— Не сердитесь! Поймите человека, который любит вас больше всего на свете.
— Не говорите таких слов! — строго сказала Ольга. — Я вам благодарна и ценю в вас лучшего своего товарища, но я не хочу… не могу терять права открыто смотреть в глаза Ивану Ивановичу.
Тавров отошел, будто ослепнув, споткнулся о камень, чуть не упал, однако выправился и, вцепившись рукой в ремень ружья, висевшего за его плечом, быстро зашагал в сторону.
«Нетрудно оторвать ветку даже от дуба, но невозможно оторвать ее от этого человека!» — подумал он, когда, не выдержав, обернулся и уже издали увидел, как Ольга стояла над кручей рядом с Аржановым.
39
— Тебе не скучно? — Ольга взяла мужа под руку, прижалась плечом к его плечу.
— Напротив, я очень рад, что мы выбрались сегодня в горы, — весело ответил Иван Иванович, радуясь и хорошему настроению Ольги, и ее сдержанной ласке. — Если бы мне удалось еще дело со стлаником!
— Ты поверил Варваре?
— Да, она навела меня на мысль. Народ своим опытом подводит нас ко многим открытиям. Когда найдут средство лечения туберкулеза и рака, мы, наверное, ахнем: так оно будет доступно и до смешного незамысловато. Ты хотела мне что-то сказать? — спохватился он, уловив рассеянность в ее выражении.
— Я хотела… — Ольга беспомощно осмотрелась. Она просто вцепилась в него сейчас, как встревоженный ребенок.
Они стояли на краю обрыва, где грудились выветренные останцы желто-бурых скал. Внизу на крутом каменистом склоне росли кое-где кусты стланика, похожие на темные шалаши, еще ниже ярко зеленела сплошная чаща ольховника.
— Смотри, какие странные скалы! Правда, интересно получается…
— Что получается, Оля?
— Камни… Целые горы превращаются в прах… А впрочем, дело не в этом… Мне просто захотелось побыть вместе, и я нарочно отозвала тебя.
— Это и мое желание, — счастливо улыбаясь, сказал Иван Иванович. — В последнее время ты отдалилась от меня.
— Куда же он ушел? — сердито спрашивала Пава Романовна. — Совсем невежливо с его стороны нарушать компанию. Некрасиво заставлять нас ожидать и тревожиться. Ведь мы пошли, чтобы развлечься! В обществе нельзя думать только о себе. Это распущенность!
— Вы столько приписали доброму человеку! — не вытерпев, перебил ее Иван Иванович. — Пусть погуляет.
«Ему стало стыдно, и он сбежал», — догадалась Ольга, серьезно обеспокоенная нарушением дорогих для нее отношений с Тавровым.
Она была достаточно чуткой, чтобы давно разгадать его чувство к ней, но так увлеклась подсказанной им работой, так ценила его дружеское внимание, что прежде всего хотела верить — и верила — в совершенно беспристрастную заинтересованность своего критика.
«Зачем вмешивается „это“? Может быть, он просто льстил мне и сам хотел показаться в лучшем виде», — искренне огорченная, почти со страхом думала Ольга.
— Вы слышите… выстрел! — крикнула Варвара. — Два сразу!
— Да, похоже, в той стороне, — согласился Иван Иванович. — Значит, охотится. Он догонит нас, если мы укажем ему маршрут.
— Девушка моего наречия осталась одна. Разрешите мне взять роль покровителя? — сказал Игорь, обращаясь к Варваре.
— Нет, я не разрешаю! — вмешалась Пава Романовна. — Кто же тогда будет ухаживать за мной? Варвара — дитя тайги и прекрасно обойдется без вашего покровительства.
Игорь только улыбнулся. Ему нравились и Пава Романовна, и Ольга, и другие хорошенькие женщины, с которыми он был знаком, но ни одна не привлекала особенно. К тридцати годам это начало тяготить его. Ему хотелось настоящей любви, хотелось переживать и страдать…
— Страдание вдохновило бы меня на высокое творчество в поэзии, — говорил он. — Оскар Уайльд сказал: когда разбивается сердце поэта, оно разбивается в музыку.
Но сердце Игоря упорно не разбивалось в музыку. Часто целую ночь он сидел над блокнотом, потом рвал написанное и с отчаянным стоном валился на кровать.
— У вас синяки под глазами! — заметила Пава Романовна. — Опять стихи писали до утра? Зачем вы себя мучаете?
— Я хочу жить красиво.
— Вам надо жениться! У вас тогда все будет заполнено.
— Да, да! Друг жизни, дети, пеленочки, пелериночки… Если нет всемогущей любви, то это не по мне: поэт должен быть свободен от серых будней.
— Но вы не поэт, а механик…
— Можно ли так рассуждать? И в механике есть поэзия, когда мысль взлетает и рождается новое. А просто работа — скука страшная!
