Отодвинув микроскоп, он шагал по комнате, подолгу стоял у окна, всматривался в темные зимние облака, в заснеженные улицы, на которых уныло чернели неподвижные деревья, и странное чувство овладевало им: ему начинало казаться, что сам он, Андрей Ставров, бессмертен так же, как вечная, постоянно обновляющая себя материя — от облаков до клетки земляного червя.
Довольно часто в кабинет забегал Виктор Завьялов. Он отогревал у печки руки, вытаскивал из кармана кусок хлеба и, поглядывая на Андрея, презрительно спрашивал:
— Опять с мышиной кишкой возишься?
— Угу, — вздыхал Андрей, — опять вожусь.
— Надо это тебе, аж некуда! Пока ты будешь потрошить своих лягушек, мы с Павлом да с Гошкой борцами станем, каждый день практикуемся, уже почти все правила выучили.
— Для этого особого ума не требуется! — ядовито ронял Андрей.
Однажды Виктор пришел в кабинет, выждал, покуривая, пока Андрей закончит вечернее кормление животных, и сказал насмешливо:
— Хочешь полюбоваться своей Елочкой? Пойдем со мной, я тебе покажу, как она развлекается. — Не дождавшись ответа, он тронул Андрея за руку: — Пошли, пошли…
— Куда? — спросил Андрей.
— Недалеко, в больничный садик.
— А что там такое?
— Сам увидишь…
Они вышли на улицу. Вечерело. Снег розово искрился. В свежем, влажном воздухе слышался запах дымка, разбросанного по дороге сена, навоза. Закутанные шалями женщины несли на коромыслах ведра с водой. Во дворах протяжно мычали коровы, лениво взлаивали собаки.
Расстегнув дубленый кожушок и сунув руки в карманы, Андрей шел рядом с Виктором, ждал, что он скажет.
— Так вот, рыжий мой друг, — задумчиво проговорил Виктор, отводя взгляд от товарища, — зря ты сохнешь по Еле: она из молодых, да ранняя, барышню из себя строит, ей не нужны такие увальни, как мы с тобой.
— Это я уже слышал, — буркнул Андрей.
Виктор взял его под руку:
— На днях к Рясным, Елиным соседям, приехал из города сын, студент. Такой, знаешь, кавалер в черной шинели. Его зовут Костей, и учится он на инженера — не то в политехническом, не то в технологическом…
— Ну и что же? — спросил Андрей, чувствуя, как у него отливает кровь от лица и сжимается сердце.
— Позавчера Костя Рясный познакомился с Елей. Они но соседству живут. Не знаю, как там получилось: не то Еля прибежала зачем-то к Рясным, не то этот городской кавалер зашел к Солодовым. — Искоса глянув на Андрея, Виктор проговорил быстро и грубо: — Дурак ты, Андрюшка, последний дурак! Понятно? Сейчас Елька с Костей в больничном саду гуляют. Взялись за ручки и прохаживаются по дорожке. Я их видел, когда шел к тебе.
Откусив и выплюнув кончик папиросы, Андрей сказал глухо:
— Что ж… пойдем полюбуемся…
И пока они шли по окраине села, Андрей с болью вспоминал все, что было связано с Елей: первую встречу в школе, прогулку в лесу, подаренный Елей ландыш… Да, он не нравился ей, этой красивой, избалованной девчонке. Разве могла она оценить его глубокую отроческую влюбленность, его полное радости и робости чувство, если все вокруг искали ее расположения, преклонялись перед ней, уверяли ее в том, что лучше ее нет никого на свете?
— Вот они, — мотнул головой Виктор, — имею честь представить.
Андрей увидел их — высокого юношу в длинной шинели с барашковым воротником и Елю. Одетая в синее пальто и серую вязаную шапочку, Еля шла по снеговой дорожке, весело улыбаясь, размахивая шарфиком, поскрипывая сапожками с короткими голенищами, над которыми были видны обтянутые светлыми чулками колени. Должно быть, студент рассказывал Еле что-то смешное, она звонко смеялась, отмахивалась шарфиком, и ее лицо с ярким румянцем во всю щеку, с чуть удлиненным ртом и ясными главами сияло молодой радостью и торжеством.
— Видал? — коротко бросил Виктор.
— Пойдем им навстречу, — сквозь зубы проговорил Андрей.
Тень высокого забора скрывала товарищей, и Еля не сразу увидела их, хотя прошла совсем близко, потряхивая вплетенным в косичку лиловым бантом.
