– Я требую вина, хлеба и копченой колбасы! – настаивал да Влатти.
– Этот чревоугодник требует генеральский паек?! Получить хотя бы баланду! Третий день маковой росинки во рту нет, – занервничал священник, поднимаясь с колен. – Могли бы, кажется, хотя бы к служителям церкви отнестись по-человечески…
Тюремщик бросил на Лемке суровый взгляд.
– Ишь, какую будку наел, ваше преподобие! Поститься надо. Поститься! Сами же с детства нам вдалбливаете, что пост полезен!
– Полезен пост, а не голод! – высокомерно разъяснил тюремщику Лемке.
– Я требую вина, хлеба и вареной колбасы, – бубнил писатель, слегка понизив пафос.
– Вот же нахал! – восхитился второй надзиратель. – Заказывает, словно в ресторане сидит! Может, тебе еще и барашка на вертеле подать?
Тюремщики зареготали.
– Я прошу хотя бы чашечку кофе по-турецки и пару хорошо поджаренных коржиков, – уступил писатель, потерявший представление о том, где он находится, – мне нужно приободриться. И потом, разве вы, уважаемые господа с ключами и наручниками, не знаете, что людям умственного труда необходимо усиленное питание…
– Подожди, паскуда, – в один голос сказали тюремщики, – мы скоро вернемся и таких тебе коржиков нарежем… Хватит болтать!
По вдруг вспыхнувшему огоньку в тусклых глазах надзирателей можно было догадаться, что им приятно покрикивать на людей, которые вчера были сильными мира сего, а сегодня превратились в самых обычных узников.
Тюремщики подошли к Самсону.
– Ну, что копаешься, господин бывший король?
Свергнутый монарх тяжело шагнул к двери.
Гельминтолог состроил участливую физиономию.
– Если сразу поведут на тюремный двор, это значит, вас уже приговорили заочно. Вас поставят к стенке, зачитают смертный приговор и тут же приведут нго в исполнение, это произойдет так быстро, что вы не успеете опомниться. Это лучше, чем томиться годами, ожидая дня казни. Всё же, согласитесь, определенность лучше неопределенности, – успокоил Самсона Лаубе, – вы же сами так говорили… Помните, когда было голосование, казнить или не казнить Урбана? Что ж, вы не первый и вы не последний король, которого укокошивают таким макаром. И хотя вас, скорее всего, прикончат как простого мародера, попытайтесь отнестись к смерти философски – что наша жизнь!.. Когда увидите дула винтовок, направленные вам в лоб, не корчите из себя героя, а постарайтесь зажмуриться. Это очень помогает! Так делали все ваши предшественники. И еще! Не забудьте мужественным голосом, осипшим от ужаса, выкрикнуть «Всех не перестре!..» Это восклицание украсит вашу доблестную смерть у облупленной тюремной стены и сделает ваше имя легендарным, даже если перед самым выстрелом вы успеете обделаться от страха! Надеюсь, вас воодушевили мои напутственные слова?
Тюремщики надели на криво улыбающегося Самсона наручники и повели длинными мрачными коридорами через всю тюрьму. Шли минут пятнадцать. «Никогда не думал, что армбургская тюрьма столь огромна, – про себя возмущался Самсон, – не меньше моего бывшего дворца».
Наконец его привели в тюремный двор, сняли наручники, поставили у стены и велели ждать. Самсон не был трусом, но тут у него затряслись поджилки. Он вспомнил, чтО пьяной ночью говорил Аннет о крайне неприглядных обстоятельствах смерти последнего русского царя.
«Это меня Бог наказывает… Легко корить мертвецов. Они тебе уже ничем не ответят. По воспоминаниям тех, кто расстреливал царскую семью, Николай перед смертью вел себя достойно. Смогу ли я?.. Господи, зачем я вернулся?! И что стало с графом, Аннет, Полем? А где мой старый дурак Шауниц?»
Ветер донес звук далекого взрыва. «Это еще что такое? – подумал Самсон. – Аспероны решили немного повоевать друг с другом?»
Второй взрыв был намного сильнее первого, его эпицентр, похоже, был непосредственно у стен тюрьмы.
За вторым взрывом последовали третий.
Потом наступило затишье.
Через минуту Самсон услыхал разрозненные шумы, временами напоминающие рокот водопада, а временами – рев толпы, как на стадионе после забитого гола.
Вздрогнув от ужаса, Самсон увидел, как из-за угла появилась группа вооруженных людей с красными повязками на рукавах. Расстрельная команда, догадался он.
