знал, как этот велосипед починить. Сложной машиной считался. Да-а.
«Что, если отправиться сейчас на берег Даугавы, — думал Каспар, — и медленно пройти весь путь до эстрады, как тогда… Может, все опять повторится — будет Юстина, и песня без слов, и тихий, ласковый вечер. Что, если… Ничем ведь не рискую, абсолютно ничем. Не встречу Юстину — вернусь домой и сяду за книги».
— Куда ты? — спросил Язеп, прерывая рассказ.
— Прогуляюсь немного, — ответил Каспар.
— Дело хорошее, — огорченно протянул Язеп. — Ступай.
Солнце опустилось совсем низко, и его почти закрыла ветка липы. Вечер присмирел в ожидании заката. По двору прошла жена директора, на плече у нее висело коромысло с пустыми ведрами. На пороге склада сидел старик в рубашке и точил пилу — чир, чир. Позади дома звенели голоса — там тренировался Харис.
«К эстраде можно пройти по тропинке, через старый парк. Но это не та дорога. По ней я тогда возвращался домой. Так я, пожалуй, не встречу Юстину», — думал Каспар.
Он пошел по шоссе. Шел и удивлялся, как он мог раньше говорить с друзьями о Юстине, даже обсуждать с Рейнисом ее внешность. А теперь…
Лопухи вдоль дороги, недавно омытые дождем, опять покрылись серым слоем пыли. Машины снуют от зари до зари, перемалывая в порошок гравий, и пыль обволакивает все, что попадется на пути. Но в долину Даугавы ей доступа нет. Просторная, благоуханная долина раскинулась по обе стороны реки и в этот вечерний час светилась спокойными красками. Издали казалось, будто Даугава остановилась отдохнуть после дальней дороги, но такой смирной и безропотной она только прикидывалась. От порогов доносился приглушенный рокот.
Сгорбленная старушка, опираясь на палку, плелась за овцами к двум серым домикам, прилепившимся к самой круче, точно ласточкины гнезда. Домики по самую крышу утопали в яблонях. С того берега отчалил паром — две черные лодки с желтым дощатым настилом и голубыми перилами. На нем — женщина, державшая лошадь за узду, мужчина с мотоциклом и парень с гармошкой. Когда паром причалил, мотоцикл и повозка уехали. Паромщик закурил, облокотившись на перила и поглядывая в воду. Парень с гармошкой прошелся по берегу, присел под кустом ивы и заиграл. Он безбожно фальшивил, не мог взять ни единой верной ноты, что его, видно, не смущало.
«Опять завелся, — подумал Каспар, подходя к реке. — Как это люди берутся за то, что им заведомо не по плечу? И отчего горе-музыкант повадился на наш берег? Наверно, на своем его уже не переносят — вот в чем дело. А он знай себе наяривает…»
И вдруг промелькнула мысль: «А может, и я взял неверную ноту? Наверное, так оно и есть… Чем только все это кончится?»
Теперь Каспар по-иному, сочувственно посмотрел на неутомимого музыканта. «Он играет, и я пойду». Но, приняв такое решение, он не торопился. Зачем? Лучше продлить радостное ожидание, чем поспешить и обнаружить пустую эстраду. Юстины не будет, все это дурачество.
Солнце село, и сразу же с противоположной стороны, из-за леса, выглянул месяц, бледный, неказистый, с перебитым носом. Но у невзрачного светила нашлось достаточно сил перебросить с того берега до середины Даугавы мост, где он, волнистый и таинственный, обрывался, будто у строителей не хватило материала для завершения постройки.
Паромщик, перехватывая трос, поплыл к середине реки и постепенно растворился в сумерках у другого берега. Теперь и Каспар решил не медлить. Шагая, он думал о парне, который остался на этом берегу, — как тот вернется домой? Может, на лодке? А может, своей игрой он зазывал кого-то, для чего и переехал сюда.
Тропинка вела вдоль берега, взбиралась наверх. Та самая тропинка, по которой он тогда поднимался. Но теперь казалось, деревья стояли теснее, и редко-редко сквозь них пробивался свет луны. Каспар шел и твердил про себя: «Юстины не будет, Юстины не будет…» Так оно спокойнее. Если не встретит, скажет себе: «Я знал. И вообще я не думал встречаться с Юстиной, просто вышел проветриться».
Впереди показалась лужайка, серебристый свет, словно звездная пыль, освещал ее; хотелось протянуть руку, поймать этот свет на ладонь. Похорошевший месяц взобрался довольно высоко и стоял на страже ночи, маслянисто-желтый, улыбчивый и беспечный.
Серый угол эстрады, ряды скамеек, дощатый пол, поделенный наискось тенью и светом. Каспар закрыл разгоряченное лицо руками. Взглянул еще раз. На границе света и тени, в полумраке, обхватив руками колени и наклонив голову, сидела девушка. Она казалась привидением — вот-вот растает, стоит произнести слово. Но это была Юстина, только Юстина, и никто другой. Он подошел ближе и позвал ее.
Юстина вздрогнула, встала и, сделав несколько шагов в его сторону, легко спрыгнула с эстрады.
— Я знал, что встречу вас здесь, — сказал он, пьянея и забывая обо всем.
Юстина слабо улыбнулась, но было видно, что и она ему рада.
— Наверное, песню хотите послушать?
— Да, и песню тоже. Она мне повсюду слышится: в небе, в шелесте листьев и вообще…
— На этот раз хочу послушать вашу песню, — отшутилась она и тут же сказала серьезно: — Вы никогда не пытались, глядя на деревья, на луга, на Даугаву, тихонько напевать про себя? Слова не имеют значения, была бы мелодия.
— Нет, не пробовал.
— А я часто так делаю. И, знаете, тогда вдвойне воспринимаешь красоту, потому что не просто видишь ее, а как бы осязаешь. Это так интересно! Чем не рацпредложение? Можете повесить мою фотографию на доску Почета.
— Да, да, — сказал Каспар и замурлыкал, как бы начиная песню. — Видите, у меня не получается. А когда вы поете, я могу слушать часами. Вот тогда я по-настоящему чувствую красоту.
Юстина погрозила ему пальцем, потом, укрывшись в тени дуба, огляделась вокруг себя.
— Какой вечер… Так и кажется, будто время остановилось и слушает голос вечности. Сидеть бы здесь, отсчитывая годы. Насчитать миллион таких вот вечеров, а потом самой превратиться в прибрежную скалу. Или нет, я хотела бы быть лесной королевой, а это был бы мой замок, я принимала бы в нем гостей. Смотрите, сколько тут дверей, — входите, они все открыты.
Месяц настелил меж деревьев узкие причудливые дорожки, раскатал лунные ковры. Одни двери распахнуты, другие все еще запечатаны тьмой. И Юстина вошла в свои покои, где стенами служили стволы могучих лип и дубов, а сводами — густая сень ветвей. Каспар следовал за ней. Одна комната сменяла другую, из тесных коридоров они переходили в просторные залы, и тогда Каспар шел рядом с Юстиной. Потом они опять вступали в темные, таинственные лабиринты, такие узкие, что прохладные от росы листья ласкали их руки, лица,