Не дожидаясь Виктора, Андрей пошел следом и, когда Еля обернулась, сказал отрывисто:
— Здравствуйте! Я, кажется, помешал?
Незнакомый студент посмотрел на него, удивленно подняв бровь, а Еля густо покраснела, затеребила шарфик.
— Нет, зачем же? Вы не помешали. Знакомьтесь.
— Спасибо, но, кажется, я все же помешал вам, — загораживая дорогу, сказал Андрей.
— Да нет, что вы! — смутилась девочка. — Мы гуляли, и Костя рассказывал…
— Мне безразлично, что вам рассказывал Костя, — грубо перебил Андрей, — мне на это наплевать! Я знаю только одно: если люди мне мешают, я честно говорю им об этом…
Круто повернувшись и не обращая внимания на Виктора, Андрей зашагал прочь. Любовь и ненависть боролись в нем, он шел все быстрее, не оглядываясь, и ему казалось, что теперь он перестанет жить, потому что самое дорогое безвозвратно ушло из его жизни…
С этого вечера Андрей стал избегать Ели. Хотя Виктор сказал ему, что Еля плакала от незаслуженной обиды, что она не встречалась больше с Костей и тот уехал из Пустополья, не понимая, что, собственно, произошло, — Андрей только рукой махнул:
— Пожалуйста, не напоминай мне о Еле, хватит…
До изнеможения сидел он над книгами, носил воду, рубил дрова, рисовал Тае цветы для вышивки, а после обеда запирался в кабинете природоведения и работал до глубокой ночи. Чем дальше шло время, тем отчетливее обнаруживался в Андрее перелом от отрочества к юности. Голос его окреп, слегка огрубел, движения стали тверже. Самое же главное, что занимало теперь Андрея, были мысли о жизни, и эти мысли, пугающие его своей значительностью, овладевали им все сильнее.
«Зачем человек живет? — думал он, шагая по кабинету и торопливо, чтобы не застал Фаддей Зотович, куря папиросу. — Зачем жили мой прадед, дед, наш мерин Бой, которого отец продал на ярмарке, собака Кузя? Зачем живут тополя и черешни в нашем саду, инфузории, бациллы? Зачем я живу?» Он пытался найти ответ на эти вопросы, но ни книги, ни Фаддей Зотович, ни микроскоп, под которым шевелился, двигался, мерцал таинственный мир мельчайших существ, не могли объяснить Андрею, зачем он живет и что является целью человеческой жизни.
«Не может быть, чтоб человек жил просто так, без цели, как живут крапива или веслоногий рачок, — думал Андрей. — В отличие от рачка, у человека есть разум, и, значит, он может и должен знать цель своей жизни».
Когда Андрей рассказал Фаддею Зотовичу о своих мыслях и попросил объяснить, зачем живет человек, старик выколотил трубочку-носогрейку и проворчал:
— Рановато тебя стала тревожить эта штука. Твое дело — учиться, играть в снежки, закалять тело. А придет время — ты сам попробуешь разобраться во всем.
— Но вы-то разобрались? — спросил Андрей.
— Ишь ты, чего захотел! — усмехнулся учитель. — До этого надо доходить своим умом, это тебе не таблица умножения. — И, посерьезнев, заговорил тихо: — Над этим вопросом, молодой человек, люди бились веками. Одни говорили, что наше счастье в наслаждении, другие — в служении ближнему, третьи — в свободе, четвертые — в любви, пятые — в труде. Я же, грешным делом, пришел к выводу, что человеку нужны и труд, и любовь, и свобода, и наслаждение — словом, все доброе, что человек может получить на земле.
— А что для этого надо делать? — спросил Андрей.
Фаддей Зотович погладил ладонью небритую щеку, вздохнул:
— Ох, братец, сделать надо немало! Прежде всего надо стянуть с человека грязную ветошь и надеть на него чистую одежду. Надо избавить душу человеческую от подлости, от зависти, лжи, жестокости, лени. Надо разбить скорлупу эгоизма на человеке, а то он, этакий себялюбец, уверен в том, что его персона — центр вселенной. Надо, юный мой мыслитель, приучить нравственно изуродованного, искалеченного человека к мысли о том, что не только он, а все люди одинаково хотят жить, работать, любить. Ты думаешь, это легко, так себе, ерунда? Дескать, раз-два — и обновленный человек выскочил из купели с ангельскими крыльями? Нет, дорогой мой философ, тут перед нами — вернее, не перед нами, а перед тобой, потому что я уже поглядываю на кладбищенскую дорогу, а перед тобой все впереди, — долгий, мучительный, полный труда, страданий и радости процесс…
