Профессор З. Ф. Черепахин спутал своим появлением все пять тропок. Он по-прежнему выспрашивал, где ж ему найти Луку Селестенникова, и по-прежнему в руке его трепетало открытое письмо, теперь уже со штемпелем «Самара», и по-прежнему он перебивал свои расспрашивания какими-то никчемными разговорчиками и притчами. Так, посмотрев вслед Афанасу-Царевичу, он сказал:
— Тридцать лет человеку, кораблики пускает, а гуляю я третьего дня, наблюдаю в лугах курган, через который я некогда проводил археологическую траншею. Стою я у этой траншеи и думаю, хотя была империалистическая война и сын мой сражался на французском участке фронта добровольцем, заметьте, отец Гурий, — собой же я был жизнерадостен, переписывался с актером, он и теперь мне пишет, видите — письмо, — Афанас-Царевич прерывает меня: «Ты, профессор, канаву рыл, уже зная о потере сына. Ты рыл канаву и говорил всем уходящим: «Вот, видите, как я хорошо оплачиваю работу и хорошо с вами обхожусь, так знайте, что канаву я рою для того, чтобы разошедшийся во все стороны и во все страны народ рассказывал — каким изумительным от отчаяния способом профессор ищет своего сына Доната. Сын, растрогайся и вернись к отцу!» Я внес, сегодня же, эти измышления блаженного в книгу свою, собственно, в материалы свои под названием, собираемые, «Отрада». Здесь, ради бога, ради бога, не подумайте намек или некое контро с жизнью, отнюдь!..
— Уехал, — сказал подошедший к профессору И. П. Лопта, — уехал Лука Селестенников на охоту и вернется не раньше зимы.
— Невозможно, — испуганно воскликнул профессор, смяв письмо, — невозможно ему уехать, не поговорив со мной.
— Уехал, — с каким-то наслаждением даже повторил И. П. Лопта.
V
Они остались одни, эти трое стариков, — сухой Лука Селестенников, улыбающийся так, что улыбка наискось пересекала его лицо; Ермолай Рудавский, постоянно чем-то заостряющий свою душу, и И. П. Лопта. Все они трое сидели на лоптинском широком сундуке, на столе перед ними лежала опись имущества и денег, сданных И. П. Лоптой Общине собора Петра Митрополита. Лопта сидел напряженно, как бы изрывая изнутри себя гордость. Лука Селестенников рассматривал Евангелие, которое И. П. Лопта, вместе с сундуком, оставил.
— То, что я оценю эту вещь, едва ли вам важно, милый Иван Петрович, — сказал Лука Селестенников. — Евангелие это я отнесу к четырнадцатому веку, переплет к шестнадцатому, а вообще вещь дорогая. Раньше раскольники заплатили б великие деньги.
Лука Селестенников в этот день принес заявление о вступлении своем в члены Религиозно-православного общества при соборе Петра Митрополита. Л. Селестенников твердо желал остаться в Кремле.
— Не за вещь я держусь, а за Евангелие. Ты вот мне разъясни, зачем ты в Кремле остановился и зачем тебя профессор ищет и ты от него бегаешь, Лука?
— Профессор — ерунда. Пустой, Иван Петрович, профессор твой, как таракан: на быка похож, а и дома не любят и на базаре не купят. Или я ему должен, или он мне должен, как-нибудь нашарим друг друга. А причина моя, Иван Петрович, ехидная, хотя и крошечная, да ведь вон ласточка — маленький конек, а за море ходит… Ты вот лучше Рудавского спроси, он тебе легче о своей душе расскажет, я все в сторону сворачиваю.
— А я безотлучничаю при одном помысле, Лука Егорыч, — безумничая изгрызенными губами, ринулся в разговор Е. Рудавский. — Вот не знаю, вспоминает ли Иван Петрович, как я ему пять тысяч из приданого вернул и начал сбирать дальше, хотя и произошла тут всероссийская авария, и овладела мной мысль — вывалить ему опять на стол пять тысяч мгновенно. И не хватило у меня трехсот рублей, Лука Егорыч.
— Вторая авария произошла? Октябрь?..
— Вторая, Лука Егорыч, вторая, я могу сберегательную книжку показать.
— Вспоминаешь ты, Ермолай, — сказал И. П. Лопта, — нехорошее, когда я гордостью болел и собирался, грешный человек, купить за деньги любое сердце.
Он аккуратно свернул опись. Вошла Агафья. Лука Селестенников крепко осмотрел ее лицо.
— Жениха уже подыскал, Иван Петрович? — высоко, не своим голосом спросил он.
— Христова невеста, — резко ответила Агафья.
Л. Селестенников почувствовал себя неловко, как будто в чем-то нахвастал. Е. Рудавский сидел неподвижно, и ему казалось, что душа его острупела, он хотел ее доверить кому-то, а все жарятся на собственном огне.
