не люди? Не так из колодцев воду таскают или иначе как-то ко рту ложку несут? И воду из колодцев берут ведрами, а не мешками, и ложку ко рту несут правой рукой, и детей родят точно так, как и по другим краям, а все-таки говорили когда-то и теперь говорят: на Домашином болоте лучшие збаражане живут.
Про каждый край что-то в селе говорят. Про Хацапетовку — что тут детей маленьких столько, сколько звезд над Збаражем. Про Кулешовку — что на этом краю девчата красивые и вода вкусная, годится на все. Про Выселки — тут стены в хатах не сыреют и доливка [4] всегда сухая. На Кривом почему-то яблони и груши не растут и не родят, а только сирень цветет, как шальная. Про Домашино же болото говорили и говорят: живут тут лучшие збаражане.
И всегда в селе было большое уважение к тому человеку, который живет на Домашином болоте. И на слово этому человеку как-то сразу верили, и меньше бог знает чего болтали про него, и меньше сплетен ходило. Вот, скажем, наведается кто в сельмаг к Глемездику: один придет с Хацапетовки, а другой с Домашиного болота. И Глемездик, хоть какой уж хитрец и плут, а быстрее отпустит тому, кто на Домашином болоте живет, нежели хацапетовцу.
А почему? Потому что так уж на селе повелось.
В войну окрест в лесах немало партизанило — про Черный лес все слышали. Не раз и не два заскакивали в Збараж партизаны: то полицаев постращать, то харчей раздобыть. А то вот перед самым освобождением — с раскисших полей, по топкой дороге — притащился в село партизанский обоз. Все на санях, да, видно, вот-вот на коней пересядут — пора такая стоит, что вмиг растает снег и расквасится земля. Втянулся обоз на Домашино болото, а дальше в село не поехал — отсюда и к лесу ближе, и овраги недалеко. Сани позади хат поставили, чтобы не так всем бросались в глаза, коней по хлевам. А коней ведь нужно чем-то кормить — совсем ослабли в долгих переходах, аж ребрами светят. Тогда люди с Домашиного болота не пожалели своих крыш соломенных — ободрали солому да, запарив кипятком, скормили партизанским коням. Ни одна женщина не пожалела, ни у одной не задрожала рука, как сдирали снопы. И вечером, когда обоз двинулся дальше, остались в Домашином болоте хаты, светящиеся ободранными стропилами.
Однако светили недолго — до следующего дня. А назавтра была уже в Збараже зондеркоманда немецкая, чья-то рука указала ей на Домашино болото.
И что случилось? Сначала немцы принялись жечь соседний край, прозванный Кривым, потому что хаты на Домашином болоте не горели, удалось немцам попортить огнем каких-нибудь пять-шесть хат. Деловито, весело переговариваясь, ходили немцы от усадьбы к усадьбе, старательно поливали хаты бензином. А потом длинными жердинами, обмотанными на концах тряпками и смоченными в бензине, поджигали каждую хату. Хорошо, что селяне разбежались, а то гореть бы им вместе со своим хозяйством, гореть вместе с бедным своим скарбом да многими злыднями… Сгорел Кривой край дотла, только печные трубы чернели страшно и дико, словно они прямо под небом так и были поставлены. И на Домашином погорело…
Немцев пугнули так быстро, что в Збараже они ничего больше не успели сжечь. Ну, конечно, много хат пострадало от снарядов, одну бомбой разнесло, но все это вразброс, а не подряд, как на Кривом краю.
Сразу же после войны все села принялись отстраиваться — кому охота в землянке сидеть. Не кротами ж родились, так к чему на кротов походить? И государство тогда, измученное войной, чем могло помогало погорельцам. Тем, кто больше пострадал от немцев. А в Збараже больше всех пострадали от врага на Кривом — вот и решено было в районе прежде всего помочь этому краю. Выписали людям лесу, дали лошадей, чтобы привезти, помогли всякой мелочью — и вскоре зазвенели на Кривом топоры и молотки, запели пилы.
— Кривой край строится!
Сначала все ходили на толоку — радостно было собираться всем миром, вместе работать, радостно было смотреть, как поднимаются хаты. Будто сами собой. Ну, конечно, не сами, — мастеров не много в своем селе нашлось, из соседних поприходили, и все же так быстро ставились хаты, будто сами росли.
Ганка тоже приходила, тоже помогала — то одни попросят, то другие. И это она первая заметила, что со всех краев приходят люди, кто только может, а с Домашиного болота — хоть бы тебе один человек наведался…
— Завидуют, наверно, люди, а что же еще? — судили женщины. — Завидуют, что не им строят.
— Каждому хотелось бы, — подкидывала Ганка, — а только ведь не каждому везет. Вот хотя бы и я…
— Э-э, Ганка, молчала бы! И не сожгли вас, и бомбой не раскидало!
— Слава богу, не раскидало. А только хибара моя совсем никудышная, того и гляди — потолок на голову упадет.
— А как будет падать, так вы его головой и подоприте. Вам еще хорошо, есть где с детьми спрятаться, а этим, что на Кривом краю? В землянках барствуют!
— Да я что…
— Не будьте, Ганка, такой, как те — с Домашиного болота.
Ганка возьми и задумайся — а почему не пришли с Домашиного? И все, как один! Наверно, сговорились. Обидно, конечно, когда соседу строят, а тебе нет. Но людям на Кривом больше не повезло, чем на Домашином. На Кривом краю всех подряд сожгли, а на Домашином — пять-шесть хат, а остальные не загорелись.
Ганка мазала-мазала стены глиной, пока руки сами не опустились. В самом деле, как это получается, если подумать: домашане партизанам помогли, немцы их тоже жгли — а хат им не строят?
— Люди добрые, — затеяла тогда разговор Ганка, — что же это получается? Домашане партизан пригрели, крыши свои коням их скормили, а мы хаты на Кривом ставим? Как же это так?
— Завидно, что не вам?
— Пусть мне не строят… Но что же это такое?.. Сначала пусть бы на Домашином болоте построили. У них же партизаны…
— А разве люди с Кривого виноваты, что партизаны к ним не пришли? Если бы сюда пришли, так разве не помогли бы им? Точно так же помогли бы!
— А я говорю, что они виноваты? — словно бы даже смутилась Ганка. — Да только вышло оно
