К пристани приближается группа колхозников во главе с трезвым, степенным наездником Никитой Козыревым. Он подтянут и внешне спокоен. Только бледное лицо да горящие, взволнованные глаза свидетельствуют о том, что он провел бессонную ночь. За ним один из парней ведёт под уздцы красавца скакуна с украшенной яркими лентами гривой. Рядом с Никитой идут девушки. Никита улыбается им.
На капитанском мостике — женщина-капитан. Облокотившись на перила, она объявляет в рупор:
— Прошу пассажиров занять места! Давайте отправление!
Гудок.
На берегу все засуетились, прощаясь с новобранцами.
Слышны крики:
— Не забывайте, ребята!
— Пишите! Непременно пишите!
— Ну, не плачь, не плачь, мама…
Новобранцы, прощаясь с родными и земляками, поднимаются на пароход.
Убраны мостки. Матросы, снимая чалки, смотрят на оставшегося на берегу Николая Бухарова. Он пытается пройти на пароход, но его спутница, обливаясь слезами, повисла у него на шее. Она шепчет:
— Коленька, дорогой, будешь писать? Будешь?
Вместо ответа Николай молча прощается с ней долгим поцелуем и разбежавшись, прыгает на отчаливающий пароход.
Повернувшись к провожающим, он машет кепкой. Лицо его густо испачкано губной помадой.
За ним стоят другие новобранцы, они тоже машут руками, фуражками, и только Ваня с печальным лицом сосредоточенно играет на гармони туш.
На берегу провожающие подбрасывают вверх фуражки, кричат, машут платками, бегут за пароходом.
Набирая скорость, пароход проходит мимо деревни.
На холмик у реки взбегает девушка в белом платье с косынкой на голове. Это Любаша.
Стоящий на корме Ваня замечает девушку. Он подбегает к борту. Глаза его сияют. Он растягивает гармонь и наигрывает свою любимую песню.
Все дальше и дальше идёт пароход.
Любаша, вытянувшись, ищет среди пассажиров Ваню. Увидев его, она срывает с головы косынку и размахивает ею.
Ваня поднимает руку, приветствует Любашу. Губы его шепчут:
— Любаша.
К Ване подходит улыбающийся Николай Бухаров, дружески запускает пятерню в густую шевелюру Вани и, крепко держа его рукой за волосы, силком сажает на скамейку.
На голове Вани, чуть потрескивая, заработала электрическая машинка. Солдат-парикмахер пятернёй отбрасывает густые кудри волос. Ваня сидит растерянный, смущённый; голова его острижена наголо. На нём солдатская гимнастерка.
На турнике боец Кашин без малейшего напряжения свободно делает разные сложные упражнения.
Ваня, стоя в шеренге бойцов, испуганно следит за движениями Кашина.
Кашин, несколько раз подряд прокрутив фигуру «солнце», соскакивает с турника.
— Следующий, боец Бровкин! — командует сержант Буслаев, ладно скроенный молодой человек с волевым и потому кажущимся суровым лицом.
Ваня робко подходит к Буслаеву и, с трудом подыскивая слова, говорит, показывая на Кашина:
— Я… я так не умею, товарищ сержант!
— Во время занятий не разговаривать! — тихо, но сурово произносит Буслаев и добавляет: — Выполняйте приказ!
Ваня, волнуясь, подбегает к турнику, хватается руками, однако, подтягиваясь, теряет равновесие и беспомощно повисает на вытянутых руках.
— Отставить! — командует Буслаев.
Огорчённый и, как ему кажется, окончательно опозоренный, Ваня отходит от турника.
— Боец Абдурахманов! — обращается Буслаев к маленькому, худому солдату с раскосыми глазами и постоянной улыбкой на лице.
Абдурахманов подходит к турнику и начинает «крутить» самые сложные фигуры с мастерством и изяществом виртуоза.
Буслаев, стоя рядом с Ваней, показывает ему на Абдурахманова и, улыбаясь, говорит:
— Вот видишь? Артист! А год тому назад он тоже… вроде тебя… цеплялся руками за воздух.
Абдурахманов ловко соскакивает с турника и становится в строй.
Впереди бежит Буслаев. Солдаты его отделения, быстро и не утомляясь, следуют за ним. Не привыкший к бегу на длинные дистанции, Ваня отстаёт, тяжело дышит, с него градом льётся пот.
— Отделение! Стой! — командует Буслаев.
Солдаты отделения остановились как вкопанные около навеса со скамейкой. Не шелохнувшись, по команде «смирно» стоят солдаты.
Ваня, уставший от гимнастических упражнений и бега, тяжело дышит. Увидев скамейку, он без команды «вольно» выходит из строя и садится.
