как будто все время посвистывает.
Олег облегченно снял руку с затвора. Прошелся. Вернулся. Снова тихо.
Но вот набежал ветерок и донес еле уловимый звук шагов. Олег присмотрелся: со стороны леса к нему шагала смена. Тогда он потрогал автомат и с удовольствием потянулся… Ну что же… Два часа прошли недаром.
В полковом клубе было шумно и тесно. Белым пятном засветился экран. Перекосился вправо, потом влево, подскочил к потолку, постоял там немного и упал на стриженые головы.
— Хорошо!
Это сострил кто-то.
— Так и пускай!
В голубом луче киноаппарата поднялся солдат. Посмотрел назад, сощурился и крикнул:
— Тюпин… Где ты? Иди, место есть…
Сказал, ремень поправил, сел, а все в зале заулыбались.
Погас экран, и в темноте из дальнего угла густым веселым басом повторили:
— Тюпин… Где ты? Иди, место есть…
Эхом отозвался третий:
— Тюпин… Где ты? Иди, место есть…
А Тюпин?
Тюпину так хотелось бы сейчас смотреть кино, но он на полигоне. Стоит у орудия и смотрит в окуляр прицела. Там, где земля сливается с небом, — силуэт танка. Несколько человек разматывают трос и спешно волокут мишень.
Тюпин отрывается от прицела и поплотней затягивает ремнем влажную шинель. Идет дождь. Не то чтоб проливной, а так — нудный, сеющий дождик. Пахнет грязью, резиной, мокрым железом, какой-то горькой травой и смазкой — той смазкой, которой покрыты трущиеся части пушки.
Орудие стоит, протянув ствол к горизонту, широко расставив колеса, и тяжело опирается на длинные холодные станины. Тюпин мягко вертит рукоятки, и ствол послушно ищет что-то в темноте. У Тюпина добрые мальчишечьи глаза. Округлые и нежные черты лица. Полные губы. Щеки еще не успели загрубеть — да и отчего? Недавно подружились с бритвой… И то не совсем — вон у виска полоска крови запеклась. Он еще и бриться толком не умеет. Кисти рук у Тюпина большие и розовые. Он стирал портянки, когда ему передали приказание: надо ехать. Сказали прямо в умывальнике. Только и успел руки вытереть. И еще успел сказать товарищу: «Наш расчет вызывают зачем-то на полигон, займи местечко в клубе — я успею».
Уже в машине краем уха поймал чужой разговор: приехала комиссия из округа. «Что проверять? Зачем проверять? Субботний вечер… Кино. И, говорят, хорошая картина…»
Тюпин ехал в открытой машине, в кузове. Уныло вилась знакомая дорога. Рядом сидели солдаты из другого дивизиона. Почти не разговаривали — курили только. На полигоне слушали задачу: из всего расчета у орудия осталось двое. Все остальные вышли из строя. Действуют только наводчик и заряжающий. Стрельба ночная. Пять выстрелов всего.
За спиной у Тюпина, шагах в пяти, фигуры генералов. Они о чем-то неслышно говорят. Тут же стоит полковник, командир полка, и смотрит в спину своему наводчику. Тюпин это чувствует. Полковник старается вспомнить все, что он знает об этом парне. Много их служит в полку, и все разные. Это только постороннему может показаться, что они похожи — одновременно поворачиваются, разом ставят ногу, согласованно отмахивают руками и как один подхватывают песню, — но это не так. Тут, смотришь, одному подай романы про шпионов; другому — переводную книгу; тот вечерами песни переписывает; другой штудирует английский; у одного когда-то были руки обморожены, и он на холоде неповоротлив; другой — наоборот: придет зима — рот до ушей; тот нервный — этот слишком хладнокровный; тот — молчалив, а этот — балагур…
Тюпин чувствует на себе взгляд полковника, но не оглядывается. И зачем? Только волноваться будет.
«Как жалко, что картину прозевал, — вдруг вспоминает он. — А может, все-таки успею. Пять выстрелов всего».
«Как жалко, что лица не видно, — думает полковник. — Спина как будто ничего… Спокойная спина».
Тюпин вытер руки носовым платком, чтобы не скользили на рукоятках, нагнулся… На небо посмотрел… пожал плечами…
«Хорошо, — улыбался полковник. — Хорошо».
Стемнело. Дождь не прекращался. Один из генералов кивает головой. Солдат с наушниками и рацией, стоящий около, подносит ко рту микрофон, как эскимо на палочке.
Засуетилась служба полигона. Один бежит туда, другой — сюда. Полковник внешне спокоен, как всегда. Подтянут. Только разве что плотнее сжались губы и брови сдвинулись не то беспомощно, не то драчливо.
У орудия сгорбились и окаменели двое. Вот дали луч и ткнули им, как шпагой, в черноту. Водянистая пелена, и далеко-далеко — танк. Пока он неподвижен.
Это мишень.
Луч погас. Проверка…
Снова луч.
Тесно стоят поверяющие. Молчат. Полковник, неподвижный как монумент, держит в руке потухшую сигарету. Ее уже не раскурить — размочил дождь.
Вот луч погас. Темно и тихо. Посвистывает рация, булькает под станиной вода.
«Сейчас начнется, — думает Тюпин. — Сейчас». И чувствует, как тело начинает мелко лихорадить. Несколько томительных секунд, и… сирена!
И в этот последний момент он остро почувствовал невероятную, огромную ответственность. Сжало вдруг и сердце и дыхание. Какое коротенькое слово «полк»… всего четыре буквы. Но это и полковник, и остальные офицеры, сержанты и солдаты, и те, что в кино, и те, что картошку чистят, дневалят, на посту стоят, и те, кто отслужил давно, — и всех их Тюпин может прославить или… Эта мысль ужаснула его, высушила губы и заставила до боли в глазах смотреть в тревожную темноту.
За всех в ответе! За целый полк!
Тюпин прогонял воспоминания — опасно отвлекаться. Он сидел и ждал… Безжалостно текли секунды, текли особенно неторопливо, как будто проверяли нервы, а он сидел весь собранный, напрягшийся, как спринтер перед стартом…
Луч озарил в кромешной мгле стремительно бегущую мишень. Орудие тут же полыхнуло, в ушах зазвенело. Упала гильза. И снова луч, и снова из ствола сверкнула молния, ударил гром, и задымилась в луже гильза.
И снова луч, и снова дрогнула земля!
Полковник не верил своим глазам. Дышать перестал. Обман зрения какой-то… Он ясно видел — все три трассы пересекли мишень. Накрытие! Накрытие! Накрытие!
А Тюпин работал. Все мысли и воспоминания куда-то улетели, и он не чувствовал ни рук, ни головы, ни тела. Остались: луч, прицел, бегущая мишень и рукоятки. В горле у Тюпина скопилась слюна, но даже сглотнуть было некогда.
Вот последняя жаркая гильза упала на землю. Тюпин поднялся от прицела, как рабочий от станка (кончилась смена, пора и домой), и с наслаждением потер задубевшую шею. Счастливый командир полка шагнул через лафет и радостно схватил наводчика за плечи. И Тюпин первый раз в жизни вдруг почувствовал колючий мужской поцелуй.
* * *
Всю обратную дорогу Тюпин весело говорил о том о сем, а когда шофер по его просьбе притормозил около
