не могу молоко. Должно быть, мать перекормила. Простоквашу еще туда-сюда. А насчет колес от вагонетки не узнал? Я пока две гири раздобыл.
Но Каспару было не до молока и не до гирь. Хлопнув дверью, скатился вниз по лестнице и торопливо зашагал по тропинке.
Последние лучи солнца еще золотили макушки деревьев, но в старом парке уже сплетались тени, скоро они загустеют, обернутся в сумерки, растают с первыми лучами солнца, так и не успев превратиться в темноту. Летом недолог путь солнца по заморским странам, — не успеешь оглянуться, уже воротилось.
Вот здесь, на этом месте, они тогда расстались с Юстиной. Каспар остановился. Еще шаг-другой, и станет видна эстрада. «Но что я ей скажу, когда увижу? Может, слова придут сами собой, как вчера? Может быть… Только бы снова увидеть ее! Об этом ты только и думал весь день, и вот теперь, когда осталось несколько шагов, ноги будто подкашиваются, робость закрадывается в душу. Что с тобой, Каспар? Что случилось? Сегодня она не поет. Совсем тихо, только внизу, под кручей, шумят пороги. Ну, я пошел. Вот сейчас пойду…»
На эстраде никого не было. Пусты ряды скамеек. Не веря глазам, Каспар взобрался на дощатую сцену, заглянул во все углы. Юстина не пришла… Спрыгнул на траву и, пройдя поляну, сел на последнюю скамейку. Над эстрадой в окружении гирлянд из дубовых листьев висел кумач. На нем белой краской было выведено: «Наклонись, зеленая дубрава, позволь песне пролететь». А Юстина не пришла…
Может, задержалась, может, еще придет? Но время шло. Опускались сумерки, и Каспар почувствовал отчетливо и остро: Юстина не придет.
Он поднялся и не спеша спустился к Даугаве. Какой-то мужчина купал здоровенную овчарку. Собака вылезла из воды и стала отряхиваться. Потом хозяин велел ей прыгать через прутик, стоять на задних лапах. Командовал он громко, чтобы Каспар мог расслышать и оценить выучку собаки. Должно быть, все тот же вчерашний горе-музыкант, сидя на траве, тискал свою гармошку, по-прежнему не попадая на нужные клавиши.
Каспар вдруг почувствовал усталость и голод, голова как-то сразу отяжелела, ни о чем не хотелось думать.
Он искупался и побрел домой. Юстина не пришла. Но кто сказал, что она придет? Вот простофиля! Думал, стоит поманить ее пальцем, и она побежит вприпрыжку к тебе на свидание. Балда, вот ты кто… Да еще беднягу Рейниса одного на лесосеке оставил, шутом гороховым вырядился, летел сюда как ошалелый, чтобы увидеть… пустую эстраду. Так тебе и надо! Где твоя гордость, чувство собственного достоинства? Нищий ты, что ли?
Каспар стиснул зубы и зашагал быстрее. «Выброшу из головы Юстину. Не буду больше о ней думать — баста…»
Поднимаясь по лестнице, Каспар вздрогнул от страшного грохота. Дом даже ухнул. Открыв дверь, Каспар увидел Хариса с гирей, которую тот тужился выжать, но в самый последний момент коленки подвели, и, отскочив в сторону, Харис кинул гирю на пол.
А Рейнис как ни в чем не бывало лежал на кровати, листая потрепанную книжонку. В приоткрытую дверь просунул голову директор.
— Что тут у вас происходит? — зарычал он. — Дом рушится! Опять дрова в комнате колете. Сколько раз…
И тут гнев его как рукой сняло. Старик посмотрел на гирю, на Хариса.
— А ну дай, — сказал он, входя в комнату. — Смотри, как это делается.
Сначала раз-другой выбросил вперед руку, сжимая и разжимая кулак, потом взялся за гирю и, приподняв ее до уровня плеч, подлез под нее, надул живот, натужился и стал выжимать гирю.
— Вот как надо! — пропыхтел он, и гиря с грохотом рухнула на пол.
В дверях показалась уборщица Станислава.
— И чего вы тут затеяли? Совсем, что ли, рехнулись? — набросилась она на ребят, но, завидев директора, пробормотала: — А я-то думала, парни расшалились…
— Да, да, это никуда не годится, — согласился директор. — Всему дому нет покоя. Во двор, только во двор.
— Там мальчишки гири растащат, — пробовал возразить Харис.
— Ничего, — успокоил директор. — Я их на ночь в кабинете буду запирать. Пошли. Ну, а что с трактором? — уже в дверях он обернулся к Каспару.
— Трактор в порядке, — за него ответил Рейнис. — Так ты ее встретил? — спросил он негромко, когда «тяжеловесы» вышли.
— Нет. Не пришла.
— Ну и ладно. Не пришла, не надо.
И опять углубился в чтение. Это была книжка стихов. Простые, казалось бы, самые обычные, тысячи раз слышанные слова, но какие удивительные картины они рисовали, какие глубокие мысли таили в себе. И звучали как музыка. Вот это и есть мастерство! А стоит самому начать писать, слова становятся такими серыми, неинтересными, и хочется искать что-то особенное, необыкновенно красивое, лучезарное, чтобы передать свои чувства. Красиво, правда, выходило, но… Все это не то. И звучало фальшиво, неискренне. Какая все же сила таилась в словах!
Каспар подсел к столу. Внизу в темноте чей-то голос вел неспешный рассказ. Должно быть, Язеп отыскал себе собеседника.
— А я тебе говорю: так оно и было. Сенокосилка раньше триста латов стоила. Добрых три коровы за нее отдай. И не каких-нибудь там замухрышек, а чтоб были на убой откормлены. Уж я-то знаю… Сам водил к мяснику из хозяйского коровника.
Рассказчик замолчал. И Каспар, очнувшись, услышал едва различимую песню. Ту самую… Откуда она доносилась? Ее никто не пел, но она звучала в ночной тишине — легкая, неуловимая… Он вздрогнул и закрыл лицо руками.
На складе Бернсон пробыл недолго — разгрузился и укатил. Но оттуда он поехал не в гараж, а, сделав небольшой крюк, притормозил у своего дома. Здесь он вышел из машины и, миновав двор, направился к хозяйственной постройке. К слову сказать, постройка была распланирована с умом: в одном конце — коровник, посредине — кухня, где варили корм скоту, стирали белье, а порой, когда лень было идти в баню, и сами мылись. В другом конце мастерская. Наверху сеновал.
Взяв в мастерской порожнюю канистру, Бернсон вернулся к машине. Надо было перелить из бака бензин, а потом отнести канистру в полутемный чулан и там перекачать горючее в металлическую бочку. Пригодится… Теперь от халтуры отбою нет, каждый просит-умоляет: перевези сено. И каждый сует хрустящие бумажки.
Ничего не поделаешь — гони монету или тащи свое сено на себе. Без денег Бернсон не шевельнет и пальцем.
Бензин, конечно, нужен, но за ним дело не станет. Еще нет такого начальника, который бы смог учесть каждый литр горючего. Например, в путевке пишут: от склада до лесосеки тридцать километров. И оно действительно так, если ехать по
