— Мы отправимся пешком, — приказала Пава Романовна. — Никаких велосипедов! Зачем они, если пойдем по горным хребтам? Доехать раньше других по шоссе? Это эгоистично.
— Есть все пешком! Эгоисты, спешивайтесь! — Игорь Коробицын первый весело покатил свой велосипед по дорожке к сараю.
— Многие на материке думают, что у нас лишь медведи да глухие тропы, а здесь асфальт превосходный. Даже нейрохирурги есть, — сказал Тавров.
— Да, но и цинга еще есть, — в тон ему промолвил Иван Иванович, пытливо посматривая на жену, огорченную решением Павы Романовны и с явной неохотой расставшуюся с взятым напрокат велосипедом.
«Как же это она: пригласила меня на прогулку, а сама хотела укатить вперед с молодыми шалопаями!»
Ему вспомнилась первая встреча с Ольгой. Он возвращался домой после работы. На бульваре свежо зеленели деревья. Только что прошел дождь, и маленькие следы детей, бегавших по аллее, четко отпечатывались на влажном песке. Вдыхая запахи молодой листвы и травы, Иван Иванович пересек бульвар. Звонок велосипедиста заставил его оглянуться. По улице быстро мчалась девушка. Загорелые руки ее твердо лежали на руле, ноги были стройны и тоже смуглы. Поглядывая по сторонам, она повертывала головой, и светлые волосы то отлетали, то снова падали на плечи, обтянутые белой майкой…
Улыбка удовольствия и гордости тронула губы Ивана Ивановича при этом воспоминании.
— Пойдемте! — сказал ему Тавров, и они двинулись всей компанией, нагруженные кто рюкзаком, кто корзинкой с продовольствием.
— Почему же не пригласили Варю? — спохватился Иван Иванович, увидев Варвару, которая шла по улице вместе с Логуновым. — Платон Артемович, присоединяйтесь к нам!
— Мне сегодня некогда. Просто невозможно, — с сожалением сказал Логунов.
— А может, пойдем? — предложила Варвара нерешительно. — Я отказалась вчера… У меня вся неделя была очень занята, и я отложила многие дела на выходной. Но сейчас мне захотелось отдохнуть. День такой хороший. Как вы думаете, Платон?
— Нет, Варя, я не могу. — Логунов покосился на Таврова и добавил вполголоса: — Ты сегодня непоследовательна: собиралась заниматься, а после обеда играть в теннис.
Варвара только тряхнула косами, уже присоединяясь к уходящим.
— Не всегда же быть последовательной! Я очень устала за эти дни, а заниматься надо с ясной головой. На горах теперь привольно: и комаров, и злобных мошек разогнал ветер. Дедушка медведь, козы, олешки — все уходят сейчас из долин на вершины.
— Жаль, что он не пошел с нами! — сказала Варвара Ивану Ивановичу, когда все, свернув с дороги, поднимались по крутому склону. — Он славный, мой Платон Логунов. Правда?
— Очень хороший. Но почему ты говоришь: мой Платон? Разве выходишь за него замуж?
— Я еще не решила. И, наверно, не решу. Но он любит меня, и я радуюсь…
Иван Иванович весело рассмеялся:
— Значит, ты тоже любишь его.
— Не смейтесь, — попросила Варвара. — Если вам смешно, то мне… мне совсем не смешно. Это очень серьезное дело, — быстро добавила она, сломив мимоходом ветку кедрового стланика и кусая острыми зубами молодой побег, пахнущий хвоей и смолкой.
— Ты словно коза: нет того куста, с которого не попробуешь сорвать что-нибудь. Варя по пути обгрызает каждое дерево, — шутливо сказал он Ольге, легко шагавшей по другую сторону. — То траву жует, то березку обсасывает.
Варвара смутилась.
— Ешьте все, как я, и у вас не будет цинги.
— Не будет цинги? — Иван Иванович подхватил брошенную ею ветку. — Вот сила жизни! — сказал он, глядя, как выпрямлялась смятая им хвоя. — Здесь нет ни сосен, ни елей, а кедр прижился, выродившись в кустарник. Почему я не обращал на него внимания до сих пор? Да-да-да! Ты посмотри, Оля, до чего он красив! А растет и на голых каменистых вершинах гор, и по берегам рек. Лепится всюду! — Иван Иванович тоже покусал и пожевал смолистый побег. — Ты знаешь, у него и вкус приятный. Попробуй!
— Я не Варвара, — возразила Ольга холодно.
— Эти мохнатые кусты похожи на раскиданные шубы. Ей-богу! — не замечая ее отчужденности, с увлечением говорил Иван Иванович. Утверждают, будто припарки из стланика полезны при ревматизме и цинге. А его тут так много! Почему он растет именно в цинготных местностях?
Ольга знала способность мужа увлекаться попутными делами и его редкостную настойчивость.
— Попробуй разгадай эту загадку.
