вместе с тем тепло, по-дружески.
И вот я стою на побережье острова у самого уреза воды. На вершине сопки мачта, а рядом с ней — крошечная фигура человека. Это новый командир нашего поста мичман Стебелев.
Я смотрю на сопку. Мичман вдруг исчез. И тут я замечаю ребят. Они бегут по «комсомольской аллее» сюда, к морю.
Матросы подбежали к шлюпке и схватились за планшир. Васька Железнов повернулся ко мне и ехидно спросил:
— Боишься ручки запачкать?
Я плечом навалился на шлюпку. Подошел Стебелев и стал рядом со мной.
— Раз, два, взяли! — командует мичман.
Мы напрягаемся изо всех сил. Шлюпка медленно полает по песку к морю.
Небольшой корабль под флагом гидрографической службы качается на волнах в нескольких милях от острова. Мы идем к кораблю.
Шлюпка поднимается вверх, и весла загребают воздух, потом она проваливается вниз, весла по валек уходят в воду. Грести трудно. Стебелев то и дело перекладывает руль.
— Два, раз! — командует он, стараясь перекричать ветер.
Шлюпка с трудом продвигается вперед. Мы гребем плохо, и, наверное, нас никогда бы не взяли на соревнования.
У Васьки Железнова на лбу выступил пот. Мне его жаль. Нештатный библиотекарь неумело ворочает веслом.
— А ну, молодцы-гвардейцы, навались, поговорим с ветром! — кричит Стебелев. — Два, раз!.. Два, раз!
Мы наваливаемся на весла. Гребок. Еще гребок. Мы не жалеем сил. До корабля осталось не так уж много. Гребок. Еще гребок. Сейчас мичман узнает, на что способны парни, если им по двадцать с небольшим.
— Весла по борту!
К кораблю мы подходим с кормы. На палубу летит носовой. Шлюпка затанцевала у борта. Вахтенный в черном блестящем реглане перегнулся через леера и басит в мегафон:
— Принимайте радиоаппаратуру!
Гидрографы передают нам ящики. Мы ставим их в корме. Стебелев трогает ящики большой шершавой ладонью.
— Почта! — басит мегафон.
В шлюпку летит туго перевязанная пачка газет.
— Отдать носовой!
Мы отталкиваемся от борта. Впереди на несколько миль горбатится море. Ветер срывает гребни волн и с силой бьет в лицо.
— Два, раз!.. Два, раз!
Вода окатывает нас и заливает шлюпку. Ящики с аппаратурой становятся мокрыми. Стебелев бросает руль, стягивает с себя шинель и накрывает ею ящики. Васька Железнов пустил по борту весло, снял бушлат и положил его рядом с шинелью мичмана. Мы бросили грести. Матросские бушлаты полетели в корму. Стебелев укутывает ими ящики с аппаратурой. Теперь вода льет на нас а на бушлаты. Сверху лежит мой. На нем лужа.
— Два, раз!.. Два, раз!
Мы гребем изо всех сил. Мы не хотим поддаваться морю и, наверное, нас все-таки взяли бы на соревнования.
Шлюпка прыгает вверх и вниз. Мокрые робы прилипли к спинам. Свинцовая волна тяжело бьет в борт.
— Навались! — кричит Стебелев.
Мы наваливаемся, и шлюпка носом режет волну. Но новая волна разворачивает нас лагом. А берег уже близко, рукой подать.
— Навались!..
Мы крутимся в нескольких метрах от острова и ничего не можем поделать с шлюпкой. Накат. А в накат трудно подойти к берегу.
— Эх, черт, перевернет, попортим аппаратуру! — ругается Стебелев.
Глаза мичмана сузились, Потемнели. Он стаскивает с ног ботинки, сбрасывает китель и прыгает в воду. Шлюпку вновь развернуло. Стебелева мотнуло в сторону. Раздался всплеск. Рядом с мичманом я увидел рыжую голову Васьки Железнова. Четыре руки впились в планшир.
— Вперед, молодцы-гвардейцы! — кричит Васька и толкает шлюпку. Пальцы у него побелели.
Шлюпка выравнивается. Мы прыгаем в воду и почти на руках выносим ее на берег. Под ногами упруго хрустит песок. Мы разгибаем уставшие спины.
Стебелев прыгает на одной ноге. Ему в ухо попала вода. Я прыгаю рядом.
— «Яблочко» исполняют двое в тельняшках, — острит Васька.
Мичман останавливается. Под ногами у него лужа. Стебелев достает из-под тельняшки матерчатый конверт и разворачивает его. Большими узловатыми пальцами он неловко держит красную книжечку, завернутую в целлофан, потом проводит по ней ладонью. Из-за плеча мичмана я читаю: «Коммунистическая партия Советского Союза».
Стебелев поворачивается к нам и весело произносит:
— Ну что, поговорим с ветром?..
Мы улыбаемся. С моря дует ветер, свежий ветер. Нам хорошо.
Шаги разводящего и трех караульных удалились в сторону леса. Часовой Олег Тимонин остался один. Глаза еще не привыкли к темноте, она обступила Олега плотной, непроницаемой стеной. Солдат прислушался… За два года службы, из которых он простоял на посту в общей сложности месяца три, Олег изучил азбуку звуков. Он узнал, что перекати-поле, гонимое ветром, шуршит иначе, чем сухие листья. Познал язык дождя, поземки, молодой листвы — всего не перечесть! Далеко позади остались те ночи, когда каждый куст, колеблемый ветром, казался Олегу ползущим врагом. Тогда начинался мучительный поединок между шевелящимся кустом и глазами, расширенными до предела. Наконец наступала минута, когда Олег «явственно» различал чужое дыхание и отводил затвор автомата.
Олег понимал: стоит только выстрелить, как в караульном помещении сразу поднимутся, и несколько человек тут же побегут к нему на пост. Лучше дерзко пойти на притаившегося врага, чем ошибиться и услышать от товарищей упреки:
— Что ж, паря, по кустам стреляешь? И так ребятам спать немного, а ты еще гоняешь их впустую, как мальчишек…
И в первый раз, когда Олег, мысленно простившись с жизнью, пошел навстречу, казалось, явной гибели, он вместо диверсанта обнаружил одинокий куст — прохладный и поникший. С тех пор почти каждую ночь Олег узнавал новое. И жуткие когда-то ночные звуки уже не могли приостановить его дыхание, ускорить пульс и бросить руку на затвор. Опыт пришел, когда правый погон изрядно истрепался под ремнем автомата…
…На аэродроме было тихо. Светлые, выгоревшие чехлы белели на самолетах. Все остальное тонуло в отчаянном мраке. Но вот глаза привыкли к темноте, и Олег прошелся по стоянке. Звук его шагов бросил вызов тревожному молчанию ночи, грубо нарушил чуткую тишину. Новые сапоги скрипели, как кочан свежей капусты. Все вокруг будто бы насторожилось и внимательно прислушивалось к этому неторопливому, однообразному звуку.
Проходя возле самолетов, Олег пристально всматривался в каждую подозрительную тень, стараясь определить их происхождение, и попутно запоминал, чтобы потом какая-нибудь из них не показалась неожиданной. Пожарный щит на двух ножках можно запросто принять за стоящего человека, если смотреть под углом, а вкопанный у мастерской деревянный брус с тисками — за другого человека, присевшего на корточки…
А это что за тень?
Впереди на рулежной дорожке расползлось черное пятно. Его как будто раньше не было. Олег взял автомат на изготовку и пошел проверить.
