от радости. — Сходил бы лучше к Ивановне, нехай Дуньку на ферму пошлет сказать, что запозднюсь я нонче.
— Ладно, — проворчал дед Панкрат, — сбегаю. — Кряхтя, он слез с печи и прошаркал ногами к двери. — А вы тут потише, Наташку разбудите.
— Что ж это я, совсем захмелел от встречи с законной супругой, — рассмеялся коротеньким смешком Игнат. — Дочка-то где?
— Спит, должно… — Глаша заулыбалась и глянула на ситцевый полог, за которым стояла Наташкина кровать. — В десятый перейшла…
— Ух ты, в десятый! — Он чуть отодвинул занавеску и вдруг встретился взглядом с дочкой. Но в тот же миг Наташка закрыла глаза и отвернулась.
Игнат нахмурился.
— Что ж это такое? Отца родного признавать не хочет! — Он со злостью сгреб в горсть полог так, что затрещала материя. — А ну-ка, вставай!
Глаша испугалась.
— Не надо так, Гнату… Ты по-хорошему с ней… Дочка ж это твоя, Наташа…
— Знаю, как зовут, не забыл. — Он неохотно отпустил полог и усмехнулся. — Ишь, вырастила волчонка!
…Наташка не могла простить отцу, что он их бросил. Игнат никогда не баловал ее, не дарил даже скупой отцовской лаской. Бывало, вернется из поездки, войдет, на минуту наполнит избу запахом мороза и бензина, повесит на гвоздь кожушок, умоется и плюхнется на лавку. «Ну, жонка, чем сегодня кормить мужа будешь?»
А на дочку и не посмотрит! Будто нет ее в доме, будто и не заглядывает она ему робко в глаза — не привез ли чего из города, хоть леденца, хоть переводных картинок… Все недосуг было отцу, все не до нее. Так и росла.
Когда отец оставил семью, Наташке не исполнилось и десяти. Первое время все в доме ждали его, мол, вот-вот вернется, но шли дни, недели, а отец не объявлялся. Наташке все это было интересно, она очень жалела мать, да и деда Панкрата, который, хотя и не плакал, как Глаша, однако ходил мрачный и ворчал, что нечего по такому убиваться. А мать все равно убивалась, но только дома, при своих, а на людях делала вид, будто ничего не случилось, даже песни пела высоким, шальным голосом.
За шесть лет Наташка отвыкла от отца, забыла, что есть такой на свете. Сейчас он стоял рядом, чужой, незваный, с дикими, недобрыми глазами, и вместо того чтобы просить у матери прощения, вел себя в доме как хозяин.
— Проснись, Наташенька!.. — подошла к дочери Глаша. — Знаешь, кто к нам приехал? Папка твой родный приехал. Чуешь? Проснись, доченька.
— Да не спит она, — хмыкнул Игнат, — притворяется.
Наташка молча натянула платье и вышла из-за полога.
— Здравствуйте. — Она так и не подняла глаз на отца.
— Ну, подойди ж, поцелуй папку, — увещевала ее мать. Но Наташка не сдвинулась с места.
— Нечего мне с ним целоваться…
— Вот оно как! — угрюмо усмехнулся Игнат. — Что ж, насильно мил не будешь.
— Да не бери ты ее во внимание, глупую. Молода еще… Обвыкнет, — уговаривала Степановна мужа.
…Днем, прослышав про событие, в избу стали собираться старые дружки Игната, соседи, а то и просто прохожие, привлеченные веселым гулом, доносившимся из окон. Не каждый день возвращаются в родной дом пропадавшие шесть лет мужья, и не каждый день приваливает такое счастье женам.
Гости шумно здоровались, поглядывали на Игната, потом на Глашу и, заметив, что она не находит себе места от радости, поздравляли с благополучным возвращением. «Будто знов свадьбу справляю», — ликовала в душе Степановна.
Явилась и Покладчиха.
— С благополучным приездом, Игнатий Григорьевич! — сладеньким голоском пропела соседка, и лицо ее, напоминавшее Глаше коровье вымя, расплылось в елейной улыбке. — Как нашли супругу законную?
Глаша рванулась, чтобы выставить обидчицу за дверь, но вовремя спохватилась, одумалась и лишь затаила дыхание, что же будет дальше. Она так и не расслышала в шуме ответа, да и самому Игнату уже было не до Покладчихи: на столе высилась четверть с первачком-самогонкой, и дружки, подняв граненые стаканы, нетерпеливо протягивали их к хозяину.
Игнат хмелел медленно, тяжело. Внешне он почти не менялся, так же владел речью, движениями, только затянулся мутью взор да непокорная жилка вдруг начала дергаться под правым глазом.
«Не было такого раньше», — вздохнула Глаша. Стакан водки, который она осушила за мужа, не успокоил, а лишь растревожил ее. Степановна не сводила глаз с Игната, непривычно стриженного (она вспомнила, как нравилось ей поправлять, убирать со лба мягкий Игнатов чуб), прислушивалась с опаской к разговорам, не сболтнет ли кто лишнего про Васю.
Одни гости прощались, уходили, им на смену вваливались другие, и Игнат снова наливал, а Глаша бежала то к печи жарить яичницу, то к знакомым — не позычат ли они еще бутылку.
Лишь к ночи опустела хата. Дольше всех засиделась Покладчиха, будто приросла жирным задом к стулу. Пила она вместе со всеми, но больше для вида, пригубивала только, а сама поводила острыми, заплывшими глазками, стараясь уловить, о чем идет разговор за столом. Наконец поднялась и она.
— Вы уж к нам, Игнатий Григорьевич, запросто, по-соседски.
Рядом убирала со стола Степановна, но Покладчиха, словно нарочно, приглашала одного Игната.
— Приду, приду… Как там девка твоя?.. Звать-то позабыл за делами…
— Ксенией.
— Вот-вот, — Игнат будто без причины расхохотался. — Хорошая твоя Ксюшка была, рахманая.
— Такой и осталася, — похвалилась Покладчиха.
— Не ходи туда, — зашептала Глаша, едва вышла за порог соседка. — Плохая она баба, завистливая…
— А мне что, я не к ней, до Ксюшки пойду, — с пьяной откровенностью сболтнул Игнат.
— Да что ты мелешь-то! — с испугом сказала Глаша.
— Ну, ну, уж и пошутковать нельзя, — расхохотался Игнат и привлек к груди Глашу. — Спать давай, завтра приберешь. — Он начал раздеваться.
— Наташки все нету.
— Не иголка, небось, найдется.
— У Нюрки она. Передавала, на ночь останется, — свесил голову с печи дед Панкрат.
— Ты еще не храпишь, бессонная твоя душа? — удивился Игнат. — Лапотник ты, дед, вот кто!
— А ты бабник, — парировал дед Панкрат.
Игнат залился довольным смехом. — Пошел бы погулял. Погода хорошая… А то путаешься тут под ногами.
— Не успел заявиться, уже гонишь старого. — Дед Панкрат не на шутку обиделся и начал дрожащими руками надевать лапти. — И пойду! И покину. Найдутся добрые люди, чтоб старому приют оказать.
— Никто тебя не гонит, деду, — заволновалась Степановна. — Спи.
— Молчи, Глашка! Что ты теперича в дому значишь? Мешок ты теперича: что положит твой Игнат, то и несешь.
Он наконец кое-как обвязал веревками онучи и, шморгая носом, пошел к двери.
— Да куда ж ты, деду? — крикнула ему вдогонку Глаша. — Неладно получилось, однако…
— Явится, — зевнул Игнат. — В инвалидный приют его отправить надо.
