— Мне трудно что–нибудь вам советовать, — произнес Ветров, озадаченный ее словами. — Вероятно, вы ошибаетесь и спешите с выводами.
Рита опустила глаза.
— Не знаю. Может быть… Но все получилось как–то очень странно… После школы мы вместе поехали в Москву. Он поступил в консерваторию. Я подала документы в университет, но не прошла по конкурсу. Пришлось вернуться домой. Чтобы не терять год, пошла в педагогический. А потом он приезжал, предлагал перейти в Москву. Может быть, я сделала ошибку, что не послушалась: было жалко институт — привыкла. И вот теперь работаю в той самой школе, где когда–то все мы сидели за партами…
Ветров молчал, хмурясь и не понимая, для чего она говорит все это.
Рита задумчиво перебирала руками занавеску. Оставив ее, она сказала:
— Помните, Юрий, наш выпускной вечер? Мы с вами точно так же вот стояли у окна, и оба волновались. Я прекрасно понимала, что происходило тогда с вами. Вы были робким и нерешительным и боялись даже взглянуть на меня прямо. Помните те взгляды, которыми мы обменивались, сидя на уроках? Вы всегда опускали глаза первым… Где это время, Юрий? Неужели оно прошло?.. Как жалко его, как жалко!..
На небе зажигались первые звезды. Они еще были бледными, едва различимыми. Слабый ветер шевелил верхушки деревьев. Они шелестели тихо и сонно. Тонкий аромат духов, исходивший от Риты, пьянил Ветрова, и он, взволнованный ее словами и воспоминаниями, которые они принесли, дышал глубоко, всей грудью в ожидании чего–то необычного и большого. Он боялся пошевельнуться, чтобы не спугнуть это.
— Вы хотели сказать мне в тот вечер, — продолжала Рита, — что я вам нравлюсь. То–есть, ты хотел сказать, что я тебе нравлюсь. Да, да, я видела это по твоим глазам, по твоему волнению. Но ты боялся тогда произнести это, потому что был маленьким стеснительным мальчиком… Ты вырос теперь. Ты стал сильным. Почему же ты до сих пор боишься сказать мне то, о чем собирался говорить еще тогда?.. Почему?..
Он не сразу понял то, о чем она ему говорила. Только когда ее рука коснулась его, и она приблизилась к нему, он догадался, что это было тем, о чем он мечтал в юности. Тем далеким, которое раньше в мыслях он называл счастьем. Но было ли это действительно счастьем?..
Преодолевая себя, он снял ее руку и отвернулся.
— Вы опоздали… — глухо произнес он и не узнал своего голоса. — Вы опоздали ровно на шесть лет! И вы напрасно обо всем этом вспомнили. Вы были для меня образом. Понимаете?.. Нетелесным, чистым образом, который я хранил в своей памяти. Он не был похож на вас, ои имел с вами внешнее сходство. А сейчас вы осквернили, испачкали его… Зачем?.. Вспомните Бориса и не будьте неблагодарной к нему. Он не заслужил этого… Сядьте, — Ветров придвинул стул, а сам отошел в сторону.
Рита подняла на него большие блестящие глаза.
— Это — все, что вы можете сказать?
— Чего ж еще? Я могу только попросить вас не посвящать Бориса в нашу беседу…
— И теперь — все?
— Да, теперь — все!
Рита поднялась. Придерживаясь за спинку стула, она произнесла с обидой:
— Вы заявили однажды, что платите людям тем же, с чем они приходят к вам. Я вижу, что вы говорили неправду… Как хотите. Я скоро уеду. Мы расстанемся навсегда. Я не буду плакать. Я была глупа сегодня, но я переживу этот вечер…
— Это будет нетрудно, Рита, — прервал ее Ветров.
— Для вас? — спросила она.
— И для меня, и для вас, — ответил с расстановкой, выдерживая ее пристальный взгляд. — Спокойной ночи!
Когда она ушла, он долго еще ходил по комнате, временами останавливаясь у окна и смотря в темное пространство. Ему вспомнилось почему–то, что закат был сегодня красным, и он подумал, что завтра, вероятно, будет дождь. Словно в ответ на его мысль в комнату бросился свежий порыв воздуха. Ветер схватил занавеску, и она, трепыхаясь, как пойманная птица, забилась в его объятиях. Ветров наблюдал за ней и потом сказал тихо, как бы отвечая самому себе:
— Ну да. Это будет нетрудно и для нее… — он помолчал и закончил уверенно: — и для меня!..
Рита вышла, стараясь ступать твердо. Но когда за ней закрылась дверь, и Ветров не мог ее видеть, она вдруг почувствовала изнеможение. Оно было настолько сильным, что Рита остановилась. Она испытывала смятение и неуверенность от своего, сделанного не совсем обдуманно, поступка. Но отступать было поздно.
