Ваня побагровел от гнева, но сдержал себя.
— Спасибо за совет, гражданин Самохвалов. Постараюсь им воспользоваться. — И, обращаясь к Коротееву, спрашивает: — Как живете, Тимофей Кондратьевич? Как дома? — Ваня неожиданно запнулся. — Как здоровье Елизаветы Никитичны?
— Спасибо, живём хорошо. Все здоровы, — отвечает Коротеев и добавляет: — Ну, иди домой и жди меня. Я скоро за тобой заеду. В поле поедем. И у нас найдётся, чем перед тобой похвастаться.
— Есть подождать! — опять по-военному отчеканивает Ваня, берёт под козырек, выходит на улицу.
— Да, вот что с человеком армия делает — человека делает, — радостно говорит Коротеев.
— Что верно, то верно, Тимофей Кондратьевич, — пожимая плечами, отвечает Самохвалов. — Но моё мнение такое — на военной службе человек становится грубым. У него, так сказать, притупляются всякие чувства.
Коротеев машет рукой.
— Ничего ты, Аполлинарий Петрович, не понимаешь. — И тут же, что-то вспомнив, восклицает: — Как же нам с письмами быть? А вдруг он узнает? Ведь мы вроде как… нехорошо поступили. Даже, скажу, некрасиво всё это оборудовали. Ты меня, Аполлинарий, втянул в это грязное дело.
— Да, нехорошо для вас получается, Тимофей Кондратьевич, — нагло говорит Самохвалов.
— А для тебя? Для тебя хорошо получается? Красиво? — сердито спрашивает Коротеев.
— Что я? Я — человек посторонний. А вы отец — лицо, так сказать, ответственное. С вас весь спрос. Поэтому моё мнение такое: Любовь Тимофеевне лучше с этим солдатом и не видеться, — советует Самохвалов. — Тогда он ничего и не узнает. Ведь у Любаши тоже должно быть своё самолюбие, — хитро добавляет он.
В гараже Ваня, засучив рукава, вместе с одним из механиков собирает отремонтированный мотор.
Закончив сборку, Ваня выходит из гаража и видит, как щуплый парнишка лет семнадцати, еле управляясь с тяжёлым шлангом, моет колеса стоящих в ряд грузовиков.
К парню подходит один из шофёров и сердито говорит:
— Разве это работа? Ты не машину — землю моешь. Ближе подходи, растяпа!
— Сколько у меня учителей, — сердито бормочет парнишка и передразнивает шофёра: — «Растяпа»… ещё неизвестно, кто растяпа.
Весело смеются расположившиеся неподалеку на завтрак шофёры.
Ваня берёт у парня шланг и, подойдя к грузовикам, лихо начинает мыть колеса.
— Вот это да, — восхищенно говорит шофёр, обращаясь к парнишке. — Учись, недоросток ты непутёвый!
Ваня сердито смотрит на шофёра.
— А ну-ка, отойди, не мешай парню работать!
Шофёр, пожимая плечами, отходит к товарищам, которые подтрунивают над ним.
— Сколько тебе лет? — спрашивает паренька Ваня, продолжая мыть машину.
— Семнадцать.
— Да, брат! — Ваня недовольно морщится. — Трудно тебе будет, до армии ещё целых два года остаётся.
— А добровольцем не возьмут?
— Кому теперь в армии нужны добровольцы? И так многие из призывников остаются за бортом…
— Говорят, тебя тоже называли непутёвым, — смущённо спрашивает паренек.
— Не помню, может, и называли, — нехотя отвечает Ваня и перетаскивает шланг к другому грузовику.
Огромная луна светит над деревней. В голубой ночной дымке блестят железные крыши домов, расположенных вдоль широкой улицы.
Гуляют деревенские парни и девушки. Впереди — Ваня со своей гармошкой.
Знакомая нам девушка с веснушками, поглядывая на Ваню, поёт высоким голосом:
На горе крутой дорожка
Очень камениста,
Полюбила, полюбила
Я артиллериста.
Девушки подпевают хором:
Подойди да погляди,
Что у Вани на груди:
Получил он из полка
Знак отличного стрелка.
Вдруг запевает девушка с тонкими капризными губами:
Он уехал далеко,
Уедет ещё дальше.
