Местечко такое я вскоре нашел. Внизу, возле горячей, как печка, стенки машинного отделения валялась куча мешков. На ней уже примостилась какая-то полная женщина в замасленной телогрейке и стоптанных мужских сапогах. Осторожно, чтобы не потревожить спящую, я расправил мешки и лег рядом. Если пройдет контролер,он подумает, что я сын этой женщины, и не станет дергать за ногу и кричать: «Гражданин, ваш билет!»
Лежать на мешках было очень удобно. Из машинного отделения затекал жаркий, сухой воздух. Глаза сами по себе закрылись, и я уснул. Но спал я недолго. Разбудил и порядочно напугал меня какой-то странный крик. Вначале я думал, что на пароходе пожар, и хотел было уже бежать разыскивать спасательный круг, но потом успокоился. Кричала во сне моя соседка:
— Митроха, куда ж ты, леший, корзину ставишь! Подавят всю ягоду!
Я закрыл глаза и стал ждать, что будет дальше. Скорее всего, придет контролер и выбросит меня вместе с женщиной в сапогах за борт. Но, к счастью, все обошлось благополучно. Никто к нам не подошел. Я выругал про себя загадочного Митроху, который не знает, куда надо ставить корзину с ягодами, и уснул, теперь уже до самого утра.
Пробраться в лодку уже было совершенно невозможно. По всей палубе бродили пассажиры, к тому же мой вчерашний шалаш — или ботинок, называйте как угодно, — был хорошо виден с капитанского мостика. Кстати, я совершенно правильно решил, что прятаться теперь не имеет смысла. Билеты, наверно, уже давно проверили, и можно было спокойно плыть до самого Иркутска. Правда, надо было еще незаметно улизнуть с парохода в Иркутске. Но зачем думать об этом сейчас? «Утро вечера мудренее» — говорит русская поговорка.
Я ходил по пароходу, присматривался и принюхивался к каждому углу, как голодная собака: может, кто-нибудь оставил кусочек хлеба или хвостик омуля. Куда бы я ни пошел, всюду жевали, грызли, пили. Еды у всех было обидно много. Я своими глазами видел, как один парень завернул в бумажку вполне приличный кусок хлеба и швырнул за борт. Разве так поступают с едой!
Голод привел меня на верхнюю палубу, к бочонкам с живицей и корзинам, обшитым сверху тонкой материей. Возле корзин крупными деловыми шагами ходила женщина в мужских сапогах. Я уже кое-что знал о корзинах и Митрохе. Он всю ночь провел на палубе возле корзин и теперь спал на знакомых вам мешках.
Хлеб сытнее ягод, подумал я. Но, пожалуй, не стоит отказываться и от голубики. Голубика хотя и не шоколад «Цирк», но все же имеет витамины, восстанавливает силы и усмиряет желудок. Я сел на скамейку и стал наблюдать за женщиной. Должна же она отлучиться с поста хотя бы на одну минуту! И я не ошибся. Женщина походила по палубе, бросила недружелюбный взгляд в мою сторону и отправилась вниз, к своему Митрохе.
Время терять было нельзя. Я подошел к корзине, отодрал материю и запустил руки в прохладные мелкие ягоды. Вначале я даже не почувствовал вкуса голубики. Бросал ее в рот, как в пропасть. За несколько минут я съел, наверно, полведра голубики. Желудок успокоился и ворчал теперь добродушно, как дальние раскаты грома после грозы.
Жадность никогда не приводит к добру. Поедая голубику горсть за горстью, я совершенно забыл о существовании женщины в сапогах. Она выросла передо мной как из-под земли.
— Караул! — понеслось по кораблю.
Пассажиры собрались на верхней палубе, как по команде «аврал». Они с любопытством смотрели на мое испачканное голубикой лицо и качали головами. Женщина не унималась. Она размахивала руками перед моим носом и кричала:
— Убить тебя, негодяй, мало!
Женщина наверняка убила бы меня, если бы к месту происшествия не подоспел капитан. Он растолкал людей и строго спросил меня:
— Кто тебе разрешил брать голубику?
— Я хотел есть. Со вчерашнего дня у меня во рту ничего не было, кроме шоколада.
Капитан едва заметно улыбнулся, а затем вновь нахмурился и сказал:
— Что прикажешь с тобой делать: в милицию отдать или выбросить за борт? Родители где?
— Нет у меня родителей. Тетка больная, в Братске живет, а дед в Иркутске. Я еду к нему.
Тетка и дед, которых я выдумал, спасая свою шкуру, произвели на капитана и пассажиров большое впечатление. Пассажир в помятом плаще и военном картузе ласково посмотрел на меня и сказал:
— Подумаешь, какое преступление — съел стакан голубики! Что ему, с голоду умирать? Надо еще проверить, что это за голубика такая. Целых шестнадцать корзин везет!
Капитан опустил брови, прицелился взглядом в женщину.
