деньги.
— Не.
За Тимониным отказывался и Борис.
— Дело хозяйское, — Аполлон обводил их сочувственным взглядом, качал головой, он искренне жалел их, как, может, жалеют безнадежно больного или обиженного богом. — Все зависит от капитана, — со вкусом выпив и крякнув, и зажмурившись от удовольствия, продолжал он. — Не хотел я с ним в море идти, а начальник отдела кадров Валерий Никифорович Сидоров говорит: «Выручай, ребята там хорошие, но моря не нюхали, трудно им будет. Должен же там хоть кто-то знать море». Да и его, — ткнул он пальцем позади себя в стенку, имея в виду капитана, — если честно сказать, жалко. Из местных никто с ним не пойдет. А надо в человеке поддержать веру, раз уж он не может оторваться от моря.
Аполлон не врал. Борис был свидетелем: так все и было. Начальник отдела кадров при нем долго уламывал Аполлона, пока тот наконец не согласился пойти на «двадцать первый», он не говорил почему, но никак не хотел идти с этим капитаном. Как потом узнал Борис, причины на то были веские: пять лет назад того списали из капитанов со среднего траулера по жестокой статье — «не соответствует занимаемой должности», три года он торчал на берегу, где-то в тундре, работал то ли с геологами, то ли геодезистами, а вот второй год скова в капитанах — только уж на МРС. В рыбокомбинате знали, конечно, что капитан из него неважный, в нем удивительным образом сочетались нерешительность, когда нужно быть решительным или даже жестким, и разухабистая бесшабашная смелость, похожая на ту, с какой старушки, закрыв глаза, перед машиной перебегают дорогу, авось пронесет, — когда нужно быть осторожным, но были рады и такому, четыре МРС пустыми укоризненно болтались из-за нехватки людей у причала. Потом, какой-никакой, опыт у него все-таки был.
— Не везет мне на капитанов — и все, — Аполлон бережно заткнул пробкой бутылку, кстати, еще не было случая, чтобы он напивался в море. — Два года работал на неводах на реке после одного такого вот капитана. Да заработки там стали хреновые, дай, думаю, снова попробую на МРС. Два года не плавал— и опять не повезло.
Об истории Аполлона, после которой он два года не ступал на рыболовецкий сейнер, Борис слышал от механика Кандея. Возвращались с лова, капитан разругался с механиком, один крутил штурвал, другой — машину, оба продолжали переругиваться по переговорному устройству и посадили сейнер на перемычку между подводных скал. А тут начался шторм, сейнер потопило, торчит только мачта. Кто в чем был, все семеро забрались на нее. Один из матросов не успел надеть сапог, зато успел захватить бутылку спирту. «На хрен, — говорит, — мне сапог, спирт лучше согреет». Потягивает его помаленьку, никому не дает. Сидели на мачте двое суток. Аполлон на самом верху, капитан на самом низу. Их искали, но в другом месте, не думали, что они под самым носом у поселка.
— Ну, если выживем, капитана убью, — сидя на мачте, обещал Аполлон, а он — все знали — хозяин своему слову.
— Теперь уж на том свете будем рассчитываться, — уныло отвечал ему снизу капитан.
— Я тебя и на том свете найду. А жалко, мне хотелось бы еще на этом тебя пристукнуть.
Но все обошлось: на третьи сутки их сняли, матрос с бутылкой отморозил ногу — ту, что без сапога была.
Привезли их всех семерых в больницу, в одну палату свалили, с Аполлона Бельведерского участковый пытался подписку взять, что не тронет он капитана, а Бельведерский: «Как не трону? Лежачего не бьют, а вот оклемается немного, тогда я его и пристукну».
Но повалялись они в одной палате полмесяца и, как корабли в море, мирно разошлись в разные стороны, не считая того, что Аполлон на прощанье заставил капитана выставить для экипажа три литра спирту.
После этого Аполлон два года не ходил в море, работал на берегу, а теперь вот снова пришел на МРС — говорил, только из-за денег. Но все знали — зачем ему деньги, все равно спустит до копейки в кабаках. Не столько сам пил, сколько поил других, была у него слабость: любил многолюдные и богатые застолья. Не в деньгах было дело, просто стеснялся признаться, что все эти два года тосковал по морю. И случись же, снова не повезло с капитаном.
Надо сказать, что отношения команды с капитаном с каждым днем обострялись, но наконец и им повезло. Они набили полный трюм лучшей в мире олюторской селедкой: капитан — то ли от отчаянья, то ли, как он утверждал, на самом деле ждал своего часа, — глубоко опустил невод, и напали на хороший косяк. Все повеселели, работали не просто с азартом, а словно черти, — и совсем уже не из-за денег, бывает же так — придет святое чувство настоящей мужской работы, и чем больше работаешь, тем больше хочется работать.
Но тут начался шторм — в общем-то так себе, но для МРС все равно чувствительный, по радио, все сейнеры, не успевшие зайти в устья, получили приказ отойти в открытое море и ждать.
Команда, чуть понюхавшая удачи, снова приуныла, но капитан весело сказал: «Не хнычь, ребята!», натянул на лоб фуражку с крабом и решительно повел свой маленький корабль в устья — так очень точно называлось многорукавное устье реки, на берегу которой в нескольких километрах от океана находился приемный пункт рыбокомбината, потому что с океана не было хороших причалов.
Заходить в устья и в хорошую-то погоду далеко не безопасно, а в штормовую — строго-настрого запрещено. Но капитан, невзирая на запрет, смело шел к берегу, предусмотрительно обойдя стороной поселок, чтобы сейнер не заметили с берега.
— Я говорил, что не везет мне на капитанов. Смотри, что, шельма, делает! — Борис так и не понял, с осуждением или с восхищением говорил Аполлон. — Слышал, он и в прошлом году на этом план дал, другие — на умении ловить, а он — на риске заходить в любую погоду в устья. Несколько раз его собирались снять, но он доставлял рыбу на комбинат, когда там уже сидели без работы, а все другие сейнера, полные рыбы, болтались в океане.
Механик Кандей лишь качал головой, побледневший старпом на всякий случай еще раз спросил капитана: «Не дури, может, переждем?», но тот лишь ошалело улыбался в ответ. Тимонин широко раскрытыми недоуменными глазами смотрел то на них, то на берег, он не подозревал, что берег — надежный берег — может таить какую-то угрозу.
Борис сначала с внутренним
