– Все смотрят с точки зрения дающего помощь и никто – с позиции в ней нуждающегося!
Признаться, не ожидал услышать такое от грязного бомжа, воняющего мочой. Другие несли околесицу о маме в Тамбове, о ментах, жрущих их печень, о потерянных детях, о Боге, о намерении уехать на юг, о вшах, ночлежках, склоках, болезнях, а этот такое выдал. Я уставился на него, а он взял десятку и ушел. И больше не показывался.
Кроме прочих, даже был душегуб по кличке Снайпер – за способность с точностью разливать пол-литровую бутылку водки по стаканам. Он уверял, что находится в розыске, потому что забил и зарезал кавалера своей женщины. А после сунул его под поезд. Рассказывал буднично, без подробностей, и видно было – зарезал. Если бы кто из своих домогался, то ладно, а тут неделю как прибился охранник какой-то, и нате, тетку ему подавай. Я выслушал Снайпера на удивление равнодушно и дал допить пиво.
Все эти друзья природы походили на инородных существ, блуждающих среди нас без понимания того, кто они, где и что им делать. И даже встречаясь друг с другом, они не узнавали себе подобных, поскольку сами себя не знали.
Надоели они мне. Грязью своей. Скукой. Достали. Я уж потом пересаживался.
Еще со мной познакомился сосед. Несколько дней он присматривался ко мне с балкона. Потом вышел и сел рядом. Назвался Геной. Гену гнали со всех работ из-за пьянства. Вся его жизнь состояла из трудов на подхвате, запоев и вынужденных отпусков, во время которых он приводил себя в божеский вид. Сейчас был отпуск. Он мне мешал, этот Гена. Сидел. Тряс коленом. Из пивной кружки пил кофе.
Не жилось ему, очень переживал за родину. А поскольку на родине у нас, как обычно, Мамай гулял вместе с русским вельможей, Гену переполнял скорбный протест.
– Суки, – говорил он, свирепея, – суки! По коммуналке до трех тыщ платим. Суки! Тут живешь, как скотина, а у них на наши денежки – идеи, города миллионеров. Главное, никто ничего не боится! Суки! Нет, скажи, ну не правда? У него зарплата тыщ пятьдесят, он госчиновник, сука, а в Барвихе бунгалов за пять лимонов баксов отгрохал. И ничего! Это как? Слыхал, налоги у нас: я – тринадцать процентов – это с моих-то! – и он, сука, – тоже тринадцать! С миллиарда! Ну не сука? Слыхал, закон приняли?..
И вот так двадцать четыре часа в сутки. Очень он задолбал меня, Гена. Очень.
Пока не было дождей, все было хорошо. Но потом они начались.
Кайф обломился.
И тогда я подумал – это шанс. Редкий шанс уйти по-хорошему. Мне представлялось смутно, что значит уйти , куда уйти , но в этом слове для меня обнаружилась таинственная услада. Уйти. Значит рассчитаться. Сбежать. Послать все к чертовой матери… Почувствовать себя наконец свободным … Какой-то лунный смысл, тревожная неразборчивость… Но эта-то неопределенность щекотала ноздри, как волку, еще не взявшему след, но уже или лишь почуявшему… Надо было что-то делать, чтобы не потерять рассудок… Надо было что-то делать с собой.
Странно, но мне казалось, что я приблизился к какой-то истине.
Потом незваная удача вдруг улыбнулось мне: я получил приглашение пройти тестирование, как это у них называется, в одном солидном рекламном агентстве. Пришлось надеть костюм, побриться и ехать. Меня усадили в толпу претендентов. Запускали по пять человек. Поэтому ждать пришлось не больше часа. В зале стояло пять столов, за каждым – психолог, и соискателям несложно было распределиться. Мне досталась ухоженная, ярко накрашенная дамочка лет двадцати двух в строгом деловом костюмчике. Не поднимая на меня глаз, она указала место напротив и, ловко поковырявшись в бумагах длинными накладными ногтями, выскребла формуляр с моей фамилией. Усталым, но уверенным голосом профессионала спросила:
– Чего вы ждете от работы в нашем агентстве?
– Зарплаты, – ответил я. – Статуса.
Она что-то себе пометила. Поправила очки.
– Какими навыками обладаете?
Я перечислил свои навыки и способности. А потом она поинтересовалась, боюсь ли я крови. С легким недоумением я ответил, что да, боюсь. Она опять пометила что-то и спросила, как я чувствую себя в кресле стоматолога. Я сказал, что ужасно. Затем – испытываю страх или восторг от нового знакомства и с кем? в какой степени мне близок эдипов комплекс? способен ли я нанести человеку увечья? И что-то еще в таком духе.
– Вы знаете, я ищу работу менеджера по размещению. Даже не креативщика, – уточнил я.
