– Уже остался, – сказала Барыня. – Работает, столярничает. Дом построил себе.
– Так он давно у нас?
– Да с прошлого ноября еще.
– Ага. А обрюхатил … Полянку … – Сынок засмеялся. – Да, так обрюхатил он ее – когда именно?
– Стыд и срам кромешный, – сказал Поп, глядя в потолок.
– Она его выходила, – объяснила Барыня. – Никого не спросясь, поместила в гранеро, носила ему поесть. В дом свой вдовий не совалась с ним, там нынче ее кузены живут, народ дикий, боялась, что прогонят или убьют басурмана. Так всю зиму в гранеро с ним и своим отпрыском и прожила.
– Каким отпрыском?
– У нее сын есть, подросток.
– А, да, ты ж сказала – вдова. Так она на сносях, или?…
– Родила уж, только что. Семи месяцев. Девочку. Думали помрет – нет, выжила. Так ведь ее даже крестить нельзя!
– Понимаю твои затруднения, мутер, – сказал Сынок. – И ваши тоже, батюшка. А он не хочет креститься? В смысле – в настоящую нашу веру? Вот ведь прощелыга!
– Никто не понимает, чего он хочет. Он только на своем языке изъясняется.
– Удивлен я, мутер, – сказал Сынок, ставя чашку на стол и глядя – с неподдельным удивлением – в лицо матери. – А ты что же…
– Не ко времени удивление твое, – сказала строго Барыня, и Сынок замолчал.
– Стыд и срам, – повторил Поп, и тоже замолчал, приняв позу, олицетворяющую непреклонность.
Помолчав вдоволь, Сынок сказал:
– Может, мне с ним следует поговорить?
– Уж не обессудь, – Барыня кивнула. – Будь добр. Ты мужчина в доме. А то у нас время сейчас горячее, до того ли. Пойдут мужики лясы точить, а когда ж работать-то будут, а у нас и так не все хорошо с хозяйством, да и урожай собирать надобно.
– Я поговорю.
– Не о чем говорить с басурманом, – веско сказал Поп. – Одно слово – утопить.
– Заповеди, батюшка, не забывайте о заповедях, – напомнил ему Сынок. – Что ж, мутер, зови басурмана.
9. К вопросу о рабовладении
Шустрый понял, что его ведут – почти тащат – к усадьбе. Он рассудил, что, возможно, с ним будут говорить о принятии другой веры.
Вместо Барыни в гостиной наличествовал в расслабленном одиночестве красивый молодой парень в узорчатом шелковом халате поверх чистой рубахи. Их оставили наедине. Шустрый молчал, а парень его изучал. Шустрый понял, что это сын Барыни, о котором так горячо толковали вчера.
– Присаживайтесь, – сказал парень – и Шустрый понял. Да и странно было бы, если бы не понял – парень говорил на его, Шустрого, наречии, вот только произношение было другое – так говорят в столице, на юге по-другому произносят. – Присаживайтесь и расскажите мне, кто вы такой. А, простите – я здешний землевладелец, сын…
– Да, я понимаю, – сказал Шустрый.
– Вы надолго к нам?
– Вы это в шутку спрашиваете?
Сынок засмеялся.
– Простите, – сказал он. – Вы все еще мне не представились.
– Я – Шустрый.
– Прозвище военное?
– Нет, по жизни.
– Что ж, господин Шустрый, вы не хотите называть свое имя – у вас, возможно, есть какие-то причины, не буду настаивать. Откуда вы родом?
– Вам это известно, сударь.
– Я хотел спросить – из каких именно весей?
– Из южных.
– Понятно. В оперном театре бываете?
– Где?
– Тоже понятно. А в деревне вы занимались…
– Я столяр.
– Хорошо знаете свое дело?
– Жалоб по сию пору не было.
– Прекрасно. Люблю людей, знающих свое дело. И какие же у вас планы на будущее? Собираетесь остаться здесь, у нас, или вернетесь в южные свои веси?
– Не решил еще. Но не хотелось бы злоупотреблять гостеприимством.
– Вы вежливы и тактичны. Вы здесь прижили ребенка, насколько я понимаю?
Шустрый не ответил.
– Предрассудки, предрассудки, – сказал Сынок задумчиво. – Вас принуждают жениться?
– Принуждают?
– Поп, и матушка моя.
– Да вроде нет. Просят. Но для этого я должен…
– Знаю, знаю, – Сынок кивнул. – Но видите ли, господин Шустрый, вас обманывают.
– Обманывают? Почему? Каким образом?
– Вы знакомы с законами нашего государства? Вижу, что нет. О крепостной зависимости слышали?
– О чем?
– Все люди, которых вы видели за все это время, за исключением священника и почтальона – крепостные. Не понимаете? Ну, это вроде как рабы.
– Как – рабы? Какие рабы?
