Слава Латышев подал ему телефонную трубку.
— Все в порядке, товарищ капитан, командир полка на проводе!
До Романа донеслась приглушенная расстоянием скороговорка подполковника Плахтина:
— Молодец, Ставров! Я все вижу! Держись! Сейчас мы тебе подбросим десяток пэтээров и противотанковые гранаты. Слышишь? Остерегайся танков. Противник вот-вот полезет, а с флангов тебя пока никто не подпирает, поэтому береги фланги. Уяснил?
— У меня мало людей, — перебил его Роман.
— Людей прибавится через полчаса, не позже, — зачастил командир полка. — Генерал приказал подчинить тебе соседей, которых течением сносит на твой участок. Продержись, капитан! И сам ты и все, кто с тобой, будут награждены. Понял? Продержись до утра, а там полегчает.
— Постараемся, — пообещал Роман.
Некоторое время выбитые из первой траншеи немцы ограничивались только заградительным огнем. Однако вскоре опамятовались и начали бешеные контратаки с флангов. На левом фланге послышалось грозное рычание танков, но там был Харитон Шматков, на которого Роман мог положиться как на самого себя…
Два легких танка бойцы Шматкова подбили связками гранат. «Тигр», который двигался следом и сладить с которым было труднее, угробил сам себя: слишком приблизившись к кромке берегового обрыва, он сверзился с девятиметровой высоты прямо в воду.
И все-таки контратаки не прекращались. Ночь бесновалась разноцветными всполохами, землю сотрясали частые взрывы. Не умолкали крики людей, скрежет металла. Весь крохотный плацдарм, захваченный батальоном, окутался удушающим сладковатым дымом.
А из телефонной трубки через каждые десять — пятнадцать минут доносйлся взволнованный голос командира полка:
— Держитесь?
— Держимся, — односложно отвечал Роман.
Наконец наступило мгновение, когда Роман понял: если там, на левом берегу, не сманеврируют резервами, жалкие остатки его батальона будут сметены в Днепр, плацдарм перестанет существовать, все понесенные потери окажутся напрасной жертвой.
И как раз в эту критическую минуту командующий армией распорядился: немедленно начать переправу на плацдарм еще трех стрелковых полков и артиллерийского дивизиона…
4
С болью в душе покидал Андрей Ставров Советский Союз.
Накануне отъезда из Тбилиси он получил письмо от Елены, в котором она коротко, как всегда, писала, что они с Димкой здоровы, что Димка учится неплохо, только балуется иногда, что сама она очень устает на работе; что ей, так же как всем, надоела проклятая война и хочется пожить по-человечески. Письмо было похоже на жалобу, и это не удивило Андрея: привычки Елены мало подходили к суровым условиям нынешней жизни…
Поезд медленно полз по перевалам Бзовдальского хребта, долго стоял в Ленинакане, а к ночи повернул на юг и пошел вдоль турецкой границы. В душном вагоне было шумно: в одном купе пели, в другом кто-то непрерывно услаждал спутников неумелой игрой на баяне. Занятый своими мыслями, Андрей вышел в полутемный тамбур, закурил. Гнетущее чувство одиночества не покидало его. Неопределенность отношений с Еленой, судьба сына, судьба родителей, исчезновение брата Федора, тяжелая болезнь Наташи, уничтожение немцами дятловского сада — все это мучило Андрея…
После большой остановки на станции Джульфа и тщательной проверки документов поезд пересек границу и прибыл на станцию Джульфа-Иранская. Здесь все показалось Андрею чужим. Вроде бы и земля, и деревья, и люди, и горы были такими же, как на Родине: так же сияло неяркое осеннее небо и запахи рыжих, тронутых первым холодом трав были похожи, такие же собаки бродили по убогому перрону, а все-таки это был иной, незнакомый мир, загадочный и чуждый. Андрей напряженно всматривался в смуглые лица мужчин и женщин, которые теснились у вагонов с тяжелыми, сшитыми из потертых ковриков мешками, вслушивался в непонятную речь толпы…
В грязноватом вагоне иранского поезда рядом с ним оказался лишь один соотечественник, молчаливый армянин-ефрейтор, который возвращался из отпуска в Тебриз, где уже два года стояла его часть. На вопрос Андрея, как здесь живут люди, ефрейтор ответил с очевидным затруднением:
