То есть сама дилемма-то существовала все эти десятилетия, но существовали и условия, при которых ее можно было не замечать. И вот условия изменились, и не замечать стало невозможным.
Ростовцев много лет копал в этом направлении, и наконец появился свет с другого конца туннеля.
Сам Клим Данилович принадлежал к узкому кругу учредителей нового совета и должен был занять в нем одну из руководящих должностей. Насчет же Карданова и информационного Центра — все это шло тоже через него…
— Информатика… Век информатики, — чуть не подхихикивал он, — а то мы и сами не знаем, с чем ее едят. Открылись глаза… А, Виктор Трофимович? Как будто им кто мешал… Хотя бы ваши статьи почитали.
— Они читали, — возразил Карданов.
— Ну, да, почитывали, — отозвался Ростовцев.
— Все жутко озабочены механизмом торможения и спайкой кабинетчиков. Но любой механизм работает, пока есть на чем. Поэтому знаете, Клим Данилович, что нас сейчас могло бы по-настоящему прихлопнуть? Просто и… даже безболезненно? Если бы ОПЕК вздернула опять цену на нефть до небес.
— Ага, это вы в точку. А у нас плюс к Тюменской еще бы две-три такие преизобильные области объявились. Да поближе к западным границам, чтобы без хлопот в доллары нефть-матушку перегонять.
— Сложись сейчас такая конъюнктура — и все. Чего не хватает — импортируем, не торгуясь. И цветные металлы не жалко, придется все их пустить на выделку орденов и медалей нефтяникам и внешторговцам. И ка-ак залегли бы еще лет на десять на бок… А там можно уже особо и глазами не хлопать: все равно окрестности не узнаешь.
— Их и сейчас-то, окрестности эти… Взять хоть нашего великого восточного соседа…
Разговор на какое-то время стал самоценным, то есть собеседники, что называется, отводили душу. Они понимали друг друга, понимали, что самое страшное и нелепое состояло в том, что в общем и целом всем все было известно. Все эти годы. Десятилетия. Не один Карданов пописывал проблемные статьи. Не один Ростовцев рыл в направлении объединенных усилий. Все всё знали. А годы уходили. Свирепствовала и накатывалась все более мощными волнами научно-техническая революция. Накатывала и… истаивала в эволюционном шаге новых технологий. Шаге. Шажочке. Топтании на месте. Эволюционное развитие техники… Благородный эвфемизм, что в переводе на более определенный язык означало: н и ш а т к о н и в а л к о. Слишком многим это оказалось выгодным — от Немировского и до сонма средних и мелких кабинетчиков типа Яковлева, неизвестно как в оные годы оказавшихся в своих звуконепроницаемых кабинетах.
Ростовцев еще раз уточнил рабочий ритм Карданова на ближайшее время. Все вроде бы совпадало и согласовывалось в режиме наибольшего благоприятствования, в достаточно плавное вхождение Виктора в круг больших забот и ответственности. Завтра, например, то есть на расширенном неофициальном совещании, ему надлежало выступить как раз с тем, что у него выходило лучше всего: со второй частью материалов, подготовленных им на симпозиуме в Ивано-Франковске, — с общим обзором целей и смысла развития информатики и применения ее к достаточно разросшемуся и запутанному хозяйству экономической науки.
— Но как же я все-таки выступлю? Прямо так уж сам по себе и ниоткуда? — засомневался Виктор.
— Почему ниоткуда? Мы представим вас… ну хотя бы от вашего журнала. Как постоянный автор, член авторского актива. А чтобы не выглядело… неэтично, вы завтра прямо с утра подойдете туда и предупредите их. Мол, вас приглашают на такое-то совещание, и вы будете выступать… ну, скажем, как выразитель позиции журнала. Ведь они вот эти ваши статьи печатали? Стало быть, в некотором роде разделяют идеи и ответственность… Да ведь это все формальность. Мне важно вас запустить… Важно, чтобы вы сейчас прозвучали, чтобы было ясно, о ком идет речь, когда через неделю начнутся серьезные переговоры и я проведу вас по серьезным кабинетам.
А кстати, о журнале. Конечно, выглядело бы солиднее, если бы вы были в штате. Или хотя бы членом редколлегии. Ну да, с другой стороны, так… руки развязанней. Ничего согласовывать не придется. Предуведомите их, и… достаточно. Но вообще-то, Виктор, мне неясно, почему вы к ним до сих пор не примкнули? В организационном, так сказать, плане? Уж казалось бы, ваша авторская активность за все эти годы давала вам все основания…
— Да все, знаете, то одно, то другое. А теперь вот другая. Все было уже обговорено, но объявилась другая… И мне как-то и сопротивляться не приходится… Бывшая моя жена.
