в другие места. Это мне нравится — ездить. Вот подсчитывала, сколько лет понадобится, чтобы всю страну объездить, — вздохнула. — Много… лет двадцать.
— Ты серьезная, — сказала Нурия.
— Я-то? — рассмеялась, раскачиваясь всем телом. — Господи, какая же во мне серьезность!
Над дорогой чуть ли не до самого неба вздыбилось облако пыли. Из этого облака показался грузовик и покатил к дому.
Из кабины вышел шофер и закричал:
— А ну, девчонки, разгружай быстрей кирпич!
«Иван», — узнала Нурия.
— Не командуй! — сказала Ольга, сходя по лесам вниз. — Найди разнорабочих, здесь где-то сидели.
— Да некогда мне искать! Машина не должна стоять…
— Разве долго разгрузить, а, девочки? Ребята!.. — неожиданно для себя самой предложила Нурия, и ей показалось, что Ольга посмотрела на нее насмешливо.
К счастью, дядя Семен поддержал Нурию:
— Ладно, поднимайсь! Не будем задерживать парня.
Нурия стояла около грузовика и проворно подхватывала кирпичи, которые подбрасывала с кузова Ольга. Ольга бросала быстро, трудно было поспевать за ней. Пот со лба натекал на глаза, и Нурия даже руки не могла поднять, чтобы отереть лицо.
«Не зевай, не зевай, не зевай!» — говорила она себе и ловила кирпич и бросала, быстро полуоборачивалась — летел второй, третий, десятый… Ловкой казалась себе. И очень сильной: не уставала. Когда вдруг Ольга крикнула: «Все!», Нурия удивилась: так скоро?
Она сняла рукавицы, ударила ими одна о другую, выхлопывая кирпичную пыль.
Иван подошел — пальцы его крошили комочек затвердевшего раствора — и негромким, как будто охрипшим голосом сказал:
— Можно… я приду сегодня? К тебе. Можно?..
Нурия замотала головой — нет! Убежала, затерялась в гурьбе девчат.
Дома она торопливо умылась. Осторожно утирала загорелые щеки, шею и улыбалась. Потом вынула из комода сиреневую кофточку, самую любимую, встала перед зеркалом, примеривая. Внезапно спросила себя строго: «А куда ты собираешься?» И выжидающе сощурила глаза. Смутилась, в растерянности уронила на пол кофточку, зашептала:
— Никуда я не собираюсь… Просто выйду за ворота, посижу с Гарифом. Придет Иван… посидим втроем. А потом домой пойду. Некогда засиживаться: с утра на работу.
Она опустилась на стул, нагнувшись, подняла кофточку. Почувствовала, как устала. Решила полежать немножко. Легла на кровать, вытянула ноги. Ноги истомленно гудели… Глаза сами собой сомкнулись… Проснулась утром, когда резко затрезвонил будильник.
Весь день Нурия подавала кирпич и тихо напевала, потаенно радуясь чему-то безвестному.
К вечеру подошла Ольга, толкнула локтем.
— Иван уезжает. В армию.
— А мне-то что… Пусти, проеду, — спокойно — так ей показалось — сказала Нурия. Тачка с битым кирпичом закачалась, руки задрожали.
«Пусть едет, — думала Нурия, крепче сжимая ручки, стараясь вернуть равновесие тачке, — пусть едет. Пусть не будоражит… душу… Пусть…»
Тачка закачалась. Опрокинулась. С грохотом посыпался кирпич.
6
Нурия придвинула к себе пачку конвертов. Конверты эти с треугольной печатью каждую неделю приносил почтальон. Письма шли аккуратно. Нурия читала их и не отвечала. Письма стали приходить реже. Потом их не стало совсем.
Нурия, возвращаясь с работы, заглядывала в ящичек для писем. Однажды взбежала на крыльцо, бросилась к ящику — пустой. И неожиданно заплакала. И поняла, что ждала эти письма.