— По-разному живут… Одни не знают, куда деньги девать, в золоте купаются, а другие сушеную саранчу едят и от голода пухнут. Словом, ка-пи-та-лизм. Приедем в Тебриз, поинтересуйтесь, товарищ лейтенант, базаром: там вы все увидите наглядно…
В Тебризе у Андрея оказалось достаточно свободного времени. Железной дороги на Тегеран тогда еще не существовало: она только строилась, а попутная машина должна была отправиться на следующий день. Андрей решил последовать совету ефрейтора и посмотреть тебризский базар. После долгих расспросов, пользуясь не столько словами, сколько жестами, он наконец понял: чтобы проникнуть на базар, надо спуститься под землю; сверху базар выглядел скоплением невысоких глинистых холмов, в которых там и сям поблескивали стекла, зато внизу, под этой земляной крышей, Андрей обнаружил второй огромный город с лабиринтами узких, извилистых улочек, на которых с трудом могли разминуться два-три человека. По обеим сторонам этих бесчисленных улочек теснились магазины, магазинчики и крошечные лавчонки. Заполнившая базар многотысячная, неторопливая, невнятно гудевшая толпа поразила Андрея своей пестротой. В массе своей это были бедно одетые, изможденные люди. Им нечего было продавать, они ничего не покупали, но подолгу стояли у роскошных витрин, разглядывая ювелирные изделия, дорогие костюмы, сукна, шелка, ковры.
Время от времени зевак бесцеремонно расталкивали самоуверенные толстяки в черных котелках и накрахмаленных манишках. Они азартно торговались с продавцами и покидали базар в сопровождении целого каравана ишаков, тяжело нагруженных всякой всячиной.
Прямо на базарных улицах сидели похожие на неподвижных божков менялы. Под стеклами их переносных лотков радужно пестрели разноцветные денежные купюры чуть ли не всех стран мира.
Тут же бесстрашно сновали юркие мальчишки с огромными подносами на головах. Можно было только удивляться, как остаются целехонькими установленные на этих подносах десятки стаканчиков с горячим чаем.
Вооруженные острыми вертелами шашлычники настойчиво предлагали свои сдобренные перцем мясные яства, только что снятые с пылавших жаром углей.
Смешанные запахи дыма, жареного мяса, парфюмерии, нафталина, хрома, яблок, вяленых дынь, кондитерских изделий привлекали сюда множество нищих — взрослых и детей. С надеждой заглядывая в мусорные ящики, они рылись в отбросах, тесным кольцом окружали шашлычников, судорожно глотая слюну и не смея даже просить подаяния…
На следующее утро Андрей выехал в Тегеран и очень скоро не преминул убедиться, что там, в столице с миллионным населением, разительные контрасты между баснословным богатством и ужасающей нищетой выступают еще резче.
В советской комендатуре Андрея встретили приветливо. Комендант при первой встрече был немногословен, внимателен к новичку и доброжелателен.
— Вы, конечно, знаете, — начал он, — что кроме советских войск в Иран введены английские, а год назад без всяких договорных оформлений ввели свои войска и американцы, якобы для того, чтобы обеспечить сохранность и быстроту доставки транзитных военных грузов из Америки в Советский Союз… Известно вам, наверное, и то, что Иран до сих пор кишит гитлеровскими шпионами и диверсантами. Часть из них скрывается в Тегеране с фальшивыми документами, часть орудует в горах, настраивая против нас и наших союзников наиболее отсталые кочевые племена… Все это, товарищ старший лейтенант, осложняет нашу с вами работу.
Андрей учтиво поправил его:
— Простите, товарищ полковник… Мое воинское звание — лейтенант.
— Было, — улыбнулся полковник. — До вчерашнего дня. А сегодня позвольте вас поздравить не только с присвоением очередного воинского звания, но и с награждением орденом Красного Знамени за оборону горной тропы на эльбрусском направлении.
— Спасибо, — не по уставу ответил Андрей и, смущенный этим, поспешил объяснить: — Я ведь человек сугубо гражданский, агроном.
