И перевел:
«Вином прогоните печали,
А завтра опять – беспредельное море!»
В конце жаркого южного дня 1921 года на пригорке возле Воронцовского дворца, откуда так хорошо виден простор Черного моря, стоял капитан дальнего плавания Балашов и, глядя на гавань Одесского порта, думал о затонувшем «Пеликане».
Год назад из Одессы бежали белогвардейцы. Баржи с цветным металлом, снятыми с заводов станками, военные суда и пароходы, полные награбленного имущества, тащили они за собой. Поспешно отступая, они затопили подводную лодку «Пеликан» нарочно при самом выходе из гавани, и она преградила проход судам. Только метровый слой воды покрывал ее стальную рубку. Вот уже год корабли с малой осадкой каждый раз задевают килями «Пеликан», а глубокосидящие коверкают себе борта и пропарывают днище.
Энергичный Балашов первым предложил поднять «Пеликана», но не получил поддержки. Большевики видели в нем человека дореволюционного. В каюте капитана висели иконы, перед праздниками он зажигал лампады. А портовые чиновники, осевшие здесь с царских времен, наоборот, считали большевиком Балашова и препятствовали ему во всех начинаниях.
Несмотря на странности, капитан, отдавший флоту всю свою жизнь, был горячим патриотом родины. Его глубоко волновала судьба потопленных русских кораблей. Не жалея сил, на свои средства он взялся поднимать «Пеликана» способом коффердам, по которому надо заделать все отверстия в лодке и накачать внутрь воздух, который ее поднимет.
Капитан закрыл, по возможности герметично, верхнюю часть лодки, помпами начал откачивать воду из корпуса. Все, казалось, проделано правильно, но «Пеликан» не всплыл. Срочно нужны были водолазы и технические средства для тщательного обследования низа подводной лодки. Балашов обратился к руководителям Одесского порта.
– Ничем не можем помочь, – отвечали капитану. – Достаточно убедителен ваш неудачный подъем.
Балашов горячо спорил, доказывал возможность подъема, но портовые бюрократы не стали с ним даже разговаривать.
Обо всем этом с горечью и вспоминал Балашов.
Еще три года пролежал «Пеликан» на дне гавани, и в начале 1924 года порт решил взорвать его на металл. Но погубить подводную лодку помешал прибывший из Севастополя ЭПРОН – маленькая, неизвестная тогда Экспедиция подводных работ особого назначения, организованная председателем ВЧК Феликсом Эдмундовичем Дзержинским. Существовала она всего год, разыскивая возле Балаклавы английское судно «Черный принц», затонувший, как говорили, с грузом золота, и поднимала разное имущество, оставшееся после ухода белогвардейцев на дне Севастопольской бухты.
На эпроновцев в Одессе посмотрели недоверчиво. Начальник отряда капитан Антон Никитич Григорьев обратился в порт за плавсредствами.
– Кто вас послал? – спросил его ответственный работник порта.
– ЭПРОН.
Портовик пожал плечами и сказал:
– Простите, я старый одессит, но что-то не слышал о товарище Эпроне. Скажите, пожалуйста, где этот товарищ живет, кем работает, какой из себя? Может быть, я припомню.
– Черномор Балаклавович Эпрон, – пошутил Григорьев, – поселился в Одессе недавно.
Служащий удивился.
– Он что, иностранец?
– Нет, наш товарищ, из Балаклавы.
– С частным лицом разговаривать не будем!
– Но этот товарищ – советская судоподъемная организация.
– А справка имеется?
Григорьев предъявил справку. Но порт все равно не выделил ничего, даже в аренду. ЭПРОНу сулили только неудачи. Единственным человеком в Одессе, который горячо поддержал молодую экспедицию, был капитан Балашов.
За четыре года подводная лодка «Пеликан» опустилась в грунт на половину своего корпуса – кингстоны были открыты белогвардейцами. В лодку набралось много ила. При осмотре выяснилось, что некоторые люковые крышки отсутствуют. Вот почему «Пеликан» не пошел на откачку у Балашова.
Приняли более удачный проект нашего Деда Архимеда – Шпаковича, который предложил применить два доковых прямостенных понтона, по четыреста тонн каждый. Сейчас этот способ не вызывает никаких сомнений, а в то время возникало много тревожных вопросов. Все-таки «Пеликан» – первая проба сил эпроновцев на поприще судоподъема. Достаточно ли двух понтонов, чтобы вырвать лодку из грунта? Не раздавят ли они лодку при подъеме? Не переломится ли «Пеликан» в середине, если подхватят его по краям, с кормы и с носа? Не перережут ли стальные полотенца и стропы корпус лодки? Каким образом прорыть тоннель под лодкой, если там окажутся крупные камни или жидкий ил, который будет сразу затягивать разрытое место? И все-таки проект Шпаковича утвердили.
