— А что, паренек тоже в старателях ходит? — спросил зоотехник.
— Ваня? А как же. Ваня у нас сын артели, как когда-то сыны полка были. Правда, Ванюха? — сказал Хомяков.
— Нет он так, при мне, — объяснил отец — Пускай лето повольничает с нами. Всего два лета и вольничать осталось, потом в техникум готовиться.
— А в какой решил? — спросил Ваню зоотехник.
— Он у нас в геологи пойдет, правда, Ванюха? — ответил за Ваню Хомяков.
Ване не понравилось — один попусту спрашивает, другой отвечает за него. Взрослые люди называется!
— Не знаю. Куда пойду, туда и пойду, — грубовато ответил он, чтобы показать свою самостоятельность. Но он и в самом деле не знал, в какой пойдет техникум, — не думал еще об этом.
— Ты бы поспал, — сказал ему отец, — Беги поспи в бульдозере. На вот овчину, — взял он лежавший рядом полушубок.
— А чего я пойду, я и тут могу, — не согласился Ваня, и только потому, чтобы еще раз показать, что он не маленький и может поступать, как захочет.
— Спи тут, — не стал возражать отец.
Чтобы не сильно припекало, Ваня разбросил полушубок чуть в стороне от костра и лег, повернувшись спиной к огню. Спать ему не хотелось, хотя короткая ночь уже была на исходе и вверху понемногу начинало яснеть. Ветер перестал терзать макушки деревьев, и в просветах слабо шевелящихся веток виднелось сереющее небо.
Отец с Хомяковым примолкли: то ли самим захотелось спать, то ли выговорились. Ваня слышал, как на угольях зашипела вода — вскипел чайник. Отец спросил;
— Чифирок заделаем или попросту?
— Можно чифирок, — ответил зоотехник и сказал: — Выпьем по кружке и в дорогу. Светать начинает.
— А зачем идти? Скоро машина подойдет, Фомич вас до нашего стана подкинет. Все же километров двадцать подъедете.
И Хомяков поддержал:
— Обувка целей будет.
— Что ж, резонно, — согласился зоотехник, — Пожалуй, подожду машину.
Они стали пить чифир, громко отхлебывая из кружек. После солоноватой ухи Ваня тоже попил бы густого чаю, но не хотел подниматься — раз сказал, что будет спать, пусть думают, что он спит. А то и вправду по-детски получится: то лег, то встал. А встанешь — опять услышишь от них что-нибудь такое, что говорят детенышам.
Ваня вспомнил о забавной игре «в глаза», которой его давным-давно научил Сашка Васильев из их двора, прозванный за толстые щеки Булкой. Прищуривая по-разному глаза, можно было видеть всякие интересные вещи. Когда-то Ваня так натренировался в этой игре, что мог как угодно передвигать разные предметы, менять их цвет и вообще видеть какие угодно чудеса. Мог, например, отодвинуть в доме стену, да так, что отскакивала на километр, мог большой красный абажур сделать маленьким и зеленым, мог котенка Жулика превратить в здоровенного котища, мог высокого отца сделать лилипутиком. Весь секрет заключался в том, как прищуриваться.
Вспомнив об этом, Ваня сильно сплющил левый глаз, чуть поменьше правый и посмотрел на деревья. Он так увлекся своим занятием, что перестал слышать, о чем говорят у костра. Но, когда отец назвал его имя, Ваня расщурился и повернулся лицом к костру, думая, что его окликают. Но все сидели спинами к нему, и, похоже, отец вовсе не звал его, так как в это время он сказал:
— Теперь что, теперь не та Колыма стала. Ходи себе по тайге спокойно. Разве медведь попадется, так и тот, если сыт, то от тебя теку даст.
Хомяков не замедлил поддержать отца:
— У нас девчонка-маркшейдер есть, так она принципиально машиной пренебрегает, пешедралом по тайге носится. Да ещё, чертеня такое, ружьем брезгует. Я, — говорит, любого, кто нападет, своей треногой заколю. А помнишь, Петюня, когда мы приехали?
— Почему ж не помню? — ответил отец.
— Да, веселое время было, — усмехнулся, зоотехник. — Меня сюда в сорок восьмом направили, прямо из техникума. И сразу попал в переплет.
— Очистили? — догадался отец.
— Еще и как.
— Тогда тут всего хватало, особенно непорядка во всех смыслах, — убежденно сказал Хомяков. — А где вас, в порту или на трассе?
— Ну, это сложная история, — ответил зоотехник. — Я ведь, по сути, мальчишкой был, девятнадцать лет, ничего в житейских тонкостях не смыслил. Вот как ваш Ваня. Много ли он понимает?..
Слова зоотехника укололи Ваню: ну вот, и этот считает его козявкой. «Сам ты больно много понимаешь, — рассердился на зоотехника Ваня. — Шел бы, куда идешь, а то расселся и рассуждает!» Ваня ждал, что зоотехник пустится и дальше склонять-спрягать его, потому что в его тоне Ваня уловил знакомые нотки классной руководительницы, те самые нотки, которые прорезались у нее, когда она пускалась читать кому-нибудь длинную мораль.
