в тень, шаря по карманам курево. Юстина старалась представить, каким он был в молодости, но это было не так просто. Верно, годы сделали свое дело. А жаль…
И все-таки на душе стало светло, точно самую глубь ее осветило солнце, сегодня особенно лучезарное. Она, пожалуй, могла бы расцеловать этого человека! Умчать княжну… Нет, Япинь ни за что бы не решился на такое, разве Каспар… И она представила Каспара на месте старика. Может, в молодости он был таким. Да, да, именно таким.
До вечера было еще далеко, и Юстина решила прогуляться по разъезженной от шин и гусениц дороге. Сначала дорога подвела ее к болоту, потом повернула на старую вырубку, где разросся напористый молодняк, и, наконец, скрылась в сумраке елового леса. На вырубке вокруг старых пней поднимался малинник, маня спелыми ягодами. Юстина собирала их, продираясь сквозь гущу кустарника. Иногда она замирала, прислушивалась. Кругом такая тишь, от нее звенело в ушах, роились мошки, гудя, проносились оводы, в заросшей, обвалившейся канавке стыла бурая вода, настоянная на прошлогодней листве и подгнивших сучьях, а поверху сновали длинноусые пауки и черные юркие жучки.
Юстина была одна в этом зеленом царстве, но совсем не чувствовала одиночества. И здесь ключом била жизнь, — правда, жизнь несколько иная, невидимая. Юстина вскинула руки, словно пытаясь поймать луч солнца, потом громко вскрикнула, — захотелось услышать эхо. Но лес безмолвствовал. Не слыхать топота коня, проскакавшего полсотни верст с похищенной княжной. Вот это любовь, чистая, как музыка, легкая, как бег облаков, и вечная, как солнце!
Лес, казалось, звал к себе, звал познакомиться, и Юстина услышала его молчаливый зов. Древние ели, словно опахала, распластали над нею ветви с серебристыми иглами, зеленый мох мягким ковром лежал под ногами. Приникшие к земле кустики черники в упор смотрели на нее своими черными глазами — стоило лишь нагнуться.
Вырубка осталась позади, а Юстина, размечтавшись, уходила все дальше в глубь лесного царства. Неожиданно что-то случилось: небо стали заволакивать черные тучи, они росли, сгущались, застилая солнце. В кронах елей темнели сумерки. А лес по-прежнему был безмолвен. И вдруг, в одно мгновение он ожил — зашептался, затрещал, застонал, закричал на разные голоса. Деревья закачались, цепляясь друг за друга, напрягаясь из последних сил. Потом, будто по команде, разом стихли, присмирели, в немом молчании был слышен невнятный шорох где-то в глубине ветвей и мхов.
Застучали крупные капли дождя. Содрогаясь, прокатился гром.
Юстина бросилась бежать, не разбирая дороги. На пути попался лужок с полуразвалившимся сараем. Едва она успела юркнуть за покосившуюся дверь, как позади стеной обрушился ливень. Она протянула руку навстречу струям, и они разлетались у нее на ладони в тысячи дождинок. Ласточки, ликуя, по-прежнему с криком и писком носились над лугом. Как хорошо мчаться на горячем скакуне сквозь этот ливень, — и пусть с размаху бьют тяжелые капли, полосуют мокрые ветви, пусть грязь летит из-под копыт.
По сумрачному лесу, точно сброшенное с неба облако, блуждал туман. Близился вечер, отворяя в небе светлые оконца. Дождь утихал, и Юстина, отыскав дорогу, зашагала на склад. Она шла в радостном упоении, казалось, что сегодня ей открылась какая-то особенная правда. Юстине не терпелось поделиться радостью со своими спутниками, рассказать про необыкновенного дровосека, про лес, про бурю, про то, как ей хорошо.
А на станции ничего не изменилось, только мотор был разобран, и все суетились вокруг него. Юстина прислонилась к стене. Те трое были слишком заняты, чтобы заметить ее. Но через некоторое время Каспар спросил, где она так долго пропадала, и Юстина улыбнулась ему с благодарностью.
Скоро стемнело, и работу прекратили. Каспар был озабочен, сказал, что придется заночевать: осталось совсем немного, из-за таких пустяков нет смысла утром снова тащиться сюда. Юстина не возражала: здесь ей больше нравилось, чем дома, только пусть они послушают, что сегодня с ней приключилось. И пока они мыли в керосине руки, Юстина рассказала о дровосеке и его княжне. Однако не успела она закончить, как парень разразился хохотом.
— Попались вы на удочку, — проговорил он, давясь смехом. — Да ведь это же известный трепач, другого такого не сыщете. Его только слушай. Пойдет молоть, не остановишь. И уйти не уйдешь, схватит за пуговицу, держит. А вырвешься, дашь ходу, забежит вперед и трещит, трещит без умолку… Иногда ему братва в пивной поставит кружку, чтобы позабавил. Так, значит, дружок его княжну похитил? И прапорщиком был? Да он вовсе и не женат! Оба забулдыги — два сапога. Вчера тут куролесили, нахлестались вдрызг. Как это они на работу еще вышли. Просто удивляюсь!
— Ну-у! — протянул Каспар. — Бывают же люди.
Юстина засмеялась, но ей было совсем не смешно, и смех звучал неестественно. Ей хотелось все обратить в шутку, чтобы никто не подумал, будто она поверила этому старику. Забавный анекдот — и только. И все же было обидно: ее одурачили — как маленькой девочке вместо конфетки подсунули деревяшку, обернутую в красивый фантик. А она-то ходила по вырубке, напевая, стояла в дверях сарая, восторгалась дождем. Наивная!
Волосы, одежда, тапочки еще были влажные, и ей стало холодно. Теперь бы она с удовольствием вернулась домой. Все вдруг сделалось серым, некрасивым, незначительным. Вспомнив рыхлое и потное лицо дровосека, представив себе желтые, гнилые зубы старикашки, его шепелявую речь, Юстина вздрогнула от отвращения. К счастью, никто больше не вспоминал об этом, и ей не нужно было смеяться, прикидываясь веселой. Но куда девался ясный, солнечный день, куда девалась радость?
Местный парень простился и ушел, они остались втроем. Рейнис набрал щепок, прутьев и сложил на обочине дороги костер, но огонь не хотел разгораться. Подлили бензина. Высоко вскинулось пламя, сгустив вечерние сумерки. Пламя было красное с гребнем копоти. Каспар принес два чурбака и поставил их у огня. Потом достал сверток и разделил его содержимое на три части. Юстина взяла свою долю, но свинина была жесткая, хлеб соленый, и все вместе пахло керосином. Однако надо было есть, чтобы не обидеть ребят.
— Как подошва, — проворчал Рейнис и, наколов на прутик свой кусок, сунул его в огонь. Сало, потрескивая, капало на угли, и там вспыхивали синие огоньки.
Юстина с Каспаром последовали его примеру. Юстина любовалась игрою теней на лице Каспара. Временами лицо его как будто удалялось, отступая в темноту, потом возвращалось при новых вспышках костра. Вот оно, будто отлитое из бронзы: широкий лоб, умные, добрые глаза. А вот усталое, слегка осунувшееся, с четкой линией рта. Потом нежное лицо мечтателя, влюбленного. Каждый отблеск, каждая вспышка пламени открывали в нем