Ранним утром седьмого июля на мачте эпроновского бота подняли красный флаг – сигнал: «Под водой водолаз – судам убавить ход!» На палубе качальщики вращали помпу. На шланге и сигнале стояли два старых водолаза – Галямин и Сергеев.
Галямин – длинный-длинный, как Дон-Кихот, был самым добродушным человеком. Молодые водолазы часто подшучивали над ним, прищемляли его тараканьи усы, когда завинчивали на шлеме иллюминатор. Он никогда не выходил из себя, только посмеивался.
Сергеев в то время был одним из лучших специалистов. За спиной у него больше двадцати лет водолазного стажа. В годы русско-японской войны он служил матросом на броненосце «Цесаревич». В Китайском море в броненосец попал японский снаряд. Сильным ударом разворотило корму и многих матросов сбросило за борт. Пришел миноносец, взял на буксир поврежденный корабль и увел в порт. А матросов оставили в море... Сергеев плавал на обломке. Он слышал вокруг себя хохот сходивших с ума матросов... Только на следующий день вспомнили о них и подобрали.
Впоследствии Сергеев соорудил деревянную корму к броненосцу. Два месяца трудился. Окрасили корму под цвет металла, и «Цесаревич», с виду целый и невредимый, прошел почти все порты мира и благополучно добрался до Петербурга. Это был своеобразный политический ход, – мол, не весь флот разбили японцы при Цусиме. Сергеева, рядового матроса, наградили орденом «Святого Владимира», который давался только офицерским чинам.
В Петербурге Сергеев много лет работал водолазом на постройке мостов у бельгийца Альберта Томи.
– Бывало, в получку, – рассказывал Сергеев, – наймет мне извозчика, за свой счет, конечно. Сижу я важно, в картузе с лакированным козырьком, в плисовой рубахе и в модных сапогах бутылкой. А Томи, сухонький, в шляпе, идет рядом. «Поезжай потихоньку, – скажет, – а мне променад полезен». Жандармы перед ним вытягиваются и честь отдают. Он был миллионер и крупнейший строитель мостов в России.
Часто вызывали меня и на другие гидротехнические работы. Каждую трубу в Неве знал. На Фонтанке, против Апраксина двора, ставил стояк, который через металлическую сетку воду засасывает. Чертеж сделал заграничный инженер. То и дело вызывают меня этот стояк чистить. Как только волна от буксира, так вся грязь в сетку. А мне совестно сказать ученому человеку, что его чертеж пустое дело. Сам-то не догадается. Все прошу его: «Спуститесь, мелко ведь, посмотрите сами». Уговорил наконец. Спустил инженера на грунт. И тут волна набежала, ударила его. От страха схватился он за шпунт, насилу его отодрали. Спасибо, доски гнилые, в его руке сломались.
– Видели? – спрашиваю.
– Все видал, – говорит.
– Ну и как?
– Хорошо, – отвечает.
– Нет, плохо, – сказал я ему и переделал все по-своему. Два года после этого сетку чистить не вызывали.
Помнил Сергеев и рослого полицейского Синицу в Севастополе. Стоял он у входа на бульвар возле надписи «Матросам и собакам вход воспрещается!» И, если забывчивый матрос сворачивал на бульвар, Синица опускал на него свой свинцовый кулак. Об этом не забыли матросы. Как-то после революционных боев спустился Сергеев на дно Севастопольской бухты и встретил там полицейского Синицу. Он стоял прочно, как на посту, с камнями на ногах.
Севастопольскую и Одесскую бухты Сергеев знал превосходно.
Третий, совсем еще молодой, водолаз Сезонов, опыта имел мало, но, работая бок о бок с таким мастером, как Сергеев, он стал потом отличным водолазом.
День подходил к концу. Сигнал в руке Сергеева дернулся три раза – показался Сезонов. Он тяжело взобрался на бот.
– А ну, показывай, где изорвал рубаху? – спросил Сергеев и вынул из кармана химический карандаш. Сергеев беспокоился не зря. Водолазных рубах было всего три, а на «Пеликане» много острого взъерошенного железа. Сезонов указал пальцем на прорывы возле колена и на боку. Сергеев начертил здесь два фиолетовых кружка, чтобы потом наложить на них заплаты.