Но зоотехник оставил Ваню в покое и стал рассказывать о себе.
— В общем, направили меня в оленеводческий колхоз. Дело было осенью, шел забой оленей, и председатель говорит мне: «Хочешь в Якутию съездить? У нас поставка мяса туда запланирована, будешь груз сопровождать. Соглашайся, всю Колыму увидишь, трассу узнаешь. Такие командировки раз в году бывают». Я, конечно, в восторге. На другой день приходит из автобазы машина, грузим туши, выезжаем. Ну, едем час, другой, а шофер мой сидит, как туча перед грозой. Что, думаю, за человек такой угрюмый? Принимаюсь расшевеливать его вопросами: что это за сопка, да как эта речка называется, да что вон там за кустики с белой корой? Он слушал, слушал и говорит: «Ты не на кустики гляди, а бери мое ружье и смотри в окно за спиной. Если будут туши тащить, открывай окно и пали в воздух». Словом, начинает он меня просвещать: на таком-то перевале такой-то амнистированный безобразничает, прыгает на ходу в машины, сбрасывает ящики с продуктами. На таком-то дорожном участке заключенные работают. И так далее в том же духе. Стрелять мне не пришлось, никого. Я не видел, но туши наши за дорогу убыли. «Посадят тебя, как пить дать, — говорит шофер, — Ведь не докажешь, что ты их налево не пустил». Я, честно говоря, здорово трухнул, не знаю, что делать, не знаю, и куда туши девались. Шофер мой тоже вроде переживает. «Так и быть, — говорит, — выручу тебя. За это возьму себе две туши». И учит меня: беги в магазин, бери литр спирту, беги на базу, там каморка в конце двора, в ней кладовщик сидит, подпои его, он охоч до спирту, а я через два часа приеду. Побежал я в магазин, оттуда — к кладовщику. Каморка его, точно, в конце двора стояла, что-то вроде будки в снегу. В Якутии уже снег лежал и морозы были под тридцать. Ну, захожу в каморку, кладовщик на счетах кидает, сам весь от холода синий. Я тоже замерз, зубами щелкаю. Он обрадовался, что я мясо привез, посмотрел мои накладные и говорит: «Ах ты, бедолага, до чего же ты замерз. А у меня как назло и погреть тебя нечем». Тут я сразу осмелел, достаю флягу спирту и спрашиваю! «Не против, если вместе погреемся?»
Хомяков при этих словах крякнул, с завистью сказал:
— Чувствую, гульнули вы.
— Нет, я себе чуть-чуть наливал. Я уже за шофера стал бояться: что как он сбежит? Почему, думаю, он меня одного послал? Почему сказал, что через два часа приедет? Может, обман? Кладовщик уже захмелел, что-то плетет о своей жизни, а у меня голова от всяких предчувствий раскалывается.
— Ясно, шофер тебя накрыл, — сказал Ванин отец.
— Нет, он тютелька в тютельку приехал. Заходит в каморку, а с ним трое парняг. «Принимай груз, батя, — говорит кладовщику. — Только в темпе, я путевку в обратный рейс отметил». Выходим из каморки, увидел я машину и обалдел: не машина, чудище. Вся инеем обросла, сосулищи висят, а из кузова глыбы льда выглядывают. Я сразу догадался: подлил он в кузов воды и дал замерзнуть. Любой бы смекнул, в чем дело, а пьяный кладовщик и глазом не повел. Шофер мне шепчет: «Будем на весы бросать, ты ему зубы заговаривай». Разгрузились мы в два счета, эти самые парни туши таскали. Да какие туши — каждая в ледяном панцире! По весу у нас даже излишек получился. Пока мы сгружали, шофер отвел кладовщика в каморку. Я пришел, накладные уже подписаны, а сам кладовщик чуть тепленький. Таким мы его и оставили. Сели в машину и скорей со двора. «Ну, ты доволен?» — спрашивает шофер. «Доволен, — отвечаю, — еще как доволен!» Он тоже веселый, рассказывает, как парняг этих на разгрузку уговорил: каждому по туше дал. Это в придачу к тем, что себе оставил. Я смеюсь, он смеется, в общем, радуемся, что все обошлось.
— Артист твой шофер, не хуже Пашки Тишкина, — заметил Хомяков.
— Артист, еще какой артист, — согласился зоотехник. — Ну, а месяца через два приезжает в колхоз следователь, вызывает меня. «Сдавали такому-то оленей?» — «Сдавал». — «Полный вес сдали?» — «Полный», — отвечаю. А что же мне еще отвечать? Следователь видит, что меня в пот бросает, говорит: «Не волнуйтесь, у меня к вам нет претензий. Накладные в порядке, подпись его стоит. Но этому негодяю захотелось и вас за собой потянуть». — «Куда потянуть?» — не понял я. Тут-то он и объясняет: у кладовщика недостача, будет, суд, но он темнит и несет ахинею, будто его споили, вместо мяса подсунули лед. Дело, мол, ведется, в Якутии, а ему, здешнему следователю, поручили поднять подлинник накладной и допросить меня. И добавляет, что допрос — простая формальность. Ну, и заварилась каша, — махнул рукой зоотехник.
