притихшем зале, — сразу ему стало уже не так страшно.
— Коли надо, так поговорим, — начал Рейшялис. — Вот сижу я здесь и смотрю: выходит Базикас выступать, три слова вымолвил, хлоп и уселся. Другой начинает говорить, а кругом только смеются. А чем мы виноваты, что нас прежде никто даже разговаривать не учил? Приезжал разве сюда к нам кто-нибудь простого человека ободрить, порасспросить, какие у него беды, неполадки, что его так в дугу гнет? Одна только полиция к нам наведывалась. Теперь советская власть, сказать прямо, нас, как младенцев ходить, учит. Но придет время, будем мы по земле своей шагать почище панов, вот увидите!
В зале горячо захлопали. Рейшялис разволновался, ткнул в пепельницу окурок и долго молчал.
— Теперь про выборы скажу. Прежде, как паны правили, не за кого было голосовать. Прочтешь, бывало, в списке целую дюжину ихних кандидатов — каждая фамилия, как мешок с деньгами, звенит. Раз читаю: «крестьянин». Еще и фамилию помню: Сударгис. А потом узнал я, что крестьянин этот имение у графа Корзона приобрёл. Вот я сейчас и думаю: кого бы нам нынче в Верховный Совет послать? Я так понимаю: раз хороший работник, землю хорошо обрабатывает, чтобы всем хлеба хватало, или механик с головой, всем нам хорошо машины налаживает, или вот учитель детей наших в светлые люди выводит, или врач — нас, стариков, с толком, со старанием лечит, заботится, чтобы старые подольше жили, чтобы из малышей никто не помирал, — стало быть, такой и годится нам в депутаты! Так это или не так? Ну, а панские представители — я уж сказал, какие они были, а опять же взять…
Громкими одобрительными рукоплесканиями встретило собрание слова Рейшялиса. А парторг и другие, что сидели за столом, стали его поздравлять, что он, мол, выступал лучше всех. После собрания ему велели остаться, и председатель волостного исполкома просил его завтра зайти в волость. На завтрашнем собрании будут выдвигать кандидата в Верховный Совет.
— Кого же мы наметим? — спросил Рейшялис.
— Ну, а ты как думаешь? Кто самый лучший? Посоветуемся с рабочими машинно-тракторной, с крестьянами Галабудской волости и выдвинем самого что ни на есть хорошего.
— Тогда и думать нечего: генерала Карташюса. Он тут, брат, такой порядок наведет, что наша волость и по севу и по планам другим нос утрет.
Стоявшие кругом товарищи заулыбались, а Рейшялис еще долго и горячо доказывал, что никаким способом лучше человека по всему округу не найти. Если генерал пройдет в Верховный Совет — сам Рейшялис так прямо ему в глаза и скажет: «Ты хоть и генерал, а для меня ты Андрюс, и смотри, Андрюс, здешняя земля тебя выносила, тут ты вырос, мы за тебя голосовали, так ты уж нажми в уезде и в столице, чтобы нам доктора хорошего прислали, да школу новую построили, да чтобы электричество в местечке с мельницы провели… Да еще, чтобы…» Ну, да мы ему делишек-то навалим — пусть только старается. Ведь для него это пустяки! Он генерал, Кенигсберг брал!
Выходя, Рейшялис слышал, как парторг сказал председателю:
— Из укома звонили: завтра в обед приедет.
— Наверное?
— Да, я сам с ними разговаривал. Только, говорят: «Вы уж примите его по-генеральски».
— О, вот будет праздник у нас! Все, небось, сбегутся. Только куда мы его на ночлег устроим?.. Большой праздник!..
Рейшялис подумал: «От меня, от его старого друга, скрывают… Скрывайте — не скрывайте, а я все равно знаю, что Андрюс приедет. Если завтра кандидата выставлять — так кого же, как не его?»
Едва войдя в дом, Рейшялис закричал:
— Она, наведи-ка в избе порядок! Завтра генерал Карташюс приезжает. Брюки мои в полоску выгладь и смотри, чтобы тут все, как лемех, блестело, понимаешь — мы его в депутаты выдвигаем! Это я народ сагитировал. Вот это человек! Увидишь…
Утром, еще затемно, вышел Рейшялис с ружьем на озера. Сколько раз, бывало, ни проходил он тут по берегу, на незатянутых льдом полыньях повсюду чернели стайки уток. И всегда колотилось его сердце.
Теперь он направлялся к острову. Найдя за кустом удобное местечко, устроил себе в снегу гнездо. До рассвета оставалось уже мало времени. И сейчас уже легко было разглядеть темневшую во льду полынью. Хорошо было тут сидеть среди покрытых снегом равнин. Чуть ощутимый запах ольховой коры и сырости расходился по воздуху — к оттепели.
Рейшялис решил доставить удовольствие своему другу детства — подстрелить ему несколько уток. А мысль эту ему сам Карташюс подал: ведь он, когда в прошлый раз здесь был, все людей про уток расспрашивал.
В кустах на острове несмело отозвалась какая-то птица. Что это за птица, Рейшялис и не знал, но голос ее, как звон струны балалайки, несколько раз повторявшийся с короткими перерывами, напомнил, что зиме приходит конец.
— Ах, до чего здесь хорошо будет весной: первая борозда, поднятая плугом, — какая это радость!
Светало. Однако уток не было: они, как нарочно, куда-то запропастились. Охотник подождал час, другой, его стало уже знобить, а птицы все не прилетали. Махнув рукой на полынью, он пошел через остров, рассчитывая, что, может, удастся поднять зайца. Но и зайцев не было видно. Только в самую последнюю минуту посчастливилось ему набрести на полынью поменьше. Спускаясь к ней узеньким мысом, он поднял стайку куропаток и сразу же подстрелил четыре штуки.
Когда Рейшялис возвращался домой, было уже далеко за полдень. Издалека он старался разглядеть у сельсовета автомобиль или другой какой-нибудь признак того, что приехал Карташюс. Ничего такого не заметив, он прямиком, задами, по огородам свернул к своему домику.
Только он перемахнул через изгородь и подошел к своему крыльцу, как услыхал доносившийся из горницы шум голосов и смех.
«Здесь!» — подумал он, и сердце его забилось сильнее.
Рейшялис решил первым долгом завернуть на другую половину, к соседу, и там привести себя в порядок. Если понадобится переодеться, можно кликнуть жену, — она принесет праздничный костюм. Однако едва только ступил он в сени, как дверь распахнулась, и кто-то закричал что есть силы, повторяя только что произнесённое им самим слово:
— Здесь!
— Ну, ребята, раз, два, три!
Множество рук ухватило Рейшялиса, и все принялись подкидывать его кверху. Кто-то вырвал у него ружье; застреленные птицы вместе с мешком сползли с плеча. Рейшялис ничего не понимал. Наконец его отпустили и стали поздравлять, и только теперь дошло до него, что рабочие и служащие машинно-тракторной станции и крестьяне Галабудской и Шикшняйской волостей выдвинули его кандидатом в депутаты.
— А как же генерал Карташюс? Что вы,