Агафья заговорила о том, как кремлевцы натрусились богомаза Чаева и какие о нем идут разговоры. Окруженный монахами, бывшими наборщиками монастырской типографии, появился осторожной своей походочкой Гурий. Он нес в руках подсолнух, мохнатый и черный. Он сел рядом с отцом. Заметно было, как в его присутствии дичкует Агафья и как она злится на это.
— Да, Агафьюшка, божья душа, подхожу я к дому, а вокруг него Афанас-Царевич носится, сам он большой, быстро ходить ему потно; жарко, а подсолнух тяжелый. Щипнул он меня, а я и по глазам вижу, наущает он меня тебе подсолнух отнести, подарить. — Гурий положил подсолнух на стол и, осторожно перебирая по нему пальцами, продолжал: — Но суть моей мысли не в этом, папаша, и ты, Агафьюшка, и вы, дорогой Лука Егорыч, и вы, Рудавский. Веротерпимствовали мы достаточно, дьявол нас доволок до конца, ходят слухи, что некий сонм баптистов приехал в Кремль, и баптистский благовестник не этот ли молодец, на медведе столь картинно изобразивший кремлевский герб, чем и пленил души обывателей? Боюсь, как бы не переумничали, не переждали, и после небольшого разговора с Хлобыстаем-Нетокаевским, заведующим типографией, и этими безработствующими наборщиками мне подумалось: после ликвидации папашиного имущества и его сумм и после того, как община исходатайствует в горкомхозе отсрочку на ремонт, что, по моему наблюдению, вполне возможно, община сможет обладать некоторыми свободными оборотными деньгами. Наборщики тоскуют по работе, типография велика шрифтами и велика отсутствием заказов и посему даст нам большую, чем в остальных провинциальных типографиях, скидку. Книжная бумага есть в запасе, да и в столице ее достать есть возможность…
Сундук оживился. Седые головы на нем задвигались. Агафья разлапушилась. Л. Селестенников, стараясь угадать мысль Гурия, напряженно тяпал по воздуху сухой своей ладонью. И. П. Лопта смотрел на сына нахваливающе. «На что ты хочешь израсходовать нас?» — спросил он. Гурий, осторожно настилая слова тонкими своими губами, вымолвил:
— Зачем я буду расходовать, я хочу только предложить на обсуждение такой, приблизительно, случай. Не сочтет ли община Петра Митрополита ценным и нужным, так как в религиозных книгах сейчас ощущается большой недостаток, — взяться за осуществление задачи печатания весьма дорого стоящей сейчас, весьма редкой и весьма ценной книги. Печатание это принесет не только духовные выгоды общине и благодарность от бога, не только сознание, что в нашем Кремле появилась первопечатная книга во времена гонения на несокрушимое православие, но и материальные выгоды для церкви. Я говорю о Библии, христиане.
VI
Агафья замечала, что кремлевцы к ней несколько остыли после того, кик появился Е. Чаев, и община, после того, как Гурий высказал мысль о печатании Библии. Она понимала, что сейчас ей оступиться легко. Предложение Гурия осенило общину крылом славы. Община заволновалась. Заговорили о типографии; Хлобыстая-Нетокаевского приглашали из дома в дом, и приглашения эти он приписывал тому, что он вступил в Религиозно-православное общество, и ему было стыдно, так как в душе он себя считал до некоторой степени атеистом и в Религиозно-православное общество вступил лишь для того, чтобы быть ближе к Агафье, теплая нежность лица которой возбуждала в нем легкие и хорошие мысли о себе и других.
Оказалось, что типография настолько превосходна, что напечатанную в ней копию одной древней рукописи в Губернской Археологической Комиссии недавно приняли за подлинник и сообщили о том подлиннике в Москву, где много хохотали. Агафья попробовала предупредить общину, что если при теперешнем заведующем типографией, т. е. Хлобыстае-Нетокаевском, и возможно сдать заказ, при теперешнем шальном председателе укома тов[арище] Старосило и при заведующем агитпрома тов[арище] Топорковском, постоянно охотившемся в лесах, возможно начать печатание, так как они люди невежественные, пьянствующие или собирающиеся пьянствовать вроде тов[арища] Старосило; им не трудно доказать, что и в столице взяли бы подобный заказ, но принимаем ли мы во внимание Мануфактуры, которые мешают нам найти необходимого для паствы резкого и смелого епископа, потому что здесь методы борьбы с безбожием должны быть особые, и Мануфактуры даже вредят нам в том, что переносят остановку плотов к себе, тем отнимая у нас последний кусок хлеба!
И. П. Лопта возразил ей, что в Мануфактурах нашлись люди, способные взять у нас денежную помощь на оборудование квартир, взамен чего обязуются доказывать в соответствующих инстанциях, что останавливать плоты у Мануфактур все равно что топить.
