постарело, глаза, окруженные морщинами, смотрели строже, печальнее. Он глубоко вздохнул и облокотился о стол, спрятав под навесом ладони верхнюю часть лица.
— Прожектёр! — сказал он тихо, с заметной досадой. — И не исправишься, хоть сто плетей тебе клади. Я вот построил, вбил свои колья, остальным достраивать, но то, что сделал я, уж никто не своротит. Флот новый отгрохали, город возвели, плотины — все стоит намертво. А что теперь? Вернуться разве к старой забаве — кромсать голландскими ножницами сивые бороды боярам? Тьфу! Мне не каменный остров нужен, не Земля Гомма, мне нужен новый моряк, который все познает, которому сам черт страшен не будет; нужна новая школа мореплавателям, свежий глаз. Дело государственное. Ежели не плыть, ежели остановиться, то увязнем во мздоимстве, недоумии, крючкотворстве, волокитчине, запутаемся во вновь отросших сивых бородах, мужичок наш обратно в свою вонючую избу заберется к теплой бабе под бок. Ведь мы что делали? Выгнали его на мороз под угрозой плетей и голода: он пошел, деваться некуда, пошел лес рубить, хоромы строить, мачты остругивать. Из вонючих болот, где он сидит, покажем ему лаз, направим — ступай! И пойдет. И по дороге умнеть будет. Другого не вижу. Разговор новый нужен. А ты — все смысл, смысл…
Командир слушал внимательно, попыхивала трубка, руки сложены на груди, молодое загорелое лицо его задумчиво и спокойно. Командир и Высокий словно продолжали какой-то свой давнишний спор, то соглашаясь друг с другом, то отрицая все, что приводили в доказательство.
— О Земле Гомма не знают, о ней слухи давно бродят. Вот тебе и причина! Нужна вам Земля Гомма? Мы пойдем ее искать! И запомни: Земля Гомма — это всего только мечта! Не мечта только то, что ты видишь за окном: все, что с моей воли началось и моей жизнью держится; не мечта только то, что и Лейтенант твой и матрос, сами того не зная и не думая о том, хотят ли они того или не хотят, — отдадут свое. А дорога тяжела, на ней и прорвы будут попадаться и дикие звери; но пусть они идут, пусть вырвутся вон.
— Ты хочешь сказать: и в пути обретет успокоение души, умиротворение?
— Да раз нельзя без успокоения, пусть он его ищет.
— А дома жена заболела, изба покосилась, неурожай. Что успокоит его сердце? Так будет всегда.
— Ну, не могу с тобой разговаривать! Что ты мне навязался со своими страданиями? Такова юдоль человеческая.
Командир покачал головой.
— Верно, Государь. И неужель ничего больше нет. Страдать, но идти?
Высокий вскочил, опять забегал по комнате. Командир сидел, опустив голову в задумчивости, и только слышны были внизу за окном гомон чаек, шаги, визг пил да стук топоров.
Высокий отбегался, стал.
— В Лейтенанте уверен?
— Да. Еще десяток крепких людей из прежних походов. Остальные рекруты да поселенцы.
— Ну, что ж. — Голос Высокого дрогнул. — Может, и не увидимся больше. Но ты помни, что я тебе сказал. Помни и дойди.
Тут изображение погасло.
Флора махнула рукой на все эти картины и сказала:
— Давай сходим в мой сад. Я тебе покажу много интересного: там не будешь скучать, хотя ты, как я вижу, заинтересовался картиной. Я тебе скажу, что это такое. Иванов фокус. Он научился, как он выражается, моделировать изображения из будущего и из прошлого тоже. На этот раз у него вроде что-то получилось. А теперь пойдем.
Она повеселела, на щеках у нее появился румянец, сверкнули ровные зубы. Подцепив ногой свалившуюся туфельку, она встала и направилась к стене, которая раздвинулась перед нею и за которой открылся освещенный тоннель. В глубине тоннеля, источаемый, кажется, самими стенами, переливался всеми цветами радуги неяркий свет.
Флора вошла в тоннель, и Студент двинулся за нею, осторожно касаясь холодных стен руками. Фигура женщины мелькала впереди него, то освещалась светом, то почти пропадала во мраке. Студент видел смутные очертания ее тела, видел, как двигающиеся бедра натягивают ткань туники. На голове поблескивала витая канитель диадемки, волосы вспархивали темными крыльями, а вся она казалась в нерешительном зыбком свете смутным призраком, тенью. Тенью казалась ее легкая туника, тенью казалось ее просвечивающее сквозь материю тело. Студент едва не упал, когда загляделся на движения ее рук, на тонкую и такую хрупкую талию. Флора остановилась у самого выхода, обернулась к замешкавшемуся спутнику, и в ее глазах Студент увидел застенчивую усмешку:
— Отстал?
Свет делал совершенно прозрачной тунику женщины, и окончательно смешавшийся Студент отвел взгляд от этого неземного видения. Ему подумалось, что на белом свете не может быть такого волшебного совершенства. Будто и женщина, и тоннель, и зыбкий свет навеяны легким забытьем на свежем воздухе, кажется — дунь, и все исчезнет. Но не хотелось расставаться с неведомо откуда возникшим миром, полным тайны и грустного очарования. Студенту даже пришло желание оградить Флору от тех невидимых опасностей и страхов, которые могут ее подстерегать снаружи. Хотелось защитить неведомо от кого это призрачное облако во плоти живой женщины, эту грустную доверчивую улыбку, которая появилась на ее лице.
А Флора, кажется, прочитала все Студентовы мысли: взяла его под руку, будто некоего сильного невиданного богатыря, и повела к выходу. Сном все это не могло быть, потому что Студент ощутил локтем теплоту ее тела, податливость груди, отчего мучительно покраснел и незаметно попытался отодвинуться от Флоры, но та еще плотнее прижала к себе Студентову руку.
Вышли они на поляну, залитую лунным светом, под которым множество самых разных цветов, там росших, играли и переливались, будто фосфоресцирующие акварельные мазки на зеленовато-синей бумаге. Где-то среди цветов журчал ручей.
— Видишь? — сказала Флора. — Эти цветы я выводила несколько тысячелетий подряд: пришлось мне поработать и агрономом, и селекционером, и даже мелиоратором. Скоро их, по всей вероятности, увидят люди. Они должны будут обрадоваться. Разве тебя не удивляет, что здесь так много цветов и все они разные и красивые?
Студент больше разбирался в хворосте и во мхе, чем в цветах, и потому сказать ему пока было нечего. Он сдержанно кивнул головой.
Флора ушла вперед, перебегала от одной полянки к другой, наклонялась к цветам.
— Иди сюда! У меня здесь самые красивые…
Студент пошел на ее голос, озираясь на цветы, и вынужден был признать, что таких ему видеть не приходилось. Цветы были необычные, яркие, красивые какой-то диковатой, хрупкой красотой. Студенту показалось, что вот это гибрид не то тюльпана с маком, не то сам мак, только необычно большой и пламенеюще яркий. А вот тут что-то похожее на огромную розу с ромашкой внутри, из середины которой, извиваясь,