Шла ли дождливыми осенними утрами к автобусной остановке, чтобы поспеть на работу, или студеными зимними вечерами возвращалась домой — вспоминала Ивана. Видела его: стоит в воде с закатанными по колено брюками, улыбается смущенно, и по щеке лучистая капля воды, смешавшись с солнцем, скользит…
Вот появился неожиданно человек, поглядел голубыми глазами… Сказал бы: «Уедем со мной за тысячеверстные дали!» — и уехала бы.
Не стало вдруг этого человека, и запустела душа, затревожилась.
…Как-то Нурия пришла домой и, удивленная, остановилась посреди комнаты: на столе лежал голубой конверт. Нурия глубоко вздохнула, протянула руку за конвертом и, продолжая стоять, вскрыла.
Иван писал о том, что думает о ней всегда. И каждый день спрашивает у дивизионного почтальона о письмах. Тот улыбается грустно: «Тебе опять ничего». А он все ждет и верит. Еще писал, что приедет в отпуск, и тогда они встретятся…
Бацнула наружная дверь. Нурия испуганно вздрогнула и тут же выругала себя: «Дура, боишься, как проказница!».
Вошел отец, сиплым голосом сказал:
— Не прячь. Знаю.
— Я не прячу, — спокойно сказала Нурия. Выпрямилась, посмотрела отцу в глаза. — Не прячу, отец… Сейчас сяду писать ответ.
— Напиши — пустое это дело… Не школьница баловаться — невеста. Пусть не показывается здесь, не мутит воду — напиши.
Отец постоял, повздыхал шумно, строго постучал заскорузлым пальцем по столу.
— Поняла?
Не получив ответа, тяжело затопал к двери.
Постучали в окно. Тревожно, нетерпеливо. Нурия шагнула к сумеречному окну: Гариф.
Она сунула ноги в туфли, кинула на голову косынку и вышла из дома.
Там, в стороне, где строилась электростанция и куда шли в любое время суток машины, смутно высились скалистые холмы, древние, мшистые и пыльные. Дотлевал закат. И красные холодные лучи его лежали на холмах. Казалось, холмы эти сказочно далеки и добраться до них невозможно. Где-то неблизко зарокотало глухо и угрожающе. Вслед за этим рокотом над холмами высоко поднялась багровая густая пыль и осталась недвижно висеть в воздухе.
«Грунт взрывают наши ребята! — восхищенно подумала Нурия. — Стояли эти холмы сотни лет, а теперь их стирают, чтоб не мешали строить».
— Ты видишь, Гариф! — сказала она и показала рукой в сторону холмов.
Гариф не ответил, шагнул близко и взял ее за плечи, повернул к себе. Она увидела его глаза, тревожные, незнакомые, и удивилась, и поэтому не сразу высвободилась из его рук.
— Мне надо поговорить с тобой! — тоскливо зашептал Гариф. — Не могу я без тебя… Работаю и вдруг так захочется увидеть тебя!.. И все из рук валится, отец твой ругается: какой ты работник, говорит, разленился. Вот бросил все, приехал… Поженимся! Ведь любишь, а?..
Нурия молчала, слушала прерывающийся полушепот Гарифа и думала, как в жизни все не просто. Вспомнила, как однажды отец осторожно и ласково говорил о том, какой завидный работник Гариф, такой никогда не пропадет, и о том, как он любит ее, а ведь это очень важно в человеке… А дело, работа… Каждый, кто живет на свете, должен что-то делать, и работа — это деньги, довольство… Вот считает отец, коль парень удачлив и денежен, значит — первый человек, считает, что татарин должен брать в жены татарку, а русский — русскую, считает ту работу самой лучшей, на которой можно много заработать.
А она понимает, что все должно быть не так… только ей трудно доказать это отцу, убедить… и страшно больно за него, что он такой. А жить так, как желает отец, она не может и не хочет.
Она поглядела на Гарифа. Глаза у него