Она поджала губы и пропустила мои слова мимо ушей. Помолчав, спросила, нет ли у меня дурных привычек и доволен ли я своей женой. Я честно ответил. И тоже задал вопрос, придвинувшись:
– Скажите, барышня, а у вас нарушения менструального цикла случаются?
Девушка замолкла. Сняла очки и сощурилась на меня. Потом спросила:
– Вы в своем уме?
Довольно скоро вместо свободы я почувствовал себя одиноко. Нет, внутренне я не совсем тяготился одиночеством, более того, оно было мне необходимо и предельно, единственно дорого. Но тело страдало без прикосновений. Значит, мне нужна была женщина. Мне нужна была максимально простая женщина, способная выдержать неудачника, каковым я себя, кстати, не считал. Женщина без лишних запросов. И желательно симпатичная. И еще – мне нужна была во всех смыслах другая женщина.
Я нашел ее в пустом подземном переходе часу эдак в двенадцатом ночи. Она стояла одна, с трудом опираясь рукой о стену и наклонив голову. На ней было длинное летнее пальто белого цвета, видимо, дорогое. На ногах белые туфли с высоким каблуком. Я обратил внимание на ее волосы, густые и чистые, очень ухоженные. Мне нравятся густые, ухоженные волосы у женщин. К тому же она была белокурая. Именно не блондинка, а белокурая – волосы рассыпались плотными волнами по плечам. Лица видно не было.
Я неуверенно подошел к ней и спросил, нуждается ли она в помощи. Она ничего не ответила, была неподвижна, будто не слышала, тогда я опять спросил:
– Может быть, вам плохо?
Она кивнула и глухо подтвердила, что плохо. Потом подняла на меня лицо. Ей было чуть за тридцать, и она была пьяна в дым. Тушь на глазах поплыла. Губная помада размазалась. Но вообще в облике этого крокодила все-таки угадывались паскудно-миловидные черты. Во всяком случае, я предложил довести ее до какого-нибудь безопасного места. Она согласилась, и я дотащил ее до такси. Усаживаясь, она вдруг потребовала номер моего телефона, протянув мне контурный карандаш и растопыренную ладонь.
Звонок прозвенел вечером следующего дня.
– Это кто? – спросила она тяжелым голосом.
Я сразу догадался, что это она, уже по звонку, который звонил раздраженно.
– Ваш вчерашний кавалер.
– Ах ты, гад поганый, напоил девушку и бросил? Да я тебя знать больше не желаю!
– Нет-нет, я просто помог вам поймать такси.
Пауза. Потом:
– А-а… да-да… ну-ну…
И, помешкав, бросила трубку.
Тем временем деньги таяли. Надо было потихоньку начинать вынюхивать средства на пропитание в этом грязном, бескрайнем человейнике. Как ни гнал я эту мысль, она возникала передо мной все настойчивей. Мне хотелось рассчитаться со всем, что тянуло меня обратно, хотелось, как я это туманно называл, уйти , но не получалось. Еще недавно я это покорно как-то все принимал. Теперь во мне нарастало злое, нетерпеливое раздражение.
Навестил меня как-то Петров. Пришел без звонка. Я, грешным делом, подумал, что это жена вернулась. Петров светился радостью предвкушения. Я сразу увел его из квартиры, чтоб сохранить небольшие запасы еды в холодильнике. В соседнем дворике Петров, я и потерявший очередную работу Гена упились дешевой водкой. Петров говорил длинные, путаные тосты, неумело вдаваясь в экспромты, а после отплясывал гопака на клумбе, потный от алкоголя, с вывороченными, свирепыми ноздрями. Осоловевший Гена вдруг откинул со лба волосы, подтянул мешки под глазами и признался, что он первый в стране стал называть телевизор ящиком , а также придумал поговорку «Не путайте божий дар с яичницей». Так и ушло в народ, все пользуются, а не знают, кто автор. А потом долго, монотонно проклинал власть, коррупцию, законы, капиталистов и свою собачью жизнь.
– Да хватит тебе! – рявкнул Петров, задыхаясь. – Жизнь – говно! Так давай, чтоб и нежизнь тоже говном была!
А наплясавшись, прижался к моему плечу и вдруг разродился признанием:
– Каждое утро встаю с чувством ненужной бодрости.
Через два дня, повздорив на заре с двумя чертями, приставшими к нему на кухне с подлыми вопросами, Гена извлек с антресоли обрез, вышел на балкон и с балкона двумя меткими выстрелами уложил пару черных котов. Потом позвонил мне и сказал:
– А и нежизнь – тоже говно. Так и передай своему другу.
Санитары и менты подъехали одновременно и даже поспорили, кому из них забирать Гену, который в это время с чувством исполненного долга торопливо допивал водку, разлитую для чего-то по трем стаканам.