Солдаты удивлённо глядят то на Ваню, то на сержанта.
Неожиданно лицо Буслаева становится строгим, и он суровым голосом командует:
— Боец Бровкин, встать!
Ваня, как ужаленный, вскакивает со скамейки и становится смирно.
— Вы что это, — сердито обращается к нему сержант, — в деревне на гулянке или в строю? Кто вам разрешил сесть?
— Я… товарищ сержант… я…
— Никаких «я», — грозно обрывает его Буслаев.
— Извините… я…
— Стать в строй! — снова командует Буслаев.
Ваня, отчеканивая шаг, становится на место.
— Направо равняйсь! — Буслаев смотрит на ручные часы. — Вольно! — и он уходит от строя.
В строю по команде «вольно» стоят возмущённый Ваня, Абдурахманов, Кашин и другие солдаты. Некоторые из них, глядя на Ваню, откровенно смеются.
— С командиром не спорят, Бровкин! — советует Кашин.
— А чего он ко мне придирается, — сердится Ваня.
— Ничего не придирается, — вступает в разговор Абдурахманов. — Правильно придирается.
Кашин, хитро подмигнув товарищам, говорит серьёзным тоном:
— Вообще наш сержант новичков не любит. Трудно тебе будет, Бровкин!
Абдурахманов, сердито посмотрев на Кашина, искренне негодует:
— Что ты врёшь! Наш сержант хороший. — Он повернулся к Ване. — Не слушай ты Кашина, Бровкин! Сержант очень хороший. Он солдат любит.
— А я попрошу командира роты перевести меня в другое отделение, — упорствует Бровкин.
— Ты думаешь, здесь, как в колхозе, пришёл к председателю и попросил: переведите меня в другую бригаду? Нет, браток, здесь армия, — не без ехидства говорит Кашин и добавляет: — На гауптвахту попасть можешь, а в другое отделение… не выйдет.
— В другое отделение нельзя, — подтверждает Абдурахманов и снова обращается к Ване: — А ты Кашину не верь. Сержант у нас очень сердечный.
— Да, сердечный, чёрта с два! — ухмыляется Кашин.
К строю подходит Буслаев и командует:
— Становись! Равняйся! Смирно! Налево! Бегом! — и солдаты продолжают бег.
В стороне от своего отделения легко бежит Буслаев, всё время сердито оглядываясь на Ваню, который изо всех сил старается не отстать от товарищей.
— Выше голову, Бровкин! — командует Буслаев и неодобрительно смотрит на Ваню.
Бровкин, стараясь держать выше голову, бежит всё быстрее и быстрее.
Вечер. Казарма. Солдаты отделения Буслаева слушают Ваню, который играет на гармони и поёт популярную лирическую песню.
Ваня, замечая, как его песня доходит до сержанта Буслаева, всячески старается усилить впечатление: гармонь чуть не плачет в его опытных руках и голос звучит ещё нежнее и задушевнее.
Кончается песня Вани. Наступает тишина.
Буслаев, покачивая головой и неловко улыбаясь, говорит:
— Душу растревожил! — он дружески хлопает Ваню по плечу. — Молодец, Бровкин! А ну, давай ещё!
И Ваня, чтобы окончательно пленить сержанта, поёт ещё одну лирическую песню, ловко перебирая пальцами по ладам гармони.
Всё больше и больше солдат из других отделений собирается вокруг гармониста.
Сладко звенит голос Вани.
Довольный, улыбающийся Буслаев, обняв рукой за плечи Ваню, слушает песню; он даже закрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться.
Абдурахманов, видя эту трогательную сцену, шепчет Кашину:
— Пропал наш сержант… Совсем пропал.
— Молодец Бровкин, — хитро улыбается Кашин. — Нашел ключ.
По цели из автомата стреляет Кашин. Он делает три выстрела подряд.
— Двадцать два очка! — фиксирует результат Буслаев и, покачав головой, добавляет: — Плохо, Кашин!
Кашин отходит в сторону.
По той же цели из автомата стреляет Бровкин.
— Четыре очка! — объявляет Буслаев.
Бровкин стреляет второй раз.
— Десять очков! Молодец, Бровкин! — восклицает Буслаев.
Бровкин стреляет в третий раз.
— Одно очко! — говорит Буслаев. — Всего пятнадцать… Для новичка, Бровкин, неплохо, — и, взглянув на Кашина, добавляет: — А для старого солдата двадцать два очка плохо, Кашин, очень плохо.
Буслаев сам берёт автомат и, почти не целясь, подряд без передышки делает три выстрела.
Все три пули точно ложатся в самый центр мишени.
— Все тридцать! — улыбаясь, фиксирует результат Абдурахманов.
Ваня удивлённо смотрит на Буслаева.
