– Вузовский значок, конечно, не мешает, только я не надеюсь две жизни прожить, мне надо сразу институт по душе выбрать.
– Если родители в состоянии кормить… – начал дядя Федя.
– Почему, я и сама в силах зарабатывать на себя.
– У нас сегодня как раз была получка, – загудел Ермаков. – Расчет за месяц.
– Иван шестьдесят три рубля получил, – сказал Вить-Бить.
И все они снова замолчали. А я успел еще порадоваться втихомолку, что вот наконец-то и моя первая рабочая получка, и нам с мамой теперь будет полегче, даже здорово легче!
– Деньги, вроде бы, и небольшие… – опять начал Ермаков.
– Но – трудовые они! – сказал дядя Федя. – Своими руками и горбом заработанные, что называется! – Остановился, обернулся ко мне.
И все остановились, и пришлось мне все-таки показать свою левую руку, щедро залитую йодом. Татьяна ничего не сказала, только быстро глянула мне в глаза: «Очень было больно?!» – «Нет-нет!» – ответил я; и все, я видел, поняли наш бессловесный разговор.
– Я эту работу немного знаю, – сказала Татьяна. – Наш класс был у вас на практике.
– Да мы помним, – сказал Вить-Вить и снова пошел вперед, а все остальные – за ним. – Только из всего вашего класса к нам на завод пришли шесть человек, то есть работать пришли. А в нашем цеху – один Иван остался, если не считать Петухову в бухгалтерии.
– Да, – сказала Татьяна.
– Какие родители как на это смотрят… – заметил дядя Федя.
Татьяна заговорила поспешно:
– Мои родители – геологи, и отец и мать. Все время ездят в экспедиции. Как себя я помню, все больше с бабушкой находилась, это мать отца. Она сейчас уехала к другому своему сыну, у него дочка заболела, а жена работает.
– Ох уж эти бабушки… – неопределенно вздохнул Белендряс.
– Бабушки как бабушки! – сказал дядя Федя. – Вот и ее, – он кивнул на Татьяну, – вырастила одну внучку, теперь – вытаскивай другую.
– Да, – сказала Татьяна.
– Если вместе, конечно, то и в командировки можно, – сказал Ермаков.
– Это раньше они ездили в одной экспедиции, – ответила Татьяна, – а теперь уже – в разных. – Помолчала, договорила смущенно: – Они начальники разных экспедиций, оба защитили диссертации, это такие работы…
– Знаем, – перебил ее дядя Федя. – У меня один сыночек даже доктор физико-математических наук, профессор, целым институтом командует.
– Ну, вот видите! – чуть погромче ответила Татьяна. – А вы ведь – работаете! И по возрасту вы… чуть постарше меня.
И тут впервые все слегка улыбнулись.
– Я, кстати, тут письмо от отца получила, – подчеркнуто-безразлично выговорила Татьяна, остановилась, доставая из сумочки письмо; и мы все остановились; она открыла конверт, достала листок, развернула его: – Написала ему, что раздумала идти в институт, и вот что он пишет, – показала пальцем.
В той строчке письма, на которую она показывала пальцем, четким и твердым почерком было написано: «Чтобы стать настоящим журналистом, надо хорошо знать жизнь. А поэтому я согласен с тобой, что ты решила сначала поработать».
Татьяна была багровой, я опять почему-то не мог глядеть на нее. Только боялся, вдруг кто-нибудь из наших скажет что-нибудь не то.
– Ну что ж, – спокойно начал Вить-Вить, снова шагая вперед. Татьяна поспешно убирала письмо, и руки у нее чуть подрагивали. – Твой отец правильно пишет, узнать жизнь надо как следует каждому.
А я вспомнил, что за сочинения Татьяна всегда получала пятерки, мама даже зачитывала их, ставила в пример.
– А то потом приходят такие командиры производства!… – прогудел Белендряс
– А физически я – вполне здоровая!
– Да это мы видим, – сказал Филя, и все засмеялись.
Потом Вить-Вить вздохнул:
– Я сегодня говорил Ивану, что Валентина Ивановна все одна и одна дома.
Татьяна посмотрела на него, кивнула.
– Иди погуляй, – сказал мне дядя Федя.
Я пошел куда-то в сторону, оказалось, через улицу я пошел. Чуть не наскочил на самосвал, тот загудел тревожно, я отпрыгнул обратно на панель, затоптался на месте.
– Иван, – позвал меня Вить-Вить. Я подошел.
– Таня придет к нам с первого сентября.
– Пусть свой законный отпуск отгуляет, – пояснил мне дядя Федя.
Я кивнул.
– Ну – и ладушки! – подытожил Вить-Вить, протянув Татьяне руку.
И все поочередно попрощались с ней за руку. Филя, вспомнив свои фокусы, снял с плеча Татьяны конфетку, вручил ей торжественно.
