по его белой бороде катятся капли, стекают на обнаженную грудь, облипшую сухими лепестками и травинками.
Каспар знал, что и Юстина любуется полем, лугом, стариком косарем, березой и глиняным кувшином. Ему стало так хорошо и уж не хотелось ни о чем думать.
— Все же самое прекрасное в мире — человек, — сказал Каспар и поймал себя на том, что думает о Юстине.
— Что ты сказал? — переспросил Рейнис. — Ах, человек… Это верно, — продолжал он серьезно, хотя Каспар опасался, что друг его поднимет на смех. Рейнис не очень-то любил звучные истины. — Наверное, они все-таки правы. Я про стихи говорю. Не выходит у меня, как нужно. Видно, не умею писать. Будь стихи хороши, их бы сразу напечатали. Хорошее от плохого любой дурак отличит. Придется еще попробовать. Правда?
— Обязательно попробуй. Может, теперь не про Булку? Я утром видел Япиня… — И Каспар рассказал о том, что было сегодня у гаража.
— Так ему и нужно, — после некоторого раздумья произнес Рейнис. — Не я своими баснями, так другой проучил этого пижона. Справедливость восторжествовала. Ну да ладно, что было, то было — и больше об этом не вспоминать. Надо смотреть вперед.
— Правильно, Рейнис, только вперед.
— А странно: Юстина едет вместе с нами. Что ты на это скажешь, Каспар?
— Я? А что я могу сказать? Не мешало бы нам где-нибудь пообедать.
— Ты все чаще начинаешь высказывать дельные мысли. Действительно, нельзя же девушку голодом морить.
Из-за пригорка показались крыши небольшого городка, верхушки яблонь, вишен, и наконец, как грибы, пошли расти домики. Солнце раскалило их белые стены, люди старались держаться в тени. Машина выбралась на асфальт и мягко покатила к центру, где напротив универмага помещалась столовая. Освободив Юстину из заточения, они направились в столовую и отыскали в тихой прохладной комнате свободный столик.
— Тут чисто до неприличия, — заметил Рейнис, переводя взгляд со снежно-белой скатерти на свою одежду.
Юстина рассмеялась, и все почувствовали себя свободней, словно им уже не раз доводилось обедать вместе.
— Вы сегодня жутко разговорчивы, — сказала она. — А помните, когда мы возвращались из кино, слова ведь не молвили.
— Я не любитель много говорить. Поэтому кое-кто считает меня попросту дуралеем. Так зачем лишний раз доказывать, что люди правы?
Юстина с интересом взглянула на Рейниса. Каспар беспокойно задвигался. Ему казалось, что Рейнис, расстроенный письмом, чересчур на себя наговаривает. Он хотел было сказать, что Рейнис пишет стихи, и добавить еще что-то, но раздумал: к чему доказывать, что человек хороший. В этом нужно самому убедиться. Пускай она познакомится с ним поближе и сделает свои выводы.
— У вас интересная работа, все время в пути, всегда видите что-то новое, встречаетесь с людьми, — сказала Юстина. — Попадется вам речка — можно остановиться, искупаться, проезжаете лесом — можно ягод набрать. Отлично!
— Отлично, — согласился Каспар. — Но это еще не работа, за езду нам денег не платят. Работа же у нас всегда одна — чинить машины и моторы.
— Чинить до одури, — вставил Рейнис.
— И все же это лучше, чем торчать в какой-нибудь прокопченной мастерской, — не уступала Юстина. — Если бы я не училась, непременно подыскала бы себе работу, чтобы чаще быть в дороге.
Рейнис усмехнулся и принялся помешивать суп. Каспар догадался: ему чем-то не понравились слова Юстины. Чтобы прервать неловкое молчание, Каспар сказал:
— Летом в самом деле здорово, но, видно, так устроен человек: ему всегда чего-то не хватает. Как это, Рейнис, говорится в той русской пословице? Хорошо там, где нас нет! Так?
— Да вроде.
— Какие мы все умные! — воскликнула Юстина. — Как боги Олимпа. Только бород недостает и скипетров.
Рейнис ощупал свой подбородок, словно желая убедиться, не отросла ли за день борода. Потом взглянул на смуглое бархатистое лицо Юстины, ее веселые темные глаза и улыбнулся совсем по-мальчишески. Улыбнулся и Каспар.
Пообедав, они вышли на площадь, щурясь от яркого света. Рейнис попросил подождать его и, перебежав площадь, скрылся в магазине. Каспар стоял рядом с Юстиной, чувствуя робость, почти страх. Ему до смерти хотелось броситься вслед за Рейнисом, но он набрался храбрости и сказал беспечно:
— Я ждал вас тогда у эстрады. Только вернулся с работы, и сразу туда. Но вы не пришли.
Юстина, наклонив голову, рисовала на песке носком ей одной понятные письмена. На ней были теннисные тапочки, недавно начищенные мелом.
— Значит, ждали? — спросила она, не поднимая головы.
— Ждал, — ответил Каспар, — но песни так и не услышал. Помните?
— Значит, ждали, — повторила она, будто про себя, и, перечеркнув свои загадочные письмена, выпрямилась, откинула спадавшие на лицо волосы. — Д вы часто назначаете девушкам свидания? И почему именно мне?
— Я никогда еще не слышал, чтобы кто-нибудь так пел. И, кроме того, я не мог иначе. Я должен был пойти.
Зажав под мышкой несколько книжек, возвратился Рейнис.
— Стихи? — спросил Каспар.
— Нет, — ответил Рейнис. — О ракетах и реактивных двигателях. Новинки. Наша библиотека, наверное, еще не получила. Отвезу их тому мальчугану, что строил реактивный самолет. Подарю своему другу Рудису. Кто знает, может, и правда Ломоносовым станет.
Теперь за руль сел Каспар, хотя ехать оставалось недолго. Едва выбрались за город, Рейнис затянул песню. Пел он, как всегда, безжалостно перевирая мелодию. «Прекрасны годы молодые, но их уж не вернуть…» Однако Каспар сидел как ни в чем не бывало. Тогда Рейнис запел еще громче и, лишь убедившись, что Каспар с головой погрузился в сладкие грезы и его ничем не пронять, замолчал.
— А верно, Каспар, что влюбленного бог прежде всего лишает разума? — спросил он.
— Судя по тебе, так оно и есть. Ты, по-моему, как раз на грани.
— Я тут ни при чем. Тебя спрашиваю, именно тебя.
Теперь он говорил серьезно.
— Знаешь, она довольно непосредственна, но именно поэтому, должно быть, та еще штучка. Когда я за столом… — И тут Рейнис осекся, покраснел. Он вспомнил слова Юстины: «Нехорошо за глаза людей оговаривать»… Так она сказала Харису.
«Нечестно, — подумал Рейнис. — А еще стишки сочиняю, других поучаю». И, словно оправдываясь, сказал Каспару: — Юстина такая, какая есть. Она славная, вот что я хотел тебе сказать. Я ее уважаю.
Каспар ничего не понял, однако кивнул в знак согласия. Рассуждать было некогда: машина тащилась по избитой колее, ведущей к железнодорожной ветке, где стояла невзрачная постройка — с виду сарай, только с окнами. Это и была электростанция. Оттуда доносился негромкий стук мотора. Дальше, за штабелями свежих досок, виднелись еще два таких же продолговатых строения, но там было тихо, они казались заброшенными.
Рейниса и Каспара, по-видимому, тут ждали. Едва машина остановилась, невесть откуда выскочил