– Обыкновенные.
– Как в Африкь?
– Почему ж, не только в Африкь. Рабы были везде, всю историю человечества, и сейчас есть. Только в некоторых странах рабство стали отменять, следуя веянию моды – как вот в вашей стране, например. А у нас еще не отменили.
– Не понимаю.
– Это сложный вопрос, деликатный.
Шустрый пожал плечами.
– Что-то не так? – спросил Сынок.
– Рабы – они работают … в каменоломнях, и их бьют … плетями. А в Нуво Монд они собирают на полях хлопок круглые сутки, пока не упадут и не умрут, а вокруг ездят на конях надсмотрщики с кнутами.
Шустрый произнес последнюю фразу автоматически – что-то вспомнилось, из чьих-то рассказов, и понял, что фраза прозвучала глупо. И замолчал.
Сынок сказал:
– Рабы работают везде. Бьют их за нерадивость. Если вы до сих пор этого здесь не видели, значит, все это время нерадивости у нас в имении не было. Чем отличается раб от свободного человека? Ну вот, к примеру, раб не может никуда уйти или уехать без воли хозяина. И работать может только на хозяина. Если хозяин добрый, он разрешит рабу на два-три дня в неделю отлучиться в большой город и там заработать что-нибудь для себя, или продать излишки, не пошедшие в трибют или себе в амбар. Но только если хозяин разрешит. В остальное время раб работает только на хозяина, и безо всякой оплаты.
Последнее задело Шустрого. Все остальное большого впечатления не произвело – людей, работающих в поле, и плохо справляющихся с работой, пороть следует в любом случае – рабы они или не рабы. Уйти – зачем же батрак уйдет, если у него работа есть? Уйдет – неизвестно еще, найдет ли другую, а сезон тем временем закончится. Но вот бесплатно работать – это уж слишком. Как же это – без оплаты? Это неправильно.
– Это неправильно, – сказал он. – Кто же станет бесплатно работать? За работу надо платить.
– Рабам не платят, – заверил его Сынок. – Наоборот – рабы платят хозяину, и произведенным, и вырученным. Платят столько, сколько скажет хозяин. И если хозяин назначает плату непомерную, раб не может уйти искать другого хозяина, а должен смириться с долею своею.
– Странно.
– Это только на первый взгляд. Люди к любому положению быстро привыкают, и думают, что по-другому и не было никогда. Но позвольте я продолжу. Согласно законам нашего государства, господин Шустрый, человек, женившийся на … рабыне … сам становится рабом и поступает во владение ее хозяина или хозяйки.
Ого, подумал Шустрый. А не разыгрывают ли меня?
– Не понимаю…
– Прекрасно понимаете. Если вы женитесь на … Полянке … – Сынок усмехнулся, – вы станете моим рабом, и рабом Барыни. Бить вас, разумеется, никто не будет, мы люди цивилизованные. Да и зачем вы мне в качестве раба? Совершенно лишнее это, господин Шустрый. Но закон есть закон, и пока закон не отменили, ему следует подчиняться. И если вы, например, захотите отсюда уехать, я не смогу вас отпустить. Я смогу вас только продать – другому хозяину.
– А если я убегу?
– Вас будет ловить полиция, и поймает. И, выпоров розгами, приведет в кандалах – снова сюда.
– Как же так … Это несправедливо.
– Не все законы справедливы.
– Ну, не знаю…
– Знаете. Ну вот, к примеру – жили вы там у себя, на ваших югах, росли, играли, учились, потом освоили столярное дело. И небось планировали, что вот, поработаете, накопите денег, и построите себе дом.
– Нет, дом мне от дяди достался. Пополам с братом.
– Да? Ну, это все равно. Ну и вот, зажили вы в этом доме, и собирались, наверное, найти себе женщину телом пышную и нравом жуайельную, жениться, растить детей, и быть счастливым. По большим праздникам собираться с друзьями да родственниками, пить доброе вино, петь песни. Было такое?
– Было, – признался Шустрый. – Родственники, правда, в основном проходимцы и подонки общества, но друзья были хорошие, и брат у меня хороший парень, и была у меня одна баба на примете…
– Ну вот видите! И вдруг ни с того ни с сего государи наши, ваш и мой, повздорили между собою. Казалось бы, нам с вами какое до этого дело? Ан нет, господин Шустрый! Приходит к вам однажды офицер и рекрутирует вас в войско. И бросает вас в самое пекло. Баталии, шум, уланы носятся на конях, тесаками размахивая – не угодно ли? У меня, между прочим, тоже планы были – не хуже, чем у вас, смею вас уверить, ан нет, пришлось и мне в войско транспортироваться. Спрашивается – что мы-то с вами не поделили, господин Шустрый? Мы ведь друг друга даже и не знали совсем! А идти пришлось. Это как – справедливо? А?
