Катюша,
На высокий берег на крутой.
Катрин и шедший с ней рядом Прохор Новиков, приглашенный вместе с другими русскими военными на праздник, подхватили песню.
В буфете за высокими круглыми столами стояли парни и девушки, ели сочные свиные сосиски, пили браузе-лимонад, сельтерскую воду, крепкое пиво бок-бир.
Буфетчица Зигрид, тучная немка, наполняла рюмки корном — пшеничной водкой и коньяком. Рюмки, словно игрушечные солдатики, стояли в ряд на прилавке. Руки Зигрид дрожали: буфетчица боялась перелить хотя бы каплю спиртного. Немцы пьют коньяк и водку маленькими дозами: двадцать — сорок граммов.
Рядом с Зигрид хлопотал ее муж Макс, такой же тучный, дородный. На лице Макса выступили капельки пота: он выкатывал из буфета порожние бочки и доставлял из подвала новые, наполненные холодным пивом.
Макс боком протиснулся из-за стойки буфета, подошел к столу, за которым разговаривали техник-лейтенант Петр Устоев и ефрейтор Данила Бантик — сослуживцы Прохора Новикова. Макс немного знал их и раньше, приходилось встречаться на вечерах дружбы.
— Веселимся, ребята? — спросил Макс по-русски.
— У вас как на карнавале! — ответил Бантик и протянул Максу руку.
Макс нахмурился, сверкнул глазами:
— Нарушаете порядок, ефрейтор. — И подал руку Устоеву.
Петр пожал руку, пригласил Макса к столу.
— Выпейте за компанию. — Устоев пододвинул ему кружку с пивом.
— Это можно, — Макс обхватил толстыми, как сардельки, пальцами кружку, поднял ее, словно взял ружье «на караул». Крикнув «прозит», что по-русски означает «тост», он быстро осушил кружку. Потом достал из широких штанов кожаный портсигар, закурил.
— Макс, вы были солдатом? — спросил Устоев, отпив глоток лимонада.
— Почему вы так думаете? — насторожился Макс.
— Артикули кружкой выкидываете.
— Привычка, традиция, — махнул он рукой. — А впрочем, я был солдатом, хотя и не в полном смысле слова.
— Эрзац-солдатом, значит, — вставил Бантик.
— Я, молодой человек, был санитаром. — Макс посмотрел на Бантика и после паузы добавил: — Пришлось немного и по-русски научиться...
— Где же? — спросил Устоев.
— На Урале. Под Сталинградом взяли ваши.
К столику подошел Гуго Браун, поздоровался.
— Макс, принесите пива. — Гуго облокотился на стол. — У нас молодежь любит веселиться.
— Мне лимонад, — сказал Устоев. — Пиво не пью.
— Вода, как известно, мельницы ломает, — заметил Макс. — Я предпочитаю корн. Он как русская водка: выпьешь, и кажется, тебе выстрелили в желудок.
— Макс, довольно лясы точить, — позвала Зигрид, собирая посуду со столов. — Бочки о тебе скучают. — Зигрид крепко и звонко шлепнула Макса по широкой спине и, подмигнув Даниле Бантику, громко рассмеялась. — На этой лошадке еще долго можно пахать, — сказала она по-немецки, водворяясь за буфетную стойку.
Данила Бантик, конечно, ничего не понял. И улыбнулся для приличия. Затем он, шмыгнув в соседний зал, подошел к девушке и пригласил ее на танец.
В смежной с буфетом комнате были две девушки. Одна из них играла на рояле «Сказки венского леса», другая, брюнетка, опершись рукой о валик кресла, слушала ее. Брюнетка была одета в бальное из зеленой с отливом тафты платье, черные волосы аккуратно подстрижены под мальчишку. Это была Бригитта Пунке, работница оптического завода. Посидев несколько минут в гостиной, она вдруг встала и направилась к выходу.
На улице Бригитту ослепили десятки электрических фонарей, которые светились всеми цветами радуги: фонари цепочкой висели вдоль берега озера и терялись где-то в зарослях парка. «Скоро ребята начнут свои представления, — подумала Бригитта. — Всем будет весело. А меня больше ничто не радует, ничто...»
Бригитта почти побежала в глубину парка и скрылась в темной аллее. Прижавшись щекой к старой, сгорбленной иве, обняв ее руками, она смотрела на противоположный берег, освещенный блеклыми фонарями. Там, за озером, тоже есть парк, мрачный, запущенный. Он кажется вымершим — в нем нет ни души.
До слуха Бригитты донеслись слова песни:
Ты одна у меня на свете,
Я люблю тебя больше всех...
И ей стало как-то особенно не по себе. Именно эту песню часто напевал Гюнтер, когда вот тут же, затерявшись в парке, они вместе стояли на берегу озера, возле этой старой изогнутой ивы.
«Где он теперь? Что делает? Вспоминает ли о своей Бригитте там, на чужой стороне, где несут службу американские солдаты?»
Бригитта, словно сквозь сон, услышала, как Пауль Роте вместе с ребятами вышел на улицу. Парни и девушки, взявшись за руки, запели песню. Она полетела над парком, над прямыми, как линейка, аллеями, над ивой, что склонила к самому озеру свои длинные ветви.
Ребята бросали в воду цветы, монеты: «Получай, Нептун, подарки да будь милостив к тем, кому предстоит путешествовать по морям и океанам. Не смей бушевать, Нептун, пусть моряки всех материков будут твоими лучшими друзьями».
Катрин Патц и Прохор Новиков, отделившись от толпы, подошли к самой кромке берега. Катрин наклонилась, чтобы зачерпнуть рукой воду, и вдруг вскрикнула: прямо перед ней сверкнули какие-то чудовища — в необычных костюмах-скафандрах, с копьями в руках.
Катрин бросилась от берега, а вслед за ней побежали и другие.
— Чего испугались! — крикнул Пауль. — А ну, все за мной!
«Чудовища» плыли вдоль берега. Они делали замысловатые фигуры, нападали друг на друга, наносили удары копьями. Во все стороны сыпались разноцветные искры.
— Онкель, — сказал Данила Бантик, — разрешите, я их немного того... попугаю. — Данила, не ожидая разрешения, снял кирзовые сапоги, мундир, шаровары и плюхнулся в воду.
— Если погибну, — крикнул он, — скажите доброе слово на поминках.
А в это время из воды появились «чудовища»: сорвали скафандры, швырнули копья на берег, обнялись и поцеловались. Это были Петр Устоев и Гуго Браун. Между ними неожиданно вынырнул Бантик.
— Попались! Ни с места! — Бантик взял Петра и Гуго за руки: — А ну, водяные черти, на берег живо. Всех девчат перепугали. По кустам шукать придется.
Потом все опять ушли в клуб, а Бригитта все стояла, прислонившись к иве, и думы у нее были невеселые. Легко понять: она вспоминала