Всё равно буду любить,
Как любила раньше.
Затем запевает Ваня, аккомпанируя себе на гармони:
Девушка подхватывает:
Ваня продолжает:
Милый пишет: «стосковался»…
Девушка заканчивает частушку:
Поют парни:
До свидания, мой сад,
Кустики смородины.
Скоро, скоро уезжаю
Для охраны Родины.
Девушка с капризными тонкими губами, поглядывая на своего парня, начинает новую частушку:
Скоро в армию милёнка
Дорогого провожу.
Жаль, под призыв как девчонка
Я сама не подхожу.
С ней перекликается веснушчатая девушка:
Не болит моё сердечко,
От тоски не ноет грудь.
Милый в армию уходит,
Я скажу: счастливый путь!
Парень берёт за руку веснушчатую девушку, и они незаметно сворачивают в сторону.
Впереди всех шествует Ваня и поёт под аккомпанемент своей гармони:
Ты играй, моя гармошка.
Веселей, товарищ, пой.
Скоро, скоро уезжаем,
Едем в армию с тобой.
Еще два парня с двумя девушками отстают и скрываются.
Ваня по-прежнему играет, уверенно шагая под звуки гармони. За ним идёт только девушка с тонкими капризными губами со своим парнем.
В доме Коротеевых. За столом сидят Тимофей Кондратьевич, Елизавета Никитична, Самохвалов и Любаша.
Изредка слышны переборы гармони и звонкие девичьи голоса.
Самохвалов, как всегда, пытается философствовать.
— Частушки и всякие песни они, конечно, так сказать, для души, — говорит он. — Но моё мнение такое: музыка идёт от безделья. Кто, я спрашиваю, песни играет и, так сказать, музыки требует? Тот, кто не работает, или тот, кто, извиняюсь, выпивает.
— Здорово ты это придумал, Аполлинарий Петрович! — иронически смеётся Коротеев. — Ты об этом в газету напиши. Может, спасибо скажут.
— Вы всё шутите, Тимофей Кондратьевич, — отвечает Самохвалов и вдруг, словно что-то вспомнив, обращается к Елизавете Никитичне. — Ах, извините, совсем забыл. — Он вынимает из кармана флакон духов и протягивает Елизавете Никитичне. — Прошу вас. От меня, так сказать, презент. Только сегодня из города получил.
— Перестаньте вы меня, Аполлинарий Петрович, задаривать, — отказывается Елизавета Никитична. — У меня этого вашего одеколону и всяких духов столько, что ими только торговать впору.
— Ничего, — улыбается Самохвалов. — Духи и одеколон украшают женщину. — Он кладёт флакон на стол перед Елизаветой Никитичной. Потом, вынув из другого кармана шёлковую косынку, разворачивает её и показывает Коротееву: — Вот тоже сегодня получил. Обратите внимание — целующиеся голубки.
— Ничего, голуби подходящие, — отвечает Коротеев, едва взглянув на косынку.
— Это вам, Любовь Тимофеевна, так сказать, презент. — Самохвалов повязывает косынку безучастно сидящей за столом Любаше. — Просто прелесть, как она вам к лицу, — самодовольно любуясь своим подарком, добавляет он.
С улицы всё ближе доносятся звуки гармони и песня девушки:
Тор-дорога, тор-дорога,
Тор-дорога, торная.
Мил покора ожидает,
А я непокорная.
Говорят, что я горда,
Ну, пускай утешатся:
Лучше с гордостью любить,
Чем на шею вешаться!
Сидящие за столом прислушиваются к песне.
— Хорошо поёт Тоня, душевно поёт, — говорит Коротеев.
— Что-то Вани не слышно, — замечает Елизавета Никитична. — А раньше, бывало, соловьём заливался…
— Остепенился человек, — откликается Коротеев.
— Не скажите, Тимофей Кондратьевич, — вздыхает Самохвалов. — Военная служба делает человека чёрствым. Для солдата душевная песня или любовь — это, как говорится, раз плюнуть.
Удаляется песня. Еле слышатся переливы гармони.
Задумались сидящие за столом.
Вдруг послышались разливистые соловьиные трели.
