Ваня удивлённо смотрит на Буслаева.
— Крепче держать винтовку! — командует Буслаев.
На учебном казарменном плацу. С винтовкой наперевес Ваня бежит по направлению к чучелам.
Он с силой направляет штык в чучело, но обороняющий чучело Кашин длинной палкой отбивает штык и отбрасывает Ваню, чуть не сбив его с ног.
— Ты что, Кашин, драться вздумал? — окликает его Буслаев.
— Я, как приказано, товарищ сержант, — оправдывается Кашин.
— Отойди в сторону! — сердито говорит Буслаев и, взяв из рук Кашина палку, становится в позицию у чучела и командует: — Начинай, Бровкин!
Ваня, маневрируя штыком и прикладом, прокалывает чучело.
— Хорошо! — одобрительно отзывается Буслаев. — Ещё раз! Сначала!
Абдурахманов, хитро улыбаясь, шепчет Кашину:
— Смотри, сержант у Бровкина… шёлковый ходит.
К тренирующимся солдатам подходит капитан Шаповалов, худой, невысокий человек лет тридцати с улыбающимися, чуть прищуренными глазами.
— Как новичок, сержант? — спрашивает Шаповалов, оглядывая Ваню с головы до ног.
— Порядок, товарищ капитан, привыкает, — отвечает Буслаев.
— Говорят, он на гармони хорошо играет?
— Отлично, товарищ капитан.
— Что ж, послушаем, — и Шаповалов идёт дальше по плацу.
Отделение Буслаева отдыхает: кто читает, кто пишет, кто играет в домино, кто в шашки. Ваня с Кашиным разыгрывают шахматную партию.
К столу подходит связист и, вызывая солдат по фамилиям, раздаёт письма.
— Кашин, Абдурахманов, сержант Буслаев, Трофимов.
Солдаты берут письма, вскрывают конверты и углубляются в чтение.
Связист уходит. Ваня догоняет его.
— Слушай, Зайцев, — с волнением в голосе обращается к нему Ваня. — Неужели мне опять ничего?.. Не может этого быть… Два месяца ни одного письма…
— Что ты, Бровкин? — удивляется почтальон. — Ты ведь только позавчера получил письмо?
Ваня, замявшись, с грустью в голосе отвечает:
— Это от матери.
— А, от матери… — замечает почтальон и спрашивает: — А от нее… ни одного? Ты хоть скажи, как её звать?
— Это всё равно, — так же грустно отвечает Ваня.
— Ничего не поделаешь, Иван, — говорит связист. — А может, она разлюбила гармониста, а? — и он улыбается.
— Не может этого быть! — невольно вырывается у Вани.
— Ну, брат, в жизни все бывает! Нам, почтальонам, это известно, — и связист продолжает свой путь.
В раздумье стоит Ваня.
Правление колхоза. Коротеев, сидя за столом, что-то записывает в блокнот.
Входит Самохвалов с кипой писем в руках.
— Тимофей Кондратьевич! — обращается он к Коротееву. — Вот письма, адресованные вашей дочери. — И он протягивает председателю четыре запечатанных конверта.
— Письма? Любаше? — удивлённо спрашивает Коротеев. — От кого?
— Конечно, от непутёвого, — пожимает плечами Самохвалов.
— Почему «конечно»? — сердится Коротеев.
— Значит… любовь, — ехидно отвечает Самохвалов.
Коротеев, вырвав письма из рук Самохвалова, рассматривает адреса, в сердцах разрывает один конверт и вынимает письмо.
— «Дорогая моя Любовь Тимофеевна, — читает он вслух, — пишет тебе твой любимый солдат Иван Бровкин»…
— Слышите, «любимый»!.. — вставляет Самохвалов.
У Коротеева от злости перекосилось лицо. Он отрывисто читает:
«Вот уже три месяца, как я пишу тебе каждый день»…
— Хорош жених! — скорчил насмешливую мину Самохвалов.
— Я ей покажу! — гневно цедит сквозь зубы Коротеев, комкая в руках нераспечатанные письма и разрывая их на клочки.
— При чём здесь Любовь Тимофеевна? — недоуменно спрашивает Самохвалов.
— Как это так… «при чём»? Она же с ним в переписке состоит. Факт! — сердится председатель, показывая разорванные письма, которые продолжает держать в руках.
— Не извольте беспокоиться, — отвечает обрадованный Самохвалов. — Любовь Тимофеевна ни одного письма не получила…
— То есть как это — не получила? — удивляется Коротеев. — Куда же они девались?
— Они попадали ко мне, — услужливо объясняет Самохвалов, — и я, оберегая честь вашей семьи, я их, так сказать, не доводил до сведения адресата.
Коротеев на миг остолбенел и после паузы еле выговаривает:
— Ты что? Читал чужие письма и прятал их?