Мне только кивнули – за руку у нас не принято прощаться, – пошли обратно.
– Слушай, давай посидим, а? – попросила меня Татьяна, показывая на скамейку в сквере.
– Давай.
– Там в письме, что я показывала, – сказала она, не двигаясь с места, – есть насчет журналистики… Я тебя очень прошу, очень: забудем об этом года на три, на пять, а?
– Хорошо! – почему-то даже обрадовался я и взял ее за руку.
И тогда она, улыбаясь уже, спросила:
– А ведь я выдержала экзамен, да?
– Какой? – И тут же понял: да! Вить-Вить же сказал: «Ну – и ладушки!» И никак мне было не спросить, о чем они разговаривали, когда дядя Федя послал меня погулять.
– Они сказали, чтобы я пока побыла с Валентиной Ивановной,
Я потянул Татьяну за руку к себе, откровенно намереваясь прямо на улице поцеловать ее. Она согласно придвинулась ко мне, только глаза у нее снова были совсем зелеными. И даже какие-то искорки в них прыгали, маленькие и насмешливенькие. – Извини!
– Нет, отчего же…
– Просто – спасибо тебе.
– Ах ты! – откровенным движением обняла меня за шею, мы поцеловались и очень быстро пошли.
Прошли уже несколько улиц, когда я опомнился и сказал:
– Ты же хотела посидеть в сквере.
– Теперь это уже не надо, – сказала Татьяна, а
мне опять показалось, что она умнее меня и вообще все лучше понимает; взрослее, наверно. Поглядела на меня: – Ты очень есть хочешь?
– Нет.
– Я Валентине Ивановне сказала, что мы к нам домой съездим, ты ведь ни разу у нас не был… – И лицо у нее сделалось чуть напряженным, и смотрела она в сторону.
– Хорошо.
Мы пошли на метро, а я все думал: почему у Татьяны вдруг так изменилось лицо? Сказал, когда мы уже спускались на эскалаторе:
– Ты только меня никогда и ни в чем не бойся, хорошо?
Она обернулась, снизу вверх поглядела на меня, ответила очень серьезно:
– А вот за это – тебе спасибо! – И тут мы с ней чуть не поцеловались, Татьяна засмеялась: – А еще говоришь – не бойся!
Соломины живут на углу Невского и Исполкомской. Я каждый день проходил мимо их дома два раза: в школу и из школы. Знал, что их квартира на пятом этаже, знал даже, что квартира эта из двух комнат, а вот ни разу не был у них. Было несколько случаев, когда я мог зайти по школьным делам, раза два – даже должен был зайти, и все-таки не пошел, хотя у других своих одноклассников запросто бывал дома и они у нас с мамой бывали. А вот Татьяна у нас – тоже ни разу, если не считать вчерашнего. Хотя и сегодня она была у мамы, даже обед готовила… Просто боялся я, а чего боялся, и сам не пойму. Татьяна, правда, постоянно смеялась надо мной. Боялся глаз ее, что ли, зеленых с искорками, насмешливой улыбки, резких слов, самой ее красоты.
Мы с Татьяной молча доехали до станции «Площадь Восстания». Время было – после смены, народу в метро – много, мы даже стояли в вагоне не рядом, и это было хорошо. Так же молча вышли, почему-то поднялись на эскалаторе, который ведет на Московский вокзал, а нам удобнее было бы на том, который выходит на Невский. Татьяна все шла впереди, и голова у нее была опущена, и сумочкой она то махала широко, то сумочка, забытая, болталась, стукаясь о колено. Так и шли мы с ней, как в туристском походе, когда видишь в основном только пятки впереди идущего. Никак не могли мои глаза оторваться от асфальта, с фотографической четкостью фиксируя решительно все подряд: урны, окурки, витрины магазинов, разноцветные ботинки и туфли. Никогда до этого не думал, что такое многообразие фасонов и расцветок обуви выпускается нашей промышленностью. А тут еще из богатого туристского репертуара сам собой всплыл куплет:
Ты идешь, и консервные баночки
Попадаются все на пути.
Ты гляди на консервные баночки,
Чтобы легче дорогу найти!
Мы с Татьяной поднялись по лестнице. И странное дело, мне показалось, что я уже бывал на этой лестнице, будто видел уже и эти длинные окна, а за ними – низкие крыши каких-то домов. Загадал: «Если на верхней площадке не будет двери на чердак, а дверь Татьяниной квартиры – слева, звонок на ней – справа, значит, наверняка был!»
Так все и оказалось. Татьяна остановилась на площадке, стала доставать из сумочки ключи. За дверью послышалось негромкое тявканье.
– Слушай, – заметно волнуясь, сказал я, – а не мог я когда-нибудь уже быть у вас?
Татьяна обернулась, держась за ключ, вставленный в дверь, поглядела на меня:
– Вспомнил все-таки!
– А я уж думал, не из моих ли снов это. – И покраснел.
