабушки и приехать ко мне. Ужин при свечах, красивая музыка – романтика, ты не считаешь?
Что бы ни считала Маргарита, она была уверена в одном: ни у Алисы, ни у мамы такая ситуация энтузиазма не вызовет. Алиса обозлится и не преминет заявить, что «даже в такой день…». И не важно, что до вчерашнего вечера Маргарита в течение трех недель все вечера проводила дома. Правда, приходила часов в девять и валилась с ног от усталости: лето, отпуска, и приходится трубить свою смену и еще половину чужой. Мама же непременно заведет песню о том, что, «если днем ребенка не видишь, можно хотя бы ночью на него посмотреть». Какой в этом прок самому ребенку, непонятно, но это ничего не меняет.
– Вкусный кофе? – Маргарита все еще надеялась сбить пыл с Вадима, но это удавалось плохо. Точнее, не удавалось совсем. Он поставил чашку на блюдце с чуть более громким звуком, чем следовало, и хмуро сказал:
– Не увиливай!
– Я не…
– Ты пытаешься.
– Пытаюсь. – Она вздохнула и взглянула на часы: пять минут до шахмат. – Но ты давишь на меня.
– Давлю. И даже не думаю этого скрывать. Знаешь, как приятно давить на таких неуловимых штучек, как ты?
– Догадываюсь. – Она фыркнула. Вадим подобен большинству индивидуумов, считающих, что запретный плод сладок. Может, стоит быть более сговорчивой, и тогда он перестанет докучать просьбами о свиданиях. Нет, если бы речь шла о большом и светлом, Маргарита бы не упорствовала. Наверное, в этом случае она и сама стремилась бы лететь к любимому на всех парусах. Но речь шла всего лишь об обоюдном интересе и не более, и раздражало Вадима только то, что Маргарита отказывалась этот интерес удовлетворять.
Алиска не любила Вадима просто потому, что не любила. Хотела бы Маргарита увидеть кого-то, кто бы смог понравиться ее ребенку. Возможно, позже, лет эдак через… Но пока противный подростковый возраст шансов не оставлял. Впрочем, особо сильного негатива Алиса не проявляла, видимо, догадываясь, что на серьезное место возле Маргариты этот конкурент не претендует. А маму Вадим не впечатлял именно этим: легкостью отношений без расчета на большее. Она считала, что трата времени на «таких вот Вадимов» не позволяет дочери внести существенные изменения в застоявшуюся личную жизнь. Она никак не хотела верить, что именно такая личная жизнь Маргариту полностью устраивает. В любом случае, главным оставалось то, что сама Маргарита ею довольна, и Вадимом она тоже была довольна, когда он не сильно ей докучал. А сейчас он именно этим и занимался, отнимая драгоценное время покоя.
– Послушай, я понимаю твое желание встретиться, – Маргарита пустила в ход дипломатию, – и даже разделяю его, – за небольшую порцию вранья ее никто не осудит, – но сегодня, честное слово, я не могу.
– Ладно. – Вадим наконец сдался. – Понял – не дурак. – «Сомнительно». – Но хотелось бы узнать, когда ты сможешь.
– Знаешь, – Маргарита забрала у него пустую чашку, себе она так и не удосужилась налить кофе, – я очень спешу. Давай, ты позвонишь, хорошо?
– Хорошо. – Вадим вытащил телефон из кармана халата, нажал несколько кнопок, и через секунду сумочка Маргариты завибрировала.
– Юморист, – рассмеялась она.
– Не подойдешь?
Она выразительно посмотрела на часы, заставив его подняться и направиться к двери. На пороге кабинета Вадим остановился и сказал.
– У господ нет времени для плебеев. Куда ты бежишь хотя бы?
«Только не это. Шахмат он точно не оценит. А значит, скандал, упреки, новая порция нытья и обвинений – мрак, жуть и нервы ни к черту».
– В терапию. Туда перевели одну пациентку, я обещала зайти. – Конечно, ничего она не обещала, но сделать это собиралась, так что в данном случае ложь достаточно условна.
– И это так срочно?
– Срочно. Потому что потом у меня консультация, затем обход и проверка состояния тех, кому назначены операции на завтра. – Вот это – чистая правда, и Маргарита могла не отводить взгляда.
– Надо было тебе становиться гастроэнтерологом. Наши дамы гораздо свободнее.
– Что же ты забыл в хирургии?
– Ревность?
– Здравый смысл.
– Ладно, Марго, не кипятись. Я удаляюсь, но буду звонить.
Он закрыл дверь, и Маргарита торопливо засунула в рот сразу два крекера, запила их горячей водой прямо из носика чайника и облокотилась на стол, прикрыв глаза. Две минуты тишины – это ли не счастье. Через тридцать секунд, однако, счастье нарушило дребезжание в сумочке. Женщина только закатила глаза и, подумав, что затянувшийся роман с Вадимом все же придется прекращать, вышла из кабинета.