Пава Романовна на минуточку задумалась.
— Я нигде не работаю, а мне не скучно…
— Вы — другое дело!
— Другое? — Ее жгучие глазки широко открылись, но она не обиделась, а только встряхнула кудрями. — Ну, хорошо, пусть я другое… Иван Иванович, скажите, вам скучно бывает?
— Мне? Нет, я, пожалуй, никогда не испытывал скуки. Столько интересного!
— Но что же, собственно, интересного? Люди вас окружают больные, охающие, умирающие…
— Положим, умирающих немного. А больных и охающих я стараюсь превратить в здоровых. Десятки тысяч людей, избавленных от разной напасти, — таков будет мой итог к старости. Целая армия возвращенных в строй! Разве этого мало для оправдания одной жизни?
— Значит, вы довольны собой?
— Если бы я был вполне доволен, то все пошло бы по замкнутому кругу. Тогда могла бы появиться скука. Но человек, занятый любимым трудом, имеет возможность двигаться вперед, расти. А я свою работу люблю.
— Я хоть сейчас набрал бы охапку стланиковых веток — и тягу домой! — весело сказал Иван Иванович Ольге.
— Успеешь еще.
— Придется потерпеть, чтобы Пава не обвинила меня в подрыве устоев общества! Да-да-да, это у нее здорово получается: «Клянусь честью!» Но вечером я откладываю все занятия, надеваю твой фартук и открываю собственную кухню! Настойка из стланика, настойка из краснотала, салат-пюре из толченой хвои… Я стану комбинировать, пробовать, искать.
— Вы думаете, его надо искать? — спросила Пава Романовна, привлеченная широкими жестами доктора.
Иван Иванович обернулся к буйной ватаге, шумно бредущей следом.
— Кого «его»? Таврова? Ну, он, наверно, уже дома. Я совсем о другом.
«Вот так и надо работать! — глядя на мужа, подумала Ольга. — Совершенно одержим своими идеями».
Она вспомнила, как лет восемь назад Иван Иванович начал искать новые пути в работе. Страстность сочеталась у него с диковинным упорством и усидчивостью. Занятия в нейрохирургической клинике он, уже опытный хирург, начал почти с азов, а через три года блестяще защитил кандидатскую диссертацию. Когда для проработки подсобного материала к теме потребовалось знание немецкого языка, он попутно овладел и языком. Ольга вспомнила его благодарность и уважение к светилам избранной им науки. Нейрохирургия! Это слово он произносил с благоговением.
«Да, я люблю его и горжусь им. Но беда в том, что мы живем без контакта. Я сразу отстала и вот всю жизнь не успеваю, задыхаюсь, а он если и оглянется, то каждый раз с улыбочкой, не сознавая, как мне тяжело бежать за ним».
40
Утром Ольгу разбудил воющий гудок фабричной сирены; помаргивая спросонья и тревожно прислушиваясь, она взглянула на Ивана Ивановича. Доктор, тоже разбуженный этим воем, лежал с открытыми глазами.
— Пожар, что ли?
Где-то далеко забухали выстрелы.
Ольга вскочила, босиком, в одной ночной рубашке подбежала к окну и распахнула его. Пасмурное утро дохнуло в комнату мозглой сыростью. Дождь, всю ночь стучавший по крыше, перестал, и над прииском неподвижно висела густая белесая мгла, не видно было ни гор, ни домов поселка.
— Что случилось? — спросил Иван Иванович. Ольга, не ответив, высунулась в окно и увидела Елену Денисовну с Наташкой на руках.
— Вы не знаете, почему гудок? Кто стреляет? Елена Денисовна перевалила Наташку, укутанную клетчатым платком, на другую руку и, прижимая к груди тяжелый живой сверток, посмотрела на Ольгу.
— Тавров потерялся. Он ведь не вернулся вчера. Я Наташку понесла было в ясли, слышу: гудок. Ну, думаю, пожар!.. А тут бежит шофер Пряхина… Заблудился, говорит, Тавров. Искать пошли, вот и стреляют.
— Ну, что там? — с нетерпением спрашивал Иван Иванович, торопливо одеваясь.
— Тавров потерялся! — растерянно повторила Ольга слова Елены Денисовны, провожая ее остановившимся взглядом. — Не пришел домой… Вот и стреляют.
— Как это он отбился от нас?! Не живал здесь, местности не знает… И понесло же его одного! — сказал Иван Иванович с искренним огорчением.
— Побродит и вернется, — неуверенно промолвила Ольга, смущенная и опечаленная.
— В тайге бродить не так просто! — Ивану Ивановичу даже стало досадно на Ольгу за ее наивное предположение. — Если бы заблудился ваш стихоплет, наверное, закудахтали бы, как куры.