— Да ну, Виктор. Какая там другая? Мне кажется, вы и сами… не проявляли должной настойчивости в данном направлении. Иначе давно должно было получиться. Это все — замаскированные отговорки. От самого себя скрываемые.
— Наверно, это так, Клим Данилович. Наверное, с журналом все дело в том, что я обнаружил…
— Опять что-то обнаружил…
— Да, обнаружил, что появление даже самой сильной и убедительной статьи ничего не меняет, ни на что не влияет, а саму статью просто даже и не замечают. Хотя и — вот уж удивительным образом — вроде бы и читают, и даже автора нахваливают.
— Значит, не те читают.
— И не те и даже как раз те самые читают, но… именно, как вы изволили выразиться, почитывают. В свободное от работы время и для общего развития. А их толстостенных чиновничьих дел это не затрагивает. То есть, ничего нельзя сделать, если ты — не в крепости. Если не делаешь карьеру (в любом смысле), то тебя, дел твоих, выстрелов статейных — не замечают. И знаете, наверное, почему? Потому что эти статьи ничему не мешают. Они просвещают и облагораживают. Развивают и доказывают. Иллюстрируют и исследуют. Даже взывают. Но… не мешают. А место в реальной действительности имеет только то, что мешает. Вольно или невольно. Чему-нибудь, и как-нибудь. Но — мешает.
— Ну вот, Виктор, завтра у вас будет очень хорошая возможность сделать первый шаг, чтобы оказаться в крепости. И начать мешать. Если уж вы так определяете коренную черту конструктивной деятельности.
Неожиданно позвонила Катя Гончарова. Вот уж кого он не ожидал. Поэтому и неожиданно. И Карданов с первых ее фраз разобрал, что и она ведет речь о завтрашнем совещании. Карданов не очень понимал, что происходит, откуда, например, она могла знать о предстоящем его выступлении? — и поэтому на всякий случай прикрыл дверь в комнату.
Когда он закончил разговор с Катей и вернулся к Ростовцеву, то начал в неожиданном приступе вялости и меланхолии мямлить, что-де, новое дело должны делать новые люди! А старые могут только говорить, а делать все будут по-старому.
Но тут и Ростовцев завелся. Он уже собирался было уходить, но тут завелся, зашагал по комнате, перекладывая из стопки в стопку сборники по экономическим реформам и журналы с кардановскими статьями. Вите почему-то стало его жаль: отлично сохранившийся медвежонок, деловито урчащий, на мягком ходу и — неожиданно оказалось — даже чуть-чуть пониже отнюдь не рослого Карданова. Именно оказалось, потому что тогда, когда работали вместе, он воспринимался Кардановым только снизу вверх. Плотный, конечно, в плечах налитой, заиндевевший всем своим чубом и висками, матерый такой и неустающий медвежонок. Виктору иногда становилось жаль неустающих людей, но это чувство, косо как-то пролетавшее, быстро исчезало, вот как и сейчас, как только дело доходило до конкретного разворота.
— Вы бюхер-вурм, — пыхтел, как бы попыхивая фразами, Ростовцев, — ну так это же и чудесно! Потому что книжный червь конца двадцатого века в переводе, знаете, что значит? Как раз то самое: начальник информационного Центра при Совете по производительности труда. Или при Институте. Как там будет все это называться, еще не ясно. Некоторые даже называют туманно и пышно: временный коллектив.
— Новое дело должны делать новые люди, — как бы и удивляясь собственному упорству и заклиниванию на фразе, повторил Карданов.
— Да какое оно новое? — рассвирепел наконец Ростовцев, которому не дали сойти на нет. — Какое оно новое, когда мы, сколько себя помним, только его и поднимали? Нового здесь только то, что оно все-таки может начаться теперь делаться.
— Кем?
— Перестаньте. Это истерика. От радости, что ли? Я же вам и повторяю: в ы и только в ы! А почему? Гений вы, что ли, какой? Нет же ведь. И сами знаете, и что об этом толковать! Но! В ы и еще раз в ы!
— Почему? — упрямо и как бы без всякого любопытства спросил Виктор.
— Мне, что ли, не знать кадровую пустыню в этой области? — устало произнес Ростовцев. — Самое ведь страшное в той истории в том, что я тогда вслед за вами должен был уйти… Потеря времени? Если бы только это! Не стояние на месте получилось, а… противоход. Проблемы оставались, и новое поколение подрастало, а… кадров не образовывалось. Не на чем было их взращивать.