Иван Трофимыч встретил ее почти торжественно. Вместо майки к тренировочным штанам надел рубашку, отчего смотрелся ужасно нелепо, но трогательно. Увидев входящую Маргариту, довольно потер руки и объявил собравшимся многочисленным зрителям:
– Ну-с, начнем.
Закончили очень быстро. Через пятнадцать минут Маргарита поддалась старику и со знанием дела сказала:
– Повезло вам сегодня, Иван Трофимыч. Я что-то не в форме.
– Ты мне зубы-то не заговаривай! – Трофимыч был единственным пациентом, позволявшим себе тыкать Маргарите. – Мастерица ведь, каких мало. Можно сказать, гроссмейстер. И где только таких учат?
Дома, еще в детстве – папа, которого Маргарите если и есть за что благодарить, так только за умение ориентироваться на шахматной доске. Папа когда-то делал успехи, но не настолько выдающиеся, чтобы принимать участие в международных турнирах. Довольствовался титулом чемпиона города и вел кружок шахмат до тех пор, пока его не поманили иные перспективы. За ними он и переехал в другую область, оставив десятилетней Маргарите на память о себе комок в горле и умение играть. Боль со временем из острой превратилась в тупую, но не проходила, потому что, уехав, отец никогда не делал попыток увидеться с дочерью или хотя бы что-то узнать о ней. Скупые алименты вплоть до восемнадцатилетия, а дальше – тишина. Поэтому вспоминать об отце Маргарита не любила, а говорить и вовсе отказывалась. И теперь не стала, сказала только:
– Где научили, теперь уж не учат.
– Вот беда-то. Хоть не выписывайся отсюда, – посетовал Трофимыч. – Вот уйду, с кем играть стану?
Хоть и знала Маргарита, что уйдет отсюда Иван Трофимыч только на кладбище, все же ответила:
– А вы себе учеников организуйте. Так сказать, клуб любителей шахмат. У меня один желающий уже и на примете имеется в соседней палате.
– И меня возьми, Трофимыч.
– И я бы поучился.
– И я тоже.
Спустя минуту к старику уже записывалась очередь, а сам он в крайней степени воодушевления не уставал повторять:
– А что? Это мысль!
Оставив его и еще десяток пациентов наслаждаться этой мыслью, врач снова поспешила в свой кабинет. В ее ежедневнике значилась консультация пациентке из районной больницы. Маргарита к таким мероприятиям относилась с осторожностью, даже с опаской. Гораздо проще вести пациента с самого начала, знать все нюансы диагноза и особенности организма. В случае же сторонних консультаций ориентироваться приходилось лишь на скупые данные анализов и делать выводы практически из ничего. А не сделать она не могла. От нее их ждали, на ее вердикт надеялись. И она делала, каждый раз отчаянно боясь ошибиться.
Не успела хирург переступить порог кабинета, сумка снова заходила ходуном. «Этого только не хватало! Я буду с людьми о жизни и смерти говорить, а этот много воображающий о себе гастроэнтеролог – постоянно меня отвлекать». Маргарита даже притопнула в раздражении и снова вышла в коридор.
– Света! – крикнула она дежурившей сестре. – Ко мне должны прийти. Проводи, пожалуйста, в перевязочную. И сообщи, когда придет мама Игорька.
– Хорошо, – спокойно откликнулась Света, в голове которой, скорее всего, роились, кружились и наталкивались друг на друга на бешеной скорости миллионы «почему в перевязочной?», «как в перевязочной?», «зачем в перевязочной?» и «с чего бы это вдруг?»
А Маргарита перевязочную любила. Она знала, что некоторые хирурги это помещение предпочитают обходить стороной, перекладывая обработку швов и смену бинтов на медсестер. И вовсе не потому, что задирают нос и считают подобные рутинные процедуры не барским делом, а только из-за того, что не хотят лицезреть человеческие муки. В операционной пациент находится под наркозом: не плачет, не кричит, не корчится от боли. А в перевязочной бывает всякое: свежая рана есть свежая рана, и ее осмотр – не самый приятный процесс. И все-таки заведующей отделением эта комната казалась светлой и радостной. В нее попадают, когда все страхи и волнения, связанные с операцией, уже пройдены. И несмотря на то что впереди у большинства еще долгий и зачастую мучительный процесс восстановления, главный шаг уже позади. Кроме того, Маргарита любила общаться здесь с пациентами. Если при этом сама меняла повязку, то замечала, что обработка швов за разговором проходит быстрее и безболезненнее. Если же просто приглашала кого-то для консультации, то всегда обращала внимание на то, что в перевязочной разговор получается более теплым и доверительным, чем в сухой, официальной обстановке кабинета.
Ознакомительная версия.