— Зачем прятать? — нагло отвечает Самохвалов. — Я их рвал, как вы сейчас…
— Но это же подлость с твоей стороны, Самохвалов!
— К чему такие громкие слова, Тимофей Кондратьевич? — как ни в чём не бывало, говорит Самохвалов. — Разве вы сейчас, извините, не допустили правонарушения, уничтожив письма непутёвого?
— Я же отец! — возмущается Коротеев.
— Потому я и старался, что вы отец, а вы мои честные намерения называете подлостью.
— Да перестань. Не думал я тебя обидеть, — растерялся Коротеев, — но как-то нехорошо получается… в чужие письма нос совать.
— Они ведь не чужие, они Любови Тимофеевне адресованы, — оправдывается Самохвалов. — А разве вы для меня чужой человек? Вот, например, письмо Захару Силычу, — и он показывает большой конверт, со штампом Министерства морского и речного флота. — Меня и не касается, что ему пишут.
Коротеев смотрит на конверт и говорит:
— Должно быть, его обратно на морскую службу… Жалко. Хороший он мужик. Но что поделаешь… Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше.
Перед правлением колхоза — большая витрина. В ней за металлической сеткой — пришедшая почта.
У витрины собрались колхозники; они разбирают адресованные им письма.
Из окна кабинета Коротеев и Самохвалов смотрят, как к витрине, проталкиваясь сквозь толпу, подбегает Любаша.
— Смотрите! Письма ждёт, ясно! — говорит Самохвалов.
— Я ей покажу! — сердится Коротеев и собирается выйти из кабинета.
— Не надо, Тимофей Кондратьевич, — останавливает его Самохвалов. — А то она догадается, что мы с вами письма прячем.
Девушка с тонкими капризными губами, тоже стоящая у витрины, смеясь, ехидно говорит Любаше:
— Напрасно ты, Любаша, писем ждёшь. Говорят, у твоего солдата в городе другая зазнобушка.
— Нет у меня никаких солдат! — сердито отвечает Любаша и идёт к дому.
Вслед ей смеются девушки.
Любаша ускоряет шаг, а потом пускается бежать. Почти у самого дома, оглянувшись назад, она спотыкается и падает.
Раздается звонкий смех подруг.
Обиженная, разозлённая Любаша бегом поднимается по крыльцу и гневно шепчет:
— Я ему покажу… этому непутёвому!
Ранний вечер. По деревенской улице гуляют всем напоказ Любаша и Самохвалов. Уверенный в своей неотразимости, Самохвалов степенно шагает по улице, раскачиваясь направо и налево. Любаша, делая вид, что ей весело, даже берёт Самохвалова под руку.
Девушка с тонкими капризными губами выходит из библиотеки с парнями и подругами. Увидев Любашу под руку с Самохваловым, она от изумления так и застывает на месте.
— Смотрите, куда бухгалтер пристроился.
— И Любаша хороша, — зло говорит веснушчатая девушка.
— У них уже давно любовь, — флегматично отзывается один из парней.
— Бедный Ваня, — вздыхает девушка.
— За пять месяцев от него ни одного письма! — вступается за Любашу другая.
Навстречу Любаше и Самохвалову идут Захар Силыч с Полиной, которая с трудом сдерживает слёзы. За ними — гармонист и несколько парней; среди них знакомые нам шофёры.
Заливается гармонь. Захар Силыч поёт:
Меня зовёт седое море…
Прощай, деревня, родные поля…
— Отбываете, Захар Силыч? — спрашивает поравнявшийся с ним Самохвалов.
— Отбываю, Аполлинарий Петрович, — отвечает Захар и, глядя на Любашу, продолжает с тяжёлым вздохом, — но если меня здесь забудут, как моих друзей, я… я… вернусь, — он сжал кулак, — и в порошок сотру!
Полина прижимается к нему.
— Что вы, Захар Силыч! Да на всю жизнь!..
Захар поворачивается к гармонисту и командует:
— А ну, давай мою любимую… Песню Вани Бровкина.
Гармонист играет знакомую нам мелодию.
Эта же мелодия слышится в казарме. Вечер. Ваня в кругу солдат аккомпанирует себе на гармони, поёт песню.
Заслушался капитан Шаповалов.
Абдурахманов хитро глядит то на восхищённого Буслаева, то на притихшего капитана и, толкнув в бок Кашина, подмигивает.
— Чего тебе? — спрашивает Кашин.
— Ничего, — шепчет Абдурахманов. — Капитан тоже, того, музыку любит… крепко любит.
— У него должность такая… Он обязан душой солдата интересоваться, — с лёгкой иронией, тоже шёпотом, отвечает Кашин. — Заместитель командира полка по политчасти. Ясно…