— Постараюсь! Этот кедр перехитрил даже суровый климат. Зимой, при морозе в шестьдесят градусов, дремлет себе под снегом живой, зеленый.
— Впереди площадка! — перебила мужа Ольга. — Ну, скорее! Мы первые будем там.
— Нет, первая буду я! — крикнула Варвара.
— И мы! — ответил Иван Иванович, подхватывая Ольгу под локоть.
Почти одновременно они трое выскочили на ровное, как стол, плоскогорье, будто нарочно покрытое слоем мелкого щебня. Над щебнем, подернутым ржавой зеленью лишайников, диковинно разрослись громадные кусты кедрового стланика.
— Сколько орехов будет здесь осенью! — сказала Варя.
— Эти кусты… нет, всю площадку перенести бы на прииск! Вот был бы сад! — размечталась Ольга. — Как хорошо гулять между такими кустами — просто южное что-то!
— Здесь мы устроим привал! — скомандовала Пава Романовна, глубоко дыша полуоткрытым ртом.
Она вся разрумянилась, но шла легко, покачивая располневшим станом.
— Прелесть, до чего хорошо! — Она перевела дыхание, смахнула пот с лица маленькой, мягкой ручкой. — Эта тренировка — ходить пешком — очень полезна… В моем положении особенно.
Иван Иванович мельком оглянул приисковую львицу. Цветущий вид здоровой будущей матери был симпатичен ему, но, вспомнив о ее ветрености, он подумал: «В работу бы тебя, а то жиры кипят!»
— Правда, хорошо! — восклицала Пава Романовна, пока остальные устраивали место для привала.
— Что делает ваш муж? — обратилась она к Ольге, посмотрев на Ивана Ивановича, который срезал перочинным ножом молодые побеги стланика.
— Он решил использовать хвою для лечения больных.
38
— Работаете? — спросил Тавров.
— Да. Очень много вижу каждый день, а потом мучаюсь у письменного стола. Так неспокойно: пишу, а не нравится, не нравится, а пишу! Хочется найти какие-то новые слова… Горит на душе, да выразить не умею. — Ольга задумалась на минуту. — Кажется, теперь все-таки лучше получается: начинаю находить опорные точки, меньше растекаюсь по пустякам. Трудно, но и радостно.
Тавров смотрел на нее с любовным сочувствием, счастливый тем, что смог подсказать ей занятие, которым она заинтересовалась по-настоящему.
— Вы только послушайте! Какие замечательные стихи! — громко говорил Игорь Коробицын.
Девушка моего наречия,
по-весеннему тиха и смугла,
приходила ко мне под вечер
быть любимой, и не могла…
…И глаза ее темные, темные
тихой грустью цвели, цвели…
— Она похожа на Варвару! Варя, вы девушка моего наречия…
— Ничего подобного! — категорически запротестовала Пава Романовна. — Варя — комок энергии, и цвет лица у нее — дай боже! А та, которая приходила к вам, такая постная. Не мудрено, что она не могла быть любимой.
Раздался общий смех.
Они снова шли по узкой стежке, пробитой копытцами коз и горных баранов, утоптанной лапами медведей. Тропинка тянулась по самому гребню хребта, то острому, то сглаженному в седловинах, заросших мхами. Легко и весело было идти по ней. Все оживленно перекликались, опьяненные солнцем, светом, воздухом, далеко раскрытыми просторами; съезжали, сидя, в распадки по упруго скользкому пышному дерновнику белого мха — ягеля; пели, швыряли вниз теплые камни. Только Гусев, неожиданно очутившийся в компании, вел себя, как обычно, сдержанно. Мальчишеские выходки взрослых людей явно смущали его, и он с подчеркнуто озабоченным видом поправлял без надобности свой аккуратный костюм.
— Зачем он пошел?! — сказала Варвара Ольге, пожимая тонкими плечиками. — Сидел бы лучше дома и играл в преферанс! Тащится, будто черная тень!
Ольга, захваченная общим настроением, развеселилась: сбросив жакет, швыряла камни с высоты, гонялась за юркими чернополосатыми бурундучками, дразнившими людей озорным свистом.
— Стряхните его! — попросила она Таврова, когда зверек, вспугнутый ею, как белка взлетел на верхушку молодой лиственницы.
Вдвоем они крепко потрясли деревцо. Легкие соринки посыпались сверху на их поднятые лица, на бронзовые руки Ольги и ее светлые волосы. Впервые Тавров увидел так близко ее смеющийся рот. Руки их встретились, будто нечаянно, и Ольгу точно подменили: она сразу снова замкнулась, нахмурилась.
«Вот тебе урок! — подумал Тавров, пораженный ее внезапной враждебностью. — Она расположена к тебе за дружескую помощь и сочувствие, а ты уже готов заключить ее в объятия!» Но так больно задело его это, что он снова подошел к ней.