— Билет! — кратко сказал он.
Женщина долго развязывала узелок на грязном носовом платке, справилась наконец с этим нелегким делом и протянула капитану три небольшие зеленые бумажки:
— Пожалуйста, мы не какие-нибудь зайцы.
— Кто еще с вами едет?
Женщина поискала глазами кого-то в толпе и, не найдя, крикнула на весь корабль:
— Митроха! Иди, товарищ капитан вызывает!
— Оставьте Митроху в покое. У вас два места груза. Где билеты еще на двенадцать корзин? Это ваши корзины?
Полное, с двойным подбородком лицо женщины из красного сделалось белым, а затем синим, как будто его вымазали ягодами, или, как она говорила, «ягодой».
— А нам сказали, больше ничего не надо, — стала оправдываться женщина. Приложила платок к глазам и притворно всхлипнула. — Простого человека разве трудно обидеть! Не разъяснят, не расскажут, а потом сами же и придираются!
— Сейчас ты простая, а на базар придешь, сразу сложной станешь! — сердито сказал пассажир в помятом плаще. — В Братске за стакан голубики двугривенный платила, а в Иркутске полтора рубля с рабочего класса драть будешь. Капиталистка!
Дальше произошло то, о чем я не мог даже предполагать. Женщина неожиданно вскрикнула, упала на палубу и завопила на весь корабль:
— Караул! Убивают!
Капитан не обратил никакого внимания на эту лицемерку. Он подозвал матроса и кратко сказал ему:
— Оштрафовать! Снять груз на первой остановке! — Затем капитан повернулся ко мне и добавил: — Иди за мной!
Капитан привел меня в каюту, указал на стул и сам примостился на краешке койки против меня.
— Если ты соврал о тетке и дедушке, — сказал он, — прикажу немедленно выбросить за борт. Понял?
— Понял, товарищ капитан.
— Смотри мне в глаза.
Я посмотрел в чистые, мужественные глаза капитана и подумал: «Какой же я подлец!»
Капитан долго гипнотизировал меня взглядом, а затем встал, положил руку на мое плечо и сказал:
— Я верю тебе. Успокойся и забудь все, что было наверху.
Нет, лучше бы он выбросил меня за борт!
Три дня я жил в каюте капитана, спал на его койке, ел его хлеб и суп. Когда пароход причалил к пристани, капитан проводил меня на берег, крепко, как взрослому, пожал мне руку и грустно сказал:
— Хороший ты, честный парень, Геннадий. Даже не хочется расставаться с тобой. Но что поделаешь — прощай…
Глава четырнадцатая
ПОЛЮС ХОЛОДА. ФАЛЬШИВЫЙ ДОБРОВОЛЕЦ. ВОТ ТАК ВСТРЕЧА!
В Иркутске я слонялся целый день. Голодный, никому не нужный. Что же делать, как проникнуть в вагон без билета?
Долго я ломал голову над этим вопросом и наконец решил: надо что-нибудь продать.
Рубашку?
Нет, не годится. Без рубашки в вагон не пустят. Это не пляж.
Штаны?
Еще хуже.
Я посмотрел на свои желтые, почти совсем новые ботинки и стал развязывать шнурки.
«Надо будет только ноги помыть», — решил я.
Покупатель нашелся быстро.
Коренастый мужчина в красной вылинявшей рубашке, с мешком за плечами шел по перрону навстречу мне.
— Продаешь? — спросил он.
— Продаю.
Покупатель опустил мешок, из которого выглянуло несколько угловатых буханок хлеба, взял ботинки.
— Украл?
— Что вы, дяденька! Свои собственные.
— Сколько хочешь?
— Пятьдесят рублей.
Покупатель молча отдал ботинки и снова взвалил мешок на плечи.
— Четвертную, — кратко сказал он. — Больше нет ни копейки.
Мужчина отвернулся от меня и уже хотел уйти, но я торопливо сказал:
— Согласен. Давайте.
Покупатель снова поставил мешок на землю, вынул
из кармана большую пачку денег и отсчитал из нее двадцать пять рублей.
Мошенник!
Билет я купил до следующей станции. Главное — в вагон пробраться, а оттуда меня ни за что не выкуришь. Пусть хоть ноги оторвут, до самой Москвы не выйду. Но отрывать ноги в вагоне мне как будто никто не собирался. Пассажиры потеснились и уступили место возле прохода.
— Садись, — сказал старик с узкой зеленоватой бородкой. — В ногах правды нет.
Старик понравился мне с первого взгляда. Едва поезд тронулся, он развернул промасленную газету и протянул большой ломоть пирога с рыбой.
— Уважаешь? — спросил он.
Я кивнул головой и сразу же вцепился зубами в пирог.
Еще бы не любить такое добро! Я готов был съесть не только пирог, но даже промасленную бумагу вместе с черными заголовками, точками, запятыми и восклицательными знаками.