«Шлепнут сейчас, и все дела. Вон какие рожи! Этим что короля ухлопать, что мартышку… Итак, конец, вот-вот настанет миг, которого боялся с детства… Вспышка, удар в лоб и амба. Как это я когда-то говорил? Жил, жил король, да помер, вышел весь? Говорят, когда умираешь, перед мысленным взором проносится вся жизнь. Как кино, как детская книжка с цветными картинками. И где эти картинки? Пока кроме холодного ужаса я не испытываю ничего. Так страшно, что нет сил пошевелить пальцами ног. Все во мне остановилось, кроме сердца и слуха… Это будет почище, чем с царем Николаем. У стенки, помнится, расстреливали пока только одного венценосца, императора Мексики Максимилиана I, кстати, моего родственника по отцовской линии. Что ж, опять я второй…»
Стоя у венецианского зеркала в одном из внутренних помещений служебных апартаментов министра внутренних дел, полковник Шинкль примерял генеральский мундир маркиза Урбана.
Он вертелся уже достаточно продолжительное время, вставая перед зеркалом то в профиль, то анфас, то заглядывая себе за спину и жеманно поводя головой, как опытная модница, примеряющая котиковое манто, то высокомерно поднимая подбородок, делая зверское лицо и вытаращивая глаза.
Мундир Шинклю был впору. Для начала сойдет. Только надо немного расставить пуговицы. И для красоты повесить на грудь несколько поддельных орденов из министерского музея криминалистики. Там этого добра не счесть.
Раздался деликатный стук, и в дверях показалась фигура гражданина Ригерта. Секунд-майор Ригерт, который, как мы помним, расследовал связи министра обороны Закса с преступным отцом Лоренцо – сеньором Роберто даль Пра, и который был вынужден приостановить успешное расследование из-за некстати возникшей дружбы между маркизами, исполнял теперь, при возвысившемся Шинкле, роль служебного пса.
– Гражданин генерал! Разрешите обратиться?
Лошадиные зубы самозваного генерала обнажились до половины. Шинкль царственно кивнул. Ему только не нравилось это слово – «гражданин», но ничего не поделаешь, таковы издержки революционного времени. Вмиг все стали гражданами или гражданками: и генералы, и проститутки, и булочники, и артисты, и бывшие аристократы, и жокеи, и почтальоны, и врачи, и даже уборщицы…
Ригерт подошел ближе и вытянулся.
– Площадь Победы…
– Что – площадь Победы?..
– Непорядок там, гражданин генерал…
– Что такое?
– Кучка контрреволюционеров с транспарантами, подстрекаемая диссидентами…
– Ну?..
– Они требуют освободить известного писателя да Влатти и короля Самсона.
– Бывшего короля, Ригерт. Понял? Бывшего! Господи, что за люди?! Низложен тиран, от которого житья не было простому человеку. Им бы радоваться. А они… И опять эти проклятые диссиденты! Всюду лезут, чтобы покрасоваться. Не пойму я их. То они против деспотического режима, то – за… Вертятся, как прошмандовки… Так, ты говоришь, там этого народа кучка?
– Так точно, кучка, гражданин генерал.
– Что мне тебя, учить что ли? Возьми взвод полицейских, пару бронетранспортеров с брандспойтами и разгони этих раздолбаев к чертовой матери! Было бы о чем говорить…
– Дело в том, что эта кучка… Словом, там, на площади, этих самых раздолбаев с транспарантами – тысяч сорок-пятьдесят! И они направляются к зданию тюрьмы… По донесениям агентов, часть движется сюда, к министерству… Они вооружены.
Шинкль чуть не выпрыгнул из генеральского мундира. Он очень не любил больших скоплений людей.
– Ригерт, ты просто свинья! Сорок-пятьдесят тысяч! Ничего себе кучка?! Где мой «Калашников»? – хрипло спросил он. – Живым я им не дамся. Я буду отбиваться…
– Какой там отбиваться… У наших мирных асперонов этих «Калашниковых», что грязи… Вам бы спрятаться куда-нибудь…
– Спрятаться? Ты думаешь? А кто же будет отбиваться?
– А зачем вообще отбиваться? Не легче ли перейти на сторону народа?
– Опять?! Сколько можно?! Ты совсем запутал меня… Разве я не народом назначен на пост министра? Скажи, Ригерт, что происходит в нашей стране?.. Я готов примкнуть хоть к черту, только бы мне объяснили толком, кого я должен арестовывать, а кого выпускать… Этот чертов народ сам не знает, чего хочет. Уж, не американцы ли здесь поработали? Они по части организации бардака похожи на русских… Только американцы устраивают бардак в чужих странах, а русские – у себя. Где моя партикулярная одежонка? Надо срочно переодеться, нынче военные мундиры для толпы, что красная тряпка для быка…
– Позвольте дать совет, гражданин генерал…
– Какой я тебе генерал?! – взвизгнул Шинкль. – говори мне просто: гражданин Шинкль.
– Гражданин Шинкль!..