Она отправилась в госпиталь. Дневальный, сидевший в вестибюле, пропустил ее. Рита поднялась наверх и вошла в ординаторскую. Анна Ивановна, дежурившая в эту смену, удивилась ее позднему приходу. Рита во избежание расспросов предупредила:
— Мне нужно посетить Ростовцева. Доктор Ветров об этом знает. Могу я взять этот халат?
— Возьмите.
Рита надела халат.
Борис еще не спал. Приход Риты в такое позднее время встревожил его:
— Что–нибудь случилось?
Рита, взглянув на него, внезапно испугалась того, что она собиралась ему сказать сейчас. За минуту до этого она не подозревала, что ей понадобится столько сил, чтобы осуществить свое намерение.
«А он еще ничего не знает, — подумала она, и ей стало жалко его. — Нет, надо скорее кончать, потому что это тяжело».
Стараясь не смотреть на него, она ответила:
— Ничего не случилось, Борис. Я только пришла проститься.
— Проститься?
— Я уезжаю, — продолжала она тем же тоном, но волнение, охватившее ее, помешало ей закончить. Она замолчала и опустилась на стул, чтобы собраться с силами. — Я уезжаю, вероятно, завтра. Мой отпуск истек.
— Почему же так внезапно?
— Я не сказала еще тебе всего, — она оставила его вопрос без внимания. — Я уезжаю совсем… Навсегда. Я больше не вернусь к тебе… — Она заторопилась, чтобы не дать ему перебить себя: — Конечно, я могла уехать, не приходя к тебе. Так было бы легче нам обоим. Но я считала, что это будет нечестно. И я решила все сказать тебе сама. Не осуждай меня. Я очень много думала и решила, что иначе поступить не могу. Зачем обманывать себя? Нужно трезво взглянуть в лицо правде.
Для Ростовцева ее слова были настолько неожиданными, что он с трудом понимал ее.
— Погоди! — воскликнул он, проводя рукой по лицу. — Что случилось?.. Что ты говоришь?.. Какая правда?..
— Неужели ты не понимаешь? — сказала она с легкой досадой. — Неужели ты не видишь, что мы стали друг для друга не тем, что прежде?.. Значит, я увидела это первой!
— Ты хочешь сказать, что намерена покинуть меня совсем?
— Да.
— Но… но ведь ты меня любишь?
Рита молча покачала головой.
— Как? — вырвалось у Бориса. — Хотя о чем я спрашиваю!.. Но… но, может быть, ты шутишь?
— Нет, — она снова покачала головой. — Нет, это не шутка. Это вполне серьезно… — Она проговорила это и сразу успокоилась от сознания, что самое тяжелое и неприятное уже высказано. И она теперь взглянула на Бориса с каким–то любопытством, желая определить, как он реагирует на ее слова.
— Как это нехорошо! — сказал он и замолчал, пытаясь собраться с мыслями. Он закрыл глаза и тяжело вздохнул. Он не желал ни спрашивать ее, ни требовать от нее объяснений. Ему захотелось только, чтобы она ушла. Ушла и оставила его одного.
Но Рита не уходила. Ей показалось, что он осуждает ее, и она произнесла:
— Не сердись на меня, Борис. Я старалась бороться с собой. Но что я могла поделать? Не думай, что мне легко.
Борис не менял положения. Он почти не слышал ее.
«Для чего она оправдывается? — спрашивал он себя. — Разве не все ясно?» Не открывая глаз, он прошептал вслух: — Хорошо… Но теперь уйди. Иди, я все понял.
Он слышал, как она отодвинула стул и поднялась. Ему до боли захотелось взглянуть на нее, взглянуть в последний раз, чтобы запомнить навсегда ее лицо, но он сдержался. Он слышал, как прозвучали ее неуверенные шаги. Один… второй… третий… Вот она, вероятно, подошла к двери, вот остановилась почему–то. У него мелькнула слабая надежда, что она сейчас вернется и все останется попрежнему.
Вернется, положит руку на его лоб и тихо скажет, что пошутила, что все это неправда и что она останется с ним и никуда не уходит. Он на мгновение обрадовался и даже хотел сказать, что так шутить нельзя, что это жестоко — шутить такими вещами. Но необычайная тишина вернула его к действительности, и он понял, что этого случиться не может.
Скрипнула отворяемая дверь. До него долетел ее голос:
— Прощай, Борис!
Он не ответил. И когда шаги ее постепенно стихли, он вдруг испугался.
«Ушла».
Ему показалось, что в комнате стало нестерпимо душно. Он провел рукой по шее и нащупал марлю. Плохо понимая, что делает, он сорвал ее и бросил куда–то в сторону. Ладонью он растирал горло, не ощущая боли и тревожа еще не закрывшуюся рану. Опомнившись, он почувствовал, что рука стала липкой, и, взглянув на нее, увидел, что это от крови.
