тебе платить. Не ослышалась ли ты? — сомневалась мать.
Отец получал на фабрике около ста рублей в день, без всякого питания.
— Но в объявлении было же сказано, что приличное жалованье.
Так Алиса начала работать няней в семье адвоката Ренге.
Алиса свои обязанности старалась выполнять как можно лучше. С маленьким Даумантом говорила, как от нее требовали, только по-русски. Мальчик плохо воспринимал язык, отмалчивался, что-то бурчал или же напевал на свой манер, а если ему что надо было, спрашивал по-латышски. Да и заниматься с Даумантом удавалось не часто. Всем заправляла хозяйкина мать, она же распоряжалась работой и временем Алисы:
— Алиса, милая, сбегай-ка в лавку!
— Оботри пыль!
— Постирай хозяйкины лифчики!
— Натри-ка полы!
Старуха нянчила внука сама, разговаривала с ним на языке своих предков и к намерению зятя научить мальчика до четырехлетнего возраста двум иностранным языкам относилась с иронией.
— Только собьет ребенка с толку. Дурачком вырастет.
Напарница Алисы, немка, работу служанки для себя считала зазорной, и вскоре Алиса поняла, что она одна убирает квартиру и наводит блеск. Алиса никому не жаловалась, при такой оплате это было бы грешно. Она стирала одежду, белье ребенка, натирала полы, чистила кастрюли, пока те не заблестят, как новые; даже носила из дому тряпки и мыло, потому что старая хозяйка была, скуповата.
А молодая хозяйка на пустяки не разменивалась. Вела жизнь светской дамы, часто посещала театры и концерты. У четы Ренге иногда бывал какой-то молодой поэт. Тогда хозяйка садилась за рояль и играла Шопена. Поэт и сам господин Ренге, если был дома, молча, глубокомысленно слушали.
Алисе очень нравились эти концерты. Вначале она несколько раз тихонько приводила Дауманта в гостиную, садилась с ним на ковер и слушала, но мальчуган ерзал, мешал, и Алисе приходилось возвращаться в детскую. Алиса стала слушать музыку в коридоре, но это не нравилось старой хозяйке; только заметит, как тут же придумает девушке работу. Наконец ей пришлось наслаждаться музыкой только через стенку.
Убирая гостиную и сметая пыль, Алиса всегда поднимала крышку рояля и белой тряпкой вытирала клавиши. Порою дотронется тихонько до одной и, затаив дыхание, прислушается к тающему звуку, а однажды, когда дома никого не было, она так же, как хозяйка, уселась на вращающийся табурет и одним пальцем пыталась сыграть простую мелодию. Успех так увлек ее, что она не услышала, как отворилась дверь.
— Вилма не любит, когда трогают ее рояль.
То была старая хозяйка. Она сурово взглянула на Алису и обождала, пока та не закроет крышку и не покинет комнату.
Дома Эрнестина спросила:
— Ты не заболела?
— Нет, — ответила Алиса.
Она не могла ни солгать, ни сказать правду. Жалованье госпожа Ренге обещала платить в последний день месяца и свое обещание выполнила.
— Получите, вы это честно заработали! — благосклонно сказала она и протянула деньги.
Алиса поблагодарила и сунула их в карман фартука. Убирая коридор, вытерла руки и пересчитала деньги. В сущности и считать-то нечего было: за три недели — триста рублей. Алиса остолбенела. Проработала одиннадцать дней и надеялась получить, по крайней мере, тысячу. Это была бы третья часть того, что необходимо на новое зимнее пальто. Алиса горлом почувствовала стук сердца.
Управившись с заданной работой, она набралась храбрости и постучала в дверь хозяйкиной комнаты.
— Да!
Госпожа Ренге писала на розовой бумаге письмо. Прикрыв его ладонью, она не без раздражения спросила:
— Что вам нужно?
— Простите, пожалуйста, что помешала, но…
— Что такое?
— Тут все за три недели?
Алиса мяла в руке деньги.
— А сколько же вы хотели?
— Мне казалось, что по сто рублей за день.
Хозяйка рассмеялась.
— Бедное дитя, какая вы все же наивная! Хотите, чтобы мы вас кормили, и еще требуете такие деньги! Один фунт масла стоит восемьдесят рублей!
Алиса лишилась дара речи. Она потупилась и вышла.
Никогда ей еще не было так стыдно за себя.
Эрнестина пошла к Ренге и сказала, что за такое маленькое вознаграждение ее дочь работать не будет.
— Ведь она сама согласилась, — удивилась хозяйка.
— Она вас не поняла.
— Мы не виноваты, что она плохо родной язык знает. Кроме того, она мальчика ничему не научила.
— Вы давали ей другую работу.
— Мы?
— А кто же?
— Она хотела угодить моей маме. Характера у девушки нет. Это я поняла сразу. По линии руки увидела, это уж на всю жизнь. Очень сожалеем, что получилось такое недоразумение.
Алиса опять должна была искать работу.
Как раз в это время все больше стал сдавать Криш.
Он спал теперь у Гертруды на кухне. Утром, поднявшись с постели, забирался в угол, чтобы никому не мешать, и сидел там до вечера. Он вдруг так ослабел, что не мог даже спуститься на двор. Затем начал жаловаться на боли. Сидел, согнувшись, положив руку на живот, и раскачивался взад и вперед.
— Надо позвать врача, — сказала Эрнестина.
— Позвать можно, — согласилась Гертруда, — но все и так понятно: мочевой пузырь.
— Не надо врача, — отозвался Криш.
Гертруда послала Алису на Александровский рынок за толокнянкой, сделала настой и дала Кришу. Но ему не полегчало. Однажды утром он уже не мог встать с постели.
— Дедуня, тебе очень больно? — спросила Алиса, присев на край кровати.
— Больно.
— Может быть, пройдет.
— Не пройдет; когда умирать пора, не проходит.
Криш сказал это совсем спокойно, но Алиса вздрогнула.
Боль все усиливалась, и Криш стонал, особенно по ночам. Гертруда не переносила его
