глупо, и потому что я у бабушки один. Если я подерусь, ей будет неприятно.
И провокатор отошел с миром. В том, что Аян был не хилого десятка, он убедился еще в день знакомства. Тогда мы боролись на песке, и новичок клал всех на лопатки. Только Есикбай одержал над ним победу.
Этот неугомонный драчун дня четыре приучал себя к мысли, что Аян такой же, как все, и, значит, его можно бить в общем порядке. Укрепившись в таком мнении, Есикбай начал придираться к Аяну. Но вызвать на скандал умного и доброго Аяна не так было просто.
— Да хватит тебе! Перестань, — отмахивался Аян добродушно.
Но однажды Есикбай потерял терпение, послюнявил палец и мазнул Аяна по лицу.
Аян вытер лицо тыльной стороной ладони и серьезно спросил:
— Значит, ты никак не можешь не драться?
— Что, с тобой, что ли? Видали мы таких! — запетушился Есикбай и попытался щелкнуть Аяна по лбу, но тот уклонился вовремя.
— Пойдем в лог. Посреди улицы драться не буду. Тут уж бабушка узнает наверняка, — спокойно сказал Аян.
— Думаешь, это тебя спасет? Уж так изукрашу — бабушка все прочтет, как по книге! — заверил Есикбай.
Мы отправились следом за ними. Довольный Есикбай спустился в лог первым, приговаривая:
— Ну, иди же сюда, голубчик. Сейчас я тебе покажу.
Аян на ходу снял рубашку, бережно повесил на курай и изготовился к схватке. Бойцы пришлись друг другу в рост. Есикбай выставил руки первым, обхватил Аяна и, притянув к себе, начал валить. Но его противник держался крепко на ногах, и нам, зрителям, стало ясно, что в честной борьбе Есикбаю не осилить. Он понял это сам, изловчился и, схватив Аяна за чуб, запрокинул ему голову. Аян стиснул зубы от боли и медленно повалился на спину, Есикбай взгромоздился на него верхом и начал молотить кулаками. Его спина закрывала лицо Аяна, мы видели только ноги, отчаянно взбивающие пыль. И вдруг Есикбай страшно завопил и сполз набок.
Аян держал его за кисть руки и слегка выворачивал, как только Есикбай обнаруживал намерение побры-каться. И вот на наших глазах непобедимого Есикбая взяли за шиворот и дважды легонько ткнули в пыль, точно нашкодившего котенка.
— Теперь довольно? — спросил Аян.
— Ай, ой! Конечно, довольно! — закричал Есикбай, опасаясь, что победитель передумает.
Аян шагнул через голову Есикбая и выпрямился: теперь сила врага должна перелиться в его мышцы. Во всяком случае, так утверждают древние казахские легенды. Аян тоже не сомневался в этом, он спокойно надел рубаху, пригладил ладонью чуб и полез наверх, ни разу не оглянувшись.
Потом наступила осень, и мы пошли учиться в первый класс к старику Иманжанову. У нашего педагога тряслись руки и слезились воспаленные глаза. Старик приносил с собой листочки драгоценной в то время бумаги и учил нас азбуке.
Я сидел за одной партой с Аяном и был первым свидетелем его школьных успехов. Его способности проявились с самого начала. Помнится, после надоевших нуликов и палочек учитель написал на доске первую букву, и мы, высунув языки, перерисовывали ее на листочки. Наши пальцы, сильные и крепкие в уличных играх, еле управлялись с карандашом. Мы все еще боролись с непослушными пальцами, а Аян уже нетерпеливо ерзал на скамье и спрашивал у старика Иманжанова, что делать дальше.
— Не спеши, всему свое время, Аян, — успокаивал учитель, радуясь живому, любознательному ученику.
После урока Аян говорил с возмущением:
— Почему он не написал все буквы? Я бы их выучил сразу и написал папе письмо.
Мы понимали его: каждый из нас ждал той минуты, когда можно будет сесть за стол, написать письмо отцу или брату на фронт. Будто почувствовав это, наш престарелый учитель не жалел своих сил и терпения, и вскоре наступил великий день. На одной из перемен мы столпились за спиной Аяна, и он самостоятельно вывел слова: «Мой дорогой папочка…»
Отныне, вернувшись из школы, Аян располагался на полу и писал письмо, слюнявя химический карандаш. Уже после второй строки его губы становились фиолетовыми, точно он перекупался в заводи.
Почти каждый день из аула уходило письмо, адресованное отцу Аяна. Иногда их было два, в том случае, если бабушка усаживалась на постели и диктовала свое письмо.
Мы завидовали Аяуу, потому что еще не научились связывать на бумаге слова в осмысленные предложения. Но наш новый приятель ни капельки не заносился перед нами. Бывало, придешь к нему, скажешь:
— Аян, помоги. Уж очень хочется написать брату письмо.
А он отвечает великодушно:
— Возьми мое и перепиши. Только имя моего отца замени именем своего брата. Понятно?
Киваешь: понятно, — и мчишься домой в нетерпении.
Так постепенно все наши одноклассники стали посылать письма на фронт. Письма были точно близнецы, потому что, в сущности, их сочинял один человек.
Наш учитель будто только и ждал того, чтобы его ученики научились писать письма. Скоро, наполовину парализованный, он слег в постель. Другого учителя не было (да разве его найдешь в войну для маленького аула!), и потому у нас вынужденно начались надолго затянувшиеся каникулы.
В тот же период, который связывается в моей памяти в одно целое, случилось еще одно событие. Однажды Аян гнал бычка с пастбища домой и по дороге решил его объездить. Кроткий обычно бычок взъярился, взбрыкнул и сбросил с себя Аяна. Незадачливый джигит вывихнул ступню и около месяца провалялся дома. Этот вывих оказался для Аяна роковым. С тех пор он так и не смог отделаться от его последствий.
Он все меньше и меньше возился с нами, а затем и вовсе стал просто свидетелем наших игр: сидел где-нибудь в сторонке да с завистью заглядывал, как мы носились по аулу, изображая Красную Армию.
А потом пришла зима, выпал первый снег, и наступила пора снежных гор и санок.
Наш аул приютился у подножья
