обрывались, не достигнув середины. В окошке белого дома паромщика загорелся и тут же погас свет, — должно быть, ребенок во сне позвал мать. Луна в окружении фиолетовых тучек величаво скользила по безбрежным небесным просторам.
Внизу в сумраке смутно виднелось шоссе, вдалеке посверкивали фары машин — казалось, там ползают светлячки. Телеграфные столбы четко вырисовывались на фоне еще не угасшей зари; они уходили к горизонту и там исчезали, словно в воду канув.
— Лето проходит, Каспар, — сказала Юстина. — Так и жизнь пройдет, без особой спешки, но и без возврата. А странно: человек рождается, чтобы умереть. И каждая новая жизнь несет в себе крупицу тлена. Ты никогда не размышлял об этом?
Юстина опустилась на большой валун у самого обрыва, а Каспар сел рядом. Внизу проехали машины, и освещенная фарами дорога стала похожа на взбаламученную волнами реку. Разбуженная шумом, проснулась какая-то птица, прожужжал одинокий жук.
— Нет, — ответил Каспар, — не приходилось. Все время работа, учеба…
— Надо спешить жить. Когда я была маленькой, годы тянулись так медленно, а теперь не успеешь оглянуться — месяц пролетел. И такая обида — проторчать тут целое лето. Эх, нам бы пару лихих скакунов! Понеслись бы с тобой, только ветер свистел в ушах!
— Это не так просто. Особенно без седел. Однажды, еще мальчишкой, посадил меня хозяин на лошадь, велел ехать на луга — километров десять, а то и побольше. Потом я целую неделю едва волочил ноги.
Юстина потупилась. Подняв с земли камень, швырнула его с кручи. Он покатился, гремя и подпрыгивая, и смолк где-то в кустах.
— Ты прав, — сказала она. — Опять ты прав.
— Почему — опять?
Юстина не ответила.
— Что завтра собираешься делать? — спросила она, помолчав.
— Завтра? — переспросил Каспар и улыбнулся. — То есть сегодня. Сегодня мы с Рейнисом никуда не поедем. Будем в мастерской ремонтировать трактор.
— И так каждый день?
— Да нет, почему… Опять куда-нибудь поедем.
— Я не об этом. У тебя неблагодарная и грязная работа. И на всю жизнь. Разве не ужасно?
— И такую работу кто-то должен делать. Не я, так другой. Без этого нельзя.
— А я бы не смогла. Я бы не вынесла.
— Это только кажется. У меня так было с учебой. Бывало, смотрел и удивлялся, как люди могут корпеть над книгами. Потом пошел в армию, там определили в автошколу. Брали таких, кто мало-мальски разбирался в технике. А я до службы с тракторами дело имел. В школе впервые почувствовал, что такое книги, учеба. Ну, а демобилизовался, поступил сюда. Зазвал меня к себе инженер Цирит и говорит: «Раз лесником заделался, лесной техникум надо кончать. Заочно, разумеется». И убеждал, пока не убедил. Помогал, объяснял, когда нужно, поругивал. Всякое бывало. Золотой человек. Такие люди мир красят… честное слово.
— Просто мастерской нужны специалисты, иначе им плана не выполнить, вот он и носится с тобой. Не будь наивным, Каспар. Ну, скажи, с какой стати ему о тебе беспокоиться? А в общем-то, конечно… получишься, получишь повышение, по крайней мере избавишься от черной работы.
Каспар попытался заглянуть ей в глаза, но Юстина, перебирая камешки, задумчиво смотрела на реку. Опять его поразила жесткая, знакомая интонация. Каспар мучительно старался припомнить… Да ведь это же Бернсон! Его манера. Открытие было неожиданное и неприятное. «Кто же ты на самом деле? — раздумывал Каспар. — Отчего я никак тебя не пойму? Отчего ты все дальше и дальше от меня уходишь? Чем больше мы вместе, тем больше отдаляешься. Отчего все не так, как вначале, когда ты пела свою песню без слов?»
— Скоро придет осень, а с нею грязь, — сказала Юстина.
— Да, — согласился Каспар. — Если наш настенный календарь не врет, оно так.
В нем проснулось что-то вроде досады, упрямства, желания немного осадить Юстину, ее самоуверенность задела Каспара за живое.
— По грязи мы как по маслу катим. А завязнешь, шагай за трактором — хорошо, если километра два-три. Иногда трактора не окажется, тогда всю ночь кукуем на дороге, пока кто-нибудь не вызволит.
— Да… Ну, а зимой?
— Зимой полегче. Тут не завязнешь, а из сугробов всегда можно выбраться. Зато железо холодное, а машины все равно ломаются, и в перчатках к ним не подступишься. Извольте голыми руками. Бывает, кожа, точно береста, с пальцев сходит. А еще этиловый спирт — штука ядовитая. И его порой приходится глотнуть — ничего не поделаешь, церемониться некогда. В лесу всякое бывает.
Юстина опять швырнула камень — вниз, на дорогу, и он мягко шлепнулся в песок. «И зачем я все это рассказываю?» — подумал Каспар, чувствуя, что произошло что-то такое, чего никак уж не поправить. Он пожалел, что начался этот разговор, но что сказано, то сказано, не зачеркнешь, не уничтожишь. Предчувствие говорило, конец близок, конец всему, и он хотел предотвратить его, сделать что-то такое, чтобы опять стало хорошо. Ведь вокруг все было, как прежде, — светила луна, шумели пороги, через реку тянулись тени. Только на горизонте, где догорал вчерашний закат, небо насупилось, будто в ожидании ненастья, а на востоке занимался новый день, и верхушки елей казались вырезанными из черной бумаги и наклеенными на край неба.
— Юстина! — тихо позвал он и протянул к ней руку. — Юстина…
Она встала, одернула жакет, пригладила волосы.
— Мне пора, — сказала. — Нет, нет, — поспешила добавить, — одна дойду.
Сделав несколько шагов, она обернулась. Посмотрела туда, где занимался новый день.
— Когда увидела тебя впервые, ты показался мне необычным… Не таким, как все. Но, видно, я ошиблась. Не сердись, Каспар. Ты хороший. Но… лучше нам расстаться. До свидания.
Она отошла. И снова вернулась.
— Когда я буду уезжать, помаши мне на прощанье этой косынкой. — И, сняв с себя полоску легкой розовой ткани, протянула ее Каспару. — Я буду смотреть в окно. И буду знать, что ты еще помнишь обо мне. Это прекрасно. Знать человека короткий миг, а помнить об этом всю жизнь…
Каспар пытался услышать звук ее шагов, но Юстина ушла тихо, даже веточка не хрустнула под ногами. Лесной замок безмолвствовал, погружаясь во мрак, — месяц снова заволакивали фиолетовые тучи. Каспар посмотрел на косынку, скомкал ее и с размаху кинул в черную пропасть. Но она расправилась на лету и, подхваченная предрассветным ветерком, приземлилась тут же, поблизости.
Каспар присел на камень, на тот самый, где сидела Юстина, и закрыл лицо ладонями.
Ночь отступала, бледнели тени, обретали свои краски деревья, вода, дорога, дома. В прибрежном кустарнике несмело вскрикнула птица, на траве, на листьях сверкнули росинки — слезы уходящей ночи. Стало прохладно, одежда была влажной, а ветер крепчал. Только теперь Каспар почувствовал усталость… Он с
